Ай да Пушкин, ай да, с… сын!
Шрифт:
— А вот теперь, и займёмся делом!
Наталья от неожиданности взвизгнула, когда ее вдруг схватили в охапку, и как пиратскую добычу, понесли в сторону спальни.
— И что ты там говорила про кружевное…
Сексуальное просвещение в одной отдельно взятой семье явно набирало обороты, со временем грозя вылиться и за пределы спальни семейства Пушкины. Тем более сестры Гончаровы — Александра и Катерина — с невероятной дотошностью выпытывали у сестры все «спальные» подробности, всякий раз делая жалостливые лица. Эти «секретные» беседы постепенно обрастали какими-то фантастическими подробностями, в виде неправдоподобных
В результате, реноме Пушкина, как завзятого ловеласа и соблазнителя, еще больше стремилось к зениту. Знающие люди с таким пониманием бросали косые взгляды на его брюки, чуть ниже пояса, что становилось страшно за сохранность этих самых предметов одежды. К счастью, принятые в обществе нормы приличия еще сдерживали особенно чувственных особ…
Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.
Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.
В крытый возок Пушкин садился с таким чувством, словно на войну отправлялся. В самом деле предстояло долгое, утомительное путешествие, с длинными перегонами между почтовыми станциями, и не менее длительными ожиданиями свободных повозок и лошадей[1].
— Точно, в поход…
Мысль показалась настолько удачной и соответствующей духу, что он даже начал тихо напевать нечто героическое, военное из своего далекого-далекого прошлого, а точнее будущего.
— Слышали братья,
Война началась!
Бросай свое дело,
В поход собирайся.
В голове всплывали строчки какой-то старинной то ли военной, то ли еще революционной песни. Звучало ритмично, напористо, сразу же слышался стук боевых барабанов, звонкий призыв трубы.
— Смело мы в бой пойдем
За Русь Святую
И, как один, прольем
Кровь молодую!
Чуть позже, заглушая ржание лошадей, крики ямщика и скрип снега, Пушкин уже пел во весь голос. Громко, с чувством, прямо физически ощущая, как из него уходят все страхи и опасения.
— Смело мы в бой пойдем
За Русь Святую
И, как один, прольем
Кровь молодую!
Еще через пару часов, когда боевой настрой уступил месту усталости и тревоге, он затянул совсем другую по настрою песню:
— … В углу заплачет мать-старушка,
Смахнет слезу старик отец.
И молодая не узнает,
Какой у парня был конец.
Словом, отвел немного душу в дороге, пока на привал не встали.До почтовой станции еще ехать и ехать, а лошадям нужно было немного роздыху дать.
— Ляксандра Сергеич, батюшка, — с козел спрыгнул слуга
Архип. Малый пусть и не очень сообразительный, но зато высокий, в кости широкий. В путешествии обязательно пригодится. У него в этот момент было такое восторженное лицо с подозрительно красными глазами, что Пушкин тоже вышел из кареты.- Это что же за песню так знатно спивали? Вот прямо за душу взяло, вывернуло, а после отпустило. Никогда раньше не слышал.Поэт же смотрел на него совершенно невинными глазами, и мысленно костерил себя последними словами. Догадывался же. что могут услышать, но наплевал на эту опасность.
— Знамо дело про войну, будь она неладна, пели. А что за танк такой? — слуга недоуменно почесал затылок. — Пушка такая что ли? Навроде единорога? Не слыхал.
Александр неопределенно махнул рукой. Мол, понимай, как хочешь.
— Ты бы лучше про обед распорядился. Так хочется есть, что мочи никакой нет.
От таких слов Архип чуть не подпрыгнул на месте. При этом сделал такое виноватое лицо, что его жалко стало.
— Чичас, батюшка, моментом! Все, Ляксандра Сергеич, сделаем!Чичас, расстараюсь…
И, в самом деле, расстарался. Мигом дорожный сундук на снег сбросил, накинул на него особую дорожную скатерку, которую тут же принялся заставлять разными припасами.
— Вотбуженинку Марфа в дорогу дала, — из короба достал невероятно духовитый кусок в чистой тряпице. — Здесь пироги. Кушай, батюшка, еще теплые, — рядом с бужениной появился небольшой чугунок, закутанный в полотно. — Тута хлебушек, сырок, молочко…
Пока все раскладывалось, Александр шустро работал ножом, готовил себе «сиротский» бутерброд на скорую руку. Еще в той жизни по холостяцкому делу очень приноровился делать: то бутерброды, то сэндвичи на западный манер. Сытно и быстро, а что еще нужно.
На большой, с ладонь ломоть, хлеба лег толстый кусок сыра, который в свою очередь был сразу же накрыт здоровенным слоем буженины. Середку между слоями густо намазал хреновиной, от которой сразу же заслезились глаза.
— Хороший бутерброд, — куснул бутерброд, от наслаждения зажмурившись. На свежем воздухе оголодал так, что кулинарный монстр прямо на глазах таял. — Прямо чудный бутерброд.
— Ляксандра Сергеич, что як за чудный такой бутрабрад? — рядом уже стоял слуга и с вожделением смотрел на невиданное здесь угощение. А бутерброд, и правда, смотрелся так, что слюни текли. Большой с толстыми ломтями желтого сыра, красноватой буженины. Весь ум отъешь. — Чай кушанье из заграниц? Нашенских таких никогда не видел.
Пушкин с чувством снова куснул, а после протянул бутерброд Архипу. Мол, ешь, я себе еще сделаю.
— Благодарствую, барин! — тот аж прослезился. — М-м-м, как же скусно. Цельными днями бы такое ел и ел, ел и ел.
Не каждый господин так к своему крепостному относится, как к нему относились. Большей частью за собак не считали, говорящими лопатами называли. Ему же вон какая честь оказана — из господских рук заморскую еду ест. Кому расскажешь — никто не поверит.
— Как же сие чудо правильно готовить? — мужик с любопытством рассматривал остаток бутерброда, копаясь пальцем в ломтях сыра и буженины. — А если не буженину, а сала положить? Али дичинки?
Александр на это пожал плечами. Он как раз был занят салом, кромсая шмат на куски по мельче. Резанул очередной ломоть и замер.