Баблия. Книга о бабле и Боге
Шрифт:
Вдруг он почувствовал людей. Много. Несколько тысяч точно. Люди лежали под руинами, в темноте и ужасе. Задыхались от едкого дыма, умирали. Кто-то сошел с ума. Кто-то молился. Многие плакали и кричали. Прямо под ним, метров десять вниз, были дети. Брат с сестрой держались за руки, зажатые со всех сторон острыми кусками бетона. Девочке лет 15–16, девушка почти, а мальчик маленький, не больше восьми. Сестра царапала разноцветными, по местной моде, ногтями нависающие камни. Плакала. Кричала.
– Я не хочу умирать! Не хочу! Я маленькая еще. Я целовалась всего один раз, и то не по-настоящему. Я любить хочу. Замуж хочу, деток. Выпустите меня отсюда. Пожалуйста.
Брат гладил ее по руке. Успокаивал.
– Не бойся, нас спасут, обязательно спасут. Я мультик смотрел про Cупермена. Он прилетит и спасет. Правда, правда. Там по правде все в мультике было. Честно. Клянусь сердцем матери.
Девочка перестала кричать. Крепко сжала руку брата. Сказала, пытаясь усмирить дрожащий голосок:
– Конечно, прилетит. Я верю тебе. В мультиках не врут. Это же по телевизору. А пока Cупермен не прилетел, нам надо выспаться. Давай колыбельную споем, мамину любимую. И заснем.
– А мама придет?
– Придет. – Девочка до крови закусила щеки, чтобы не расплакаться и запела:
«Скрипнул сверчок за печкою,
Месяц встает над речкою,
Там-тара-тата-тата,
Уммммм-уууу-ммммм…»
Алик видел испуганных деток. Больше, чем видел. Был ими. Чувствовал. Всех чувствовал. Старых, молодых. Хороших и не очень. Тысячи похороненных заживо людей бились в нем, молились, проявляли чудеса благородства, мочились под себя от страха. Умирали. Унеслась куда-то заснеженная Москва. Нереальной показалась со всеми своими проблемами, миллионами и кидками. Смешной, как мультик про Cупермена. Одна реальность существовала на свете – эта. И сотворил он ее сам. Душонкой своей крошечной. Из-за химер московских, яйца выеденного не стоящих. Не из-за чего.
Алик упал на колкие камни. Расцарапал ладони, разбил колени, не замечая боли, стал колотиться головой о бетонную плиту.
– Блядь,
Произносил бранные слова и с силой опускал лицо на бетон. Разбить хотел башку свою тупую, сотворившую весь этот ужас. Уничтожить себя побыстрее. Когда подбежали солдаты, он был весь в крови. Полголовы – фарш сочащийся. Другая половина еще страшнее. Солдаты пытались его скрутить, но не могли.
– Уйдите, отпустите, – кричал, вырываясь. – Это я, я, я, я, я…
Он царапал им лица, кусал пальцы. Пристрелили бы они его, как собаку бешеную, в конце концов. Если бы не мысль, с трудом, сквозь охватившее Алика безумие, скакнувшая к нему в голову. Он на секунду закрыл залитые кровью глаза. А когда разлепил веки, мир изменился. Солдаты впали в ступор и отпустили его. Он тоже перестал кричать. Завороженно смотрел перед собой.
