Автово
Шрифт:
Мои глазки расширились, а челюсть отпала резко вниз. Этот кто-то был в платочке, в синем грязном рабочем халате, с ведром и шваброй в руках. И, вообще, это была БАБКА. Бабка в мужском туалете. Смерив меня подозрительным взглядом как извращенца, она разродилась чудными словами:
— Дьяволы! Все в Питер лезут как в п. ду! Приехали сюда жрать да срать! Дома им срать не дают, так они сюда приехали. А я за ними всякую х…ю собираю. Только и знают, что жрать, срать и еб…ся!
И закончив свой поэтический монолог, который был прочитан монотонным
Я пережил настоящий шок. Глазки чуть сузились, но челюсть не желала возвращаться в исходное состояние. Ноги медленно поплели меня к раковине, где я, сам того не понимая, наполнил ведро, а затем также медленно перенесли меня в 215-ую.
— Ты чего такой бледный? — спросил Рудик.
— Да я это… болею я. А чего я сейчас видел…
И я с жадностью стал пересказывать только что пережитые мною ощущения. Их коллористика и захватывающие дух переживания были достойны восхищения.
Владик с Рудиком побросали тряпки и побежали смотреть на бабку.
— По-моему, она — бывшая проститутка, — решил по возвращению Владик.
— Почему ты так думаешь? — спросил я.
— Не знаю, проститутка и всё.
— А я так не думаю, — вдруг проронил умненький Рудик, — проститутки — это которые за деньги, а эта, скорее всего, всем даром давала, это — самая настоящая…, ну, вы сами знаете кто…
— Кто? — тут же подскочил Владик. — Кто, кто, ну, скажи кто!
— Дима, скажи матом, — подхватил я, — ну, пожалуйста, скажи матом!
— МАТОМ СКАЖИ! — не выдержав, заорал Владик, — МАТОМ!!!
— Не буду, — покраснел Рудик, — чего пристали, отстаньте.
— Димочка, миленький, ну, пожалуйста, ну, хоть какую-нибудь малюсенькую матершинку.
— Ну, что тебе стоит, ну, скажи «су-у-у-у-ка», это очень даже приличное слово, его в словарях пишут, ну, давай, смелее.
— Отстаньте, ироды! Ничего говорить не буду!
— О-о-о-х! — безнадёжно вздохнул Владик, обращаясь ко мне. — Когда же мы его матом ругаться научим?!
Я обречённо махнул рукой.
Шкаф был вымыт, кровати и тумбочки тоже, оставалось только вымыть полы.
Тут к нам вбежала радостная Галя и спросила:
— Андрюха, у тебя есть что-нибудь от зубов, у Наиля зубы болят, сильный флюс.
— Да нет у меня сейчас ничего — всё у тётки оставил. А что, сильно болит?
— Ага, вот такой флюс (она развела руками), и, вообще, мы тут все заболели. Вчера Гармашёву пожаловались. Попросили, чтобы разрешил нам не ходить в институт, а то мы совсем свалимся.
И, шмыгая носом, она ушла.
— Здорово! — решил я, — Что-то я, вообще, себя хреново чувствую. Вы пока воду замените, а я схожу в медпункт. Говорят, кто-то из наших уже ходил туда, так они там лекарства дают.
Ещё раз посмотревшись в зеркало и убедившись в своей бледности, я пошёл вниз.
В медпункте сидела какая-то дохленькая старушенция и молодая медсестра.
— Что у вас? — спросила она.
— Да вот, простыл, кажется.
— Вы из Астрахани?
— Да.
— Я так и подумала. Что-то вы все к нам с жалобами. Не привыкли к нашим морозам, южане.
— А
как же тут привыкнешь, если мы въехали в нежилые комнаты, всё вокруг холодное, из щелей дует, а батареи чуть тёплые.— Ну, ладно, садитесь, сейчас я вам градусник дам.
Минут через пять она вытащила его у меня и посмотрела на него.
— 38 и 2, - сказала она и как-то так жалобно посмотрела, — раздевайтесь, я вас послушаю.
— Обязательно? — спросил я, с ужасом подумав, как мне придётся сейчас перед ней скидывать весь мой ворох одежды, который после уборки к тому же не совсем приятно попахивал.
— А как же!
Я медленно стал стягивать с себя олимпийку, свитер, телогрейку, рубашку, пока не остался в одной тельняшке.
— А можно я тельняшку просто приподниму? — с отчаянием спросил я, так как та основательно впитала в себя запах пота.
— Можно.
Очень медленно, чтобы не взбудоражить запах, я дотянул тельняшку до ушей и подошёл (также медленно) к медсестре. Та стремительно, как к умирающему, подскочила ко мне почти вплотную и стала прикасаться к телу своей холодной отвратительной трубкой. Стараясь держать глаза закрытыми, чтобы не видеть мучения медсестры, я выполнял всё, что она требовала и подставлял ей разные части моего тела.
— Мда, мда, — каким-то странным сдавленным голосом вздохнула она, — Сейчас вам нужен полный покой. Я оформлю вам больничный и выпишу лекарства. Пошлите кого-нибудь в аптеку — это здесь недалеко, совсем рядом, а сами лежите. Придёте ко мне на следующей неделе. Одевайтесь.
— А у меня 38 и 2, - радостно сообщил я своим соседям по комнате, как только вернулся, — мне выписали больничный и велели лежать до потери сознания и пульса. А похоронят меня на Красненьком кладбище — это здесь недалеко, совсем рядом.
— А как же полы? — спросил Владик.
— А с покойников спросу нет!
К вечеру эта уборка почти была завершена, и мы могли немного расслабиться. Весть о моих 38 и 2 быстро разнеслась по всем комнатам как и Наилькин флюс. К нам в комнату зашли уже одетые Катя, Галя и Лариса и сказали, что идут в аптеку за лекарствами для всех, так что гоните деньги и говорите, чего вам надо.
Когда они ушли, я решил протереть стулья. Не успел я взять в руки тряпку, как в нашу дверь кто-то обалденно постучал и, не дождавшись разрешения, к нам влетел Гармашёв с выпученными отчего-то глазами. Пронзив нас своим огненным взглядом, он почему-то выбрал меня, подбежал ко мне («Только бы не нюхал», — пронеслось у меня) и, резко выставив руку и указывая на меня пальцем, громоподобно произнёс:
— ФЛЮС!!!
— Какой флюс? — не понял я.
— ФЛЮС!!! — повторил он и показал на мои щёки.
И тут я всё понял. Что поделать, с самого рождения мои щёки никогда не отличались ужасающей худобой, да и сам я был нехуденьким. Но чтобы об этом, да ещё так громко, тыкая мне в лицо пальцем, говорить… Это просто кощунство.
— Нет у меня никакого флюса, меня мама таким уродила, — обидчиво ответил я. И, желая хоть как-то себя оправдать, добавил:
— У меня 38 и 2 и голос вдобавок сел (это было правдой — с самого утра я говорил осипшим голосом).