Авеню Анри-Мартен, 101
Шрифт:
— Благослови меня!
Адриан секунду колебался, но потом исполнил ее просьбу.
Сотворив над головой девушки крест, священник почувствовал огромное облегчение. Адриан поднял Леа с колен и поцеловал ее.
— Спасибо, — прошептал он, исчезая в ночи…
18
— Я пригласила Мориса Фьо на обед.
От изумления Леа выронила кастрюлю с молоком.
— Ах! Какая же ты неловкая! — воскликнула Лаура. — Теперь молоко пропало и…
Она
— Что с тобой?.. Ты сошла с ума!.. Мне же очень больно!..
— И будет еще больнее, если ты не отменишь этот обед.
— Я имею право приглашать всех, кого захочу!
— Нет!
— Это почему? Насколько мне известно, ты не единственная владелица Монтийяка!
— А ты знаешь, кто такой Морис Фьо?
— Я прекрасно помню, что мы думали, будто он следит за нами, ну… из-за Сопротивления. Но это совсем не так.
— Что ты хочешь этим сказать?
Лаура опустила голову, смахнула с глаз слезы и потерла щеку, на которой краснел отпечаток пальцев сестры.
— Он следил за мной.
— За тобой?
— Да, за мной!.. Не ты одна можешь нравиться молодым людям. Я уже не маленькая девочка, какой была до войны. Я выросла.
— Давай поговорим спокойно. Я не сомневаюсь в том, что ты нравишься мальчикам. Но ты же не поверила тому, что рассказывал тебе этот..? Ты с ним встречалась?
— Да, сегодня утром, в Лангоне. Он очарователен, забавен, хорошо воспитан. Сейчас у него каникулы, и он гостит у своих родственников — бабушки и дедушки… После Пасхи он вернется в Бордо. Он работает, чтобы помочь своей матери.
Леа закатила глаза.
— Ах, как трогательно!.. И чем же конкретно заншмается этот прекрасный молодой человек?
— Не знаю… Я не очень хорошо поняла… Какими-то делами.
— Делами! Удобное словечко для прикрытия чего угодно. Я расскажу тебе о делах, которыми занимается твой душка: он работает на гестапо.
— Я не верю тебе!
— Я тоже не хотела в это верить… Дядя Адриан рассказал мне, что Фьо пытал и убил нескольких человек. Приглашая его сюда, ты попадаешь в ловушку и всех нас подвергаешь большой опасности. Ты подумала о Люсьене?.. О том, что произойдет, если его найдут?
Лицо Лауры покрыла бледность, отчего вновь стали отчетливо видны следы от пощечин. Она стояла, прислонившись к плите, опустив руки, не замечая, как слезы капают на ее белую блузку… Леа почувствовала к сестре жалость и положила руку ей на плечо. От этого ласкового прикосновения слезы Лауры сменились рыданиями.
— Я же не знала!..
— Лаура, Леа, что случилось? Что происходит? — спросила Камилла, входя в кухню.
— Эта глупышка пригласила
Мориса Фьо завтра на обед.— О! Боже мой…
В течение нескольких минут были слышны только всхлипывания Лауры и тиканье часов. Камилла первой нарушила молчание.
— Нечего причитать! Нужно найти какой-нибудь выход.
— Я велела ей отменить обед.
— Только не это! Он заподозрит, что мы его боимся. Наоборот, приглашение должно остаться в силе. А нам необходимо заставить его думать, что он ошибался на наш счет.
— Ты забываешь о Люсьене!
— Нет, я в первую очередь думаю о нем. Он должен отсюда уехать.
— Но он же еще не скоро поправится!
— Я знаю.
— Ну и что?
— Пойдем, у меня есть идея. Лаура, завтра ты должна вести себя, как ни в чем не бывало, как будто продолжаешь верить, что Морис Фьо — очень порядочный молодой человек, — сказала Камилла, увлекая за собой Леа.
— Да, — с несчастным видом пробормотала девушка.
Они вышли из дома с северной стороны.
— Пройдемся по виноградникам. Там мы будем в полной уверенности, что нас никто не подслушивает, — сказала Камилла.
Некоторое время они шли молча; Камилла опиралась на руку Леа.
Апрельское солнце заливало долину своим суховатым светом, от которого виноградники, дом Сидони, едва зазеленевшие деревья на холме казались необычайно рельефными и такими близкими, что хотелось протянуть руку, чтобы дотронуться до них.
— И почему только это умиротворение, идущее от самой земли, не передается людям? — сказала Камилла.
— Так что же ты придумала?
— Спрятать Люсьена на сеновале у Сидони.
— У Сидони?!
— Да. Ей можно доверять: она ненавидит немцев.
— Но это слишком близко от Монтийяка!
— Правильно. Они никогда не подумают, что можно прятать кого-нибудь так близко.
Леа задумалась.
— Может быть, ты и права. Если бы речь шла не о Сидони, я бы сказала, что одной только ненависти к немцам еще недостаточно, чтобы доверять ей. Но Сидони…
— Пойдем к ней. Она дома, видишь — из трубы идет дым.
Дом Сидони возвышался над окрестностями, и, как она утверждала, бывали дни, когда из него можно было увидеть даже море.
Как обычно, она с радостью приняла гостей, выставив на стол свою знаменитую наливку из черной смородины. Не могло быть и речи о том, чтобы отказаться.
— Ах! Мадам Камилла! Как я рада видеть вас в добром здравии. А ты, Леа, очень похудела. Это не к тебе два раза приходил доктор Бланшар?
Со своего порога она видела все, что происходило в поместье, где она прослужила долгие годы.
— Нет, Сидони, это к Люсьену.
— Бедный малыш! А я-то думала, что он у партизан…