Обломки разрушенного города медленно поднимались вверх. Бетонные плиты, куски стекла и покореженной арматуры зависли в воздухе, а потом неторопливо двинулись к черно-оранжевому ночному небу. Тихо стало очень, вертолеты куда-то подевались, только шуршание камней было слышно да сломанные железяки позвякивали колокольчиками ангельскими. Динь-дон, динь-дон. К переливам примешивался звук шлепающихся капель. Мелкий дождик усилился, в ливень превратился, в водопад. Полминуты всего потоп продолжался. Прекратился внезапно, как будто вентиль перекрыли. Пожарища потухли. Висящие обломки окутал пар. Нереально красиво. Прах величественных небоскребов парил в белой дымке недалеко от земли. И продолжал подниматься выше. Словно почести последние отдавали городу. Хоронили по неведомому, но древнему и значительному ритуалу. Солдаты вокруг Алика шепотом читали молитвы, некоторые молча плакали. Другие просто стояли с изумленными лицами, не в силах поверить в происходящее. Из провалов, возникших на месте улетающих в небо руин, начали появляться люди. Всплывали, как подбитые субмарины, и зависали над землей. Покачивались. Вели себя тихо-тихо. Смотрели на удивительную картину расширившимися круглыми глазами. Молчали, вздыхали судорожно. Около минуты ничего не происходило. Застыли все, как мухи в янтаре. На фотографию стали похожи. Чудо парализовало людей. И Алика парализовало, хоть он его и сотворил. На все у людей припасены в загашнике ответочки. Бьют – беги, дают – бери, больно – кричи, нужно – проси. А тут чудо… то, чего быть не может по определению. Что делать? Куда бежать? И просить что?
В тишине раздался неожиданно звонкий мальчишеский голос:
– А я же говорил. Я говорил тебе. Прилетит Супермен и нас спасет. А ты не верила. Видишь теперь, видишь, видишь?
Мальчишка громко и счастливо рассмеялся. Расколдовал как будто людей. Отомри, сказал. Забегали спасатели, застонали раненые. Жизнь, почтительно поприветствовав Чудо минутой молчания, двинулась дальше.
Алик бегал вместе со всеми, подкладывал руки под висящих в воздухе людей. Снимал их, как ценные книги с библиотечных полок. Осторожно. Бережно. Всем говорил одни и те же слова:
– Простите. Терпите.
Многие пугались его окровавленной морды. Старушка, божий одуванчик, ткнула сухеньким кулачком в нос.
– Уйди, вампир проклятый, – сказала, дребезжа и покашливая.
Благообразный джентльмен в дорогой шелковой пижаме визжал и размахивал руками.
– Уберите от меня этого придурка! Он меня всего кровью забрызгал! Уберите его немедленно!
Солдаты попытались уложить Алика на носилки, оттащить в сторонку. Он не давался. Кричал.
– Я в порядке, в порядке. Хорошо мне, отлично.
Солдаты сильно-то и не старались. И без него забот было полно. Прилетели вертушки. Сесть не смогли из-за парящих над землей камней. Зависали десятками над скоплениями носилок. Сбрасывали тросы и втягивали в себя обалдевших, измученных людей. Будто коктейль обжигающий через трубочку сосали. Насосавшись, пьяно покачиваясь, отваливали в сторону. Другим место уступали. Запах Чуда почти выветрился из разрушенного города. Камни все еще висели в воздухе. И люди парили, покачиваясь. Но уже стал проскальзывать в переговорах спасателей матерок. Возникли первые склоки в очередях к тросам. Истекающие кровью раненые посылали проклятия везунчикам, вперед них поднятым в вертолеты. Алик испугался возникшего презрения к несчастным. Что вот он им Чудо, а они, гады, не поняли, не оценили. Быстро подавил накатившую волну обиды.
«Ну и что? Они люди, – подумал. – Им это свойственно. Они ни в чем не виноваты. Я хуже их в сто раз. Это я им конец света устроил. За что им быть благодарными?»
Чтобы избавиться от стыдного чувства, он стал носиться по руинам еще яростней. Хватал, тащил, снова хватал висящих людей. Складывал их недалеко от болтающихся тросов. Говорил:
– Простите, терпите.
И тут же бежал за следующим. Несколько часов так бегал. Устал сильно. О своих чудесных способностях почему-то забыл. Ноги ныли и гудели. Спина с трудом разгибалась. Руки невозможно было поднять. Вспомнил о том, что он всемогущ, только когда его стали поднимать в последний, жужжащий над руинами вертолет.
«Зачем мне это?» – подумал он и растворился в темноте.
Улетели вертушки. Уползли огромные гусеничные машины спасателей. Опустел разрушенный город. Алик остался один. Сидел на холодной согнутой балке под все еще плавающими в воздухе обломками. Смотрел на дело рук своих, осознать произошедшее пытался. Кровь с лица он убрал, а усталость не до конца. Правильная эта была усталость, человеческая. Небо развиднелось. Появились звезды. Осветили дискотечным, призрачным светом фантастический пейзаж.
«Тиха украинская ночь, – почему-то вспомнился ему Пушкин. – Хотя какая, к черту, украинская. Да и ночь ли?»
Прямо под балкой, на которой он сидел, раздался шорох. Осыпалась цементная пыль. Из небольшой щели под ногами показалась голова. Голова чихнула и с любопытством посмотрела на Алика.
– А вы кто? – спросила голова.
– В пальто, – грубо ответил он.
– Врете. Нехорошо врать. Особенно девушкам невинным.
– Так уж и невинным?
– Так уж, – ответила голова, склонилась набок и странно, жалостливо как-то, взглянула на него.
Внутри что-то зазвенело. Струнка какая-то, о которой Алик даже не подозревал. Не должно в нем быть этой струнки. Лопнула давно. А вот поди ж ты, звенит…
«Бред какой-то, – подумал Алик. – Мир рухнул. Люди погибли. Камни вон в небе висят, против всяких законов гравитации, а у меня звенит там что-то. Сижу, кокетничаю с девкой, как болван престарелый, на «Виагре» торчащий…»
Пока он размышлял, девушка полностью вылезла из ямы. Отряхиваться начала. Вертелась в разные стороны, смахивая цементную пыль. Он рассмотрел ее повнимательнее. Девка как девка. Не модель, но и не уродина. Лет 25–26, стройная, телосложение спортивное. Крепкие налитые ляжки, выпуклая подкачанная попа, грудь умеренная, но имеется в наличии. Рост чуть выше среднего. Самая обычная вроде бы девчонка. Разве что лицо… Красотой особенной оно не поражало, но что-то в нем было. Может, чуть дальше, чем обычно, расставленные глаза. Большие, оленьи и вместе с тем раскосые немного, как у азиатов. А может, нелепый, курносый и расплющенный, почти негритянский нос. Или рот, выдвинутый слегка вперед, с маленькими и пухлыми губками.
«Золотая рыбка, – подумал он. – Я так в детстве золотую рыбку представлял».
Струна внутри все еще звенела. Непонятно, почему звенела. Не из-за сходства же со сказочной героиней, в самом деле. Видел он в жизни многое. И царевен, и лягушек, и Василис Прекрасных. Пару раз судьба сводила даже со Змеями Горынычами в юбках. И ничего. Не звенело ничего. А тут…
– Вас как зовут? – набычившись, спросил он и сразу же подумал: «Чего это я набычился? Как школьник робкий, ей-богу».
– Это смотря кто, – как бы не замечая его угрюмости, задорно ответила девчонка. – И куда. Если друзья тусоватся зовут, то говорят: «Аечка, рыбонька, поплыли в город, покружим у ярких коралловых лагун ночных клубов, покрутим перламутровыми хвостиками в свете волшебных зеркальных шариков». А если враги зовут, то говорят: «Такая Ая, сякая Ая, плохая Ая, никакая Ая». А я им грожу пальчиком и говорю: «Врете, Ая крутая, золотая Ая, хорошая вся такая».
Девушка говорила не только ртом. Показывала руками, как шевелит хвостиком в ночных клубах, грозно морщила лицо, изображая врагов, качала головой и вытягивала маленькие губки, расхваливая себя. Дура? Сумасшедшая? Крыша у нее поехала от пережитого? Нелепо она выглядела в антураже конца света. И вместе с тем органично. Как будто по-другому и нельзя. Стоять на развалинах под висящими обломками и фиглярствовать. Шоу отжигать в сюрреалистических декорациях.
– Самопрезентация, я смотрю, отработана до совершенства. Долго текст учили?
– Само… что?
– Ну, реклама самого себя.
– Круууутоо! – ошеломленно протянула девушка, села на камешек даже от удивления. – Как круууутооо. Вы такой глубокий, такой умный. Вы глаза мне открыли на суть отношений между людьми. Самореклама, круто! Все мы ходячие билборды. А тело – это рекламные площади. Нос, губы, глаза, волосы, сиськи и мускулатура, все кричит: «Я хороший, я полезный, я незаменимый. Возьми меня, купи меня, попробуй. Просто добавь воды… Крууутоо!»
Непонятно было, издевается Ая или нет. А что не дура и не сумасшедшая, понятно было.
«Да кто она, в конце концов? – запаниковал Алик. – Что происходит вообще?»
Ответы, как всегда в этом мире, пришли быстро. Зовут действительно Ая, 26 лет. Родилась в семье потомственных миниумов. Папа алкаш, мама забитое тупое существо. Восемь братьев и сестер. Двое умерли уже. Но училась хорошо. Экзамен на аттестат гражданской зрелости сдала блестяще. Пошла учиться на мультипликатора. Получила грант от местного правительства. Талантливый художник. Пробилась в среднеклассики. Встречалась с тремя парнями одновременно. Выбрала одного. В 23 года вышла замуж за симпатичного и положительного молодого человека, единственного наследника влиятельной пробабленной семьи. Через два года развелась. Скучно ей с ним стало до ломоты зубной. Добровольно ушла в миниумы. Деньги на жизнь зарабатывает в качестве уличного карикатуриста. Для себя рисует странные, но близкие к гениальности картины. Не выставляется нигде. Любовные связи случайны и редки.
При этом в физиологическом смысле невинна…«Разве такое бывает, – офигел Алик. – У нее же муж был, три парня, связи случайные. Как же так?»
Ответ на посланный запрос пришел мгновенно и звучал следующим образом:
– А ВОТ ТАК!
Полученная информация ясности не прибавляла. Вспомнилось в юности читанное четверостишие:«В бреду таился новый бред.
Он был помят, небрит и сед.
И в нем, с намеком на беду,
Жил новый бред, в другом бреду».
Девушка сидела на камне, уперев локти в коленки и положив на ладошки лицо. Раскачивалась слегка, бормотала.
– Реклама, круто. Теперь все понятно. Я думала… а оказывается, реклама…
– Слушай, а как ты вообще здесь оказалась? – удивленно спросил Алик. – Все взлетели, камни, люди, железки. Только ты внизу осталась. Как так вышло?
Ко всем загадкам Аи прибавилась еще и эта. Он же повелел людям взлететь из-под завалов, а она не взлетела. Единственная.
– А мы разве с вами на «ты»?
– Да какие, к черту, церемонии. Посмотри, что вокруг творится.
– Вокруг творится жизнь. Она все время творится, каждую секунду. Ничего необычного. А вот церемонии, это одна из немногих вещей, делающих человека человеком. Нельзя недооценивать церемонии. Опасно.
– Чего ты воду мутишь? Выражаешься мудрено. Я парень простой. Хочешь – поговорим, а не хочешь, разойдемся в разные стороны.
– Ой, вы не простой, совсем не простой. И даже, я думаю, не парень. Не надо на себя наговаривать.
– Ну да, конечно. Забылся я сегодня. Дедушка я, наверно, для тебя. Извини.
– Нет, не дедушка. Вы для меня… а как вас зовут, кстати?
– Алик меня зовут.
– Алик, Алик, Алик. – Ая произносила его имя бережно и осторожно, как бы пробуя на вкус своим крошечным ртом. – Алик, А Лик, А Лик, Лик А. Лик буквы А, первой буквы. Начало. Будем знакомы А-Лик.
Девушка присела в комичном реверансе, склонила голову и посмотрела на него из-под опущенных ресниц. Ух, какой это был взгляд! За такие взгляды древние мужики шли в одиночку на мамонта. А современные московские мужчины разворовывали бюджет и садились в тюрьму. Никакого кокетства. Беззащитность, покорность, мудрость и понимание были в этом взгляде. Сражало наповал. Дышать не давало. Не струна внутри зазвенела, а тысяча струн. Словно на арфе заиграли невероятно красивую мелодию. А арфой он сам был.
«Что же это? Что же это такое творится? – в панике думал Алик. – Как последний лошок, на трюки дешевые… В угол, на нос, на предмет… И я попался. Как же так?»
Разозлившись на самого себя, он ломано отвесил злой шутовской поклон и голосом гестаповца спросил:
– Все? Формальности можно считать законченными? Говори, почему вместе со всеми не взлетела!
– Дело в том, что я трусиха страшная и консерватор при этом. – Ая предпочла не заметить истерики собеседника. – Трусиха и консерватор. Вот представь себе, зашел ты в супермаркет прокладок, к примеру, купить. Понимаю, сложно тебе представить, но ты же мужчина с фантазией. Сможешь. Так вот, ходишь ты между рядами, прокладки выбираешь. Тихо так все, мирно, обыденно. Как всегда. Что может быть проще и безопаснее, прокладки купить? И вдруг – трах-бабах-тарарах. Землетрясение, взрыв, конец света, темнота. И летишь ты куда-то, в дыму и пламени. И мысль только одна: «А прокладки я так и не купила. Как же теперь помирать без прокладок-то?» Но выжила вроде. И вот ты лежишь, то есть я лежу в склепе тесном, и камни со всех сторон давят. И еще нога болит очень сильно. И кровь течет, а откуда – непонятно. А понятно только, что вместо легкой смерти будет тяжелая. Лежу, готовлюсь. Прощения у всех прошу мысленно. Грехи свои припоминаю. Радуюсь, что немного у меня их оказывается. И уже совсем было успокоилась, смирилась почти с неизбежным. Как вдруг опять. Зашевелились камни, расступаться начали и вверх поплыли. И меня вслед за ними потащило. А вот меня спросили? Сначала вниз, потом вверх. Умри, живи, потом опять умри. «Фиг вам, – думаю. – Я вам не какая-нибудь игрушка в руках природы. Я маленькая, но гордая личность. Решила умереть, значит, умру, не полечу на свет божий». Я упрямая вообще-то. И консерватор, хоть и трусиха. Короче, уцепилась я за трубу и не взлетела. После, конечно, успокоилась снова. С жизнью будущей согласилась. Ну и вылезать начала потихоньку. А тут ты стоишь, на поверхности.
Пока Ая говорила, Алик неторопливо сходил с ума. Из огня да в полымя. Кто она такая? Невинная дева с кучей любовников? Неизвестный философ? Сумасшедшая? Гениальный художник? Отчаянный хохмач? Упрямая и отважная частичка жизни, бросившая вызов законам природы?
«Пропадаю. Пропадаю же», – тоскливо думал он.
Так просто сдаваться не хотелось. Много раз и из разных калибров стрелянный он был воробей. Чтобы вот так, в первой попавшейся девке, захлебнуться.
– Чего веселишься? – как будто уличив ее в чем-то, спросил он. – Посмотри вокруг. Город разрушен, люди погибли, а ты вся радостная такая. У тебя мама-папа есть, братья или сестры наверняка. Может, погибли они. А ты рассказываешь забавные истории про прокладки. В своем уме, дура?
– Хамство человека разумного – это естественная реакция на первозданный ужас бытия. Поэтому прощаю.
– Ты – меня? – обалдел Алик от наглости девчонки.
– Я – тебя.
– И в чем же ужас? – не найдя что возразить, растерянно спросил он.
– Ужас в противоречии. Изначально в человеке заложена аксиома о бесконечности всего. Мира, Вселенной, себя самого, наконец. А окружающая реальность буквально вопиёт о своей конечности. Опадают желтые листья. Рушатся незыблемые замки. Умирают друзья и родственники. Заканчиваются деньги и любимые сериалы. Из этого конфликта и появляется первозданный ужас. А из ужаса – хамство и протест. Но есть и хорошие новости. Из ужаса иногда еще и любовь рождается. Поверь мне, любовь исключительно от ужаса и происходит.
«Все так и есть, – прозрел Алик. – От страха великого. Жмутся люди друг к дружке. Вставляет мужчина в женщину, а женщина в него вжимается. Не получается у них соединиться. Размыкаются, снова пытаются. А потом им хорошо