Авиатор: назад в СССР 4
Шрифт:
Повлиять на оценку его вопросы уже не смогут, и, соответственно на обучение тоже. На моём распределении это не отразится — я и сам выбрал предложенный им вариант. Может он и расстроен тем, что не смог заставить меня воспользоваться помощью Крутова, а теперь хочет посмотреть, как меня будет спасать генерал. Только про что он вопросы-то задавать будет? Он кроме боевых листков ничего не знает. В отличие от Борщева, Брусков даже не лётчик!
— Доложите мне виды вооружения и военной техники у противника, — спросил он.
Что ж, не самый сложный вопрос. Тем более, что я его тоже спровоцировал
Доложил я быстро по этому вопросу, но этого было недостаточно. Брусков продолжил меня расспрашивать теперь от тактико-технических характеристик до бронетехники и зенитно-ракетных комплексов.
Этого тоже стало ему мало, и он продолжил расспрашивать о корабельной ПВО противника. Сомневаюсь, что корабли авианосной ударной группы будут подходить к берегу так близко, что их можно будет поразить ракетами наших береговых ракетных комплексов, но пускай спрашивает. Я и это знаю.
Крутов сидел на стуле сложа руки и наблюдал за моим батлом с Брусковым. Периодически он даже улыбался, поражаясь упорству замполита в желании спросить то, чего я не знаю.
Но и мои знания были не бесконечны. Брусков может дойти и до вопросов про идеологическую составляющую работы командира эскадрильи. Пускай она и не относится к делу, но посудачить на эту тему он может, мол, Родин будущий офицер и командир, а значит должен знать. Само собой, что вообще может быть важнее воспитательной работы?
— Товарищ подполковник, к сожалению, регламентом предусмотрено не более 10 вопросов выступающему. Вы задаёте уже одиннадцатый, — прервал Нестеров Брускова, когда тот перешёл на расспросы о характеристиках нашей ПВО.
— Какой ещё регламент? Вы о чём, товарищ преподаватель? — возмутился Брусков.
— Регламент, подписанный в управлении военного образования. Ни вы, ни я, ни председатель комиссии… — при этих словах Николаевича у Крутова радиус глаз увеличился в несколько раз. — Не удивляйтесь, Николай Евгеньевич, — улыбнулся Нестеров.
— Да я машинально, — махнул рукой генерал. — Продолжайте.
— Так вот, вносить изменения в регламент мы не можем. Иначе, это нарушение правил и прав курсанта.
— Правила созданы не для них и вас, а для членов комиссии. Отступление от прав вписывается в рамки работы.
— Товарищ подполковник! — слегка повысил голос Крутов, вставая со своего места. — Мне всё ясно. — сказал Крутов, поворачиваясь к замполиту.
Брусков сразу же замолчал и спокойно сел на своё место. Вид у него был крайне недовольный.
— Родин, вы свободны. Оценка «отлично».
Что происходило дальше, мне уже было неинтересно. Конечно, если такой злобный замполит останется на месте зама в училище, горя с ним ребята хлебнут не мало. Для меня, он теперь перевёрнутая страница. И пусть у него всё будет хорошо… на другом месте службы!
В казарме в этот день стоял отчётливый запах шампанского. Сегодня порядка 20 человек завершили свой путь к офицерским звёздам и могли спокойно предаваться отдыху. Даже старшина Мозгин был сегодня мягок с курсантами, глотнувшими пару бокалов шампанского на стадионе.
— Форма только вся липкая.
В увольнение как теперь идти? — задавался вопросом Тёмыч, который облился шампусиком, когда глотал быстрее всех, а теперь недоволен.— Тёмыч, ну возьми у кого-нибудь. Утром принесёшь, — сказал ему Костян.
— Да у кого? У всех пахнет так, будто парфюм у каждого на шампанском настоян.
— Чего ты ноешь? Возьми мою, — сказал я, протягивая ему свою рубашку. — Только приди пораньше завтра, а не как обычно после завтрака.
— Серёга, ты ж меня знаешь! Как будто я когда-нибудь тебя подводил! — воскликнул Тёмыч, радостно принимая от меня форму.
— Вот то-то и оно, что я тебя знаю.
И как в воду глядел! Утром ни формы, ни Артёма, а ротный со взводным уже смотрят на меня косо, когда я хожу за пять минут до построения в трусах.
— Родин, мой юный друг, — подозвал меня Голубев. — Надеюсь, ты не думаешь, что уже время забить на всё? — произнёс он, увидев меня в армейском нижнем белье.
Как назло, пару дней назад старшина роты Мозгин собрал у нас повседневную форму, оставив нам только рабочую. Ну не одевать же мне застиранную, зашитую-перешитую форму. У партизанов была лучше!
— Товарищ майор, не поверите…
— Попробую, Родин, поверить.
— Она в шампанском. Отстирать её не рентабельно, — сказал я, показывая на перекинутую через душку кровати парадку.
— Слова какие ты знаешь — «рентабельно!» — передразнил меня Голубев. — В гражданку и на склад. Форму получать офицерскую. Считай, что из-за твоего пролетарского происхождения, будешь первым, кто получит форму.
Это тоже особый момент. Ты приходишь на склад уже в ином качестве. И выдавать тебе будут не курсантскую х/б, а настоящую офицерскую форму. Раньше меня учили, что получать её лучше всего в училище, поскольку в части есть свои особенности. Как минимум следующие — времени нет, чтобы на склад прийти, формы нужных размеров не нашлось, инвентаризацию объявили в неподходящий момент и так далее. Всё как обычно.
— 48 и 4. Можно 48 и 5, а то после стирки сядет, — сказал я прапорщику, выдававшему на складе мне форму.
— Это ты в универмаге будешь рассказывать, а здесь тебе склад. Что дам, то и будешь носить, — сказал курносый правнук интендантов, выкладывая передо мной стопку синей формы. Размерность у неё на гнома, участвующего в смешанных единоборствах в тяжёлой весовой категории.
— Размер 46 и 6. Чем могу, товарищ выпускник, — сказал хитрый прапорщик, подсовывая мне ведомость для росписи. — Здесь и здесь. Давай быстрее, а то мне ещё многих одевать.
Так, это уже слишком! Надо что-то делать. Я повернулся к толпящимся за моей спиной парням и рассказал о беспределе.
Один из ребят так вообще пожаловался, что ему выдали вместо чёрной морской формы обычную синюю. Мол, у тебя в ведомости не написано.
— А ты подписался, что получил? — спросил я.
— Да по глупости. Теперь вот пришёл к нему с пузырьком «Арарата». Может, поменяет, — ответил тот, с трудом удерживая в руках парашютную сумку с формой для замены.
Сомневаюсь, что это хмырь сегодня только меня и этого парня будет разводить по факту отсутствия формы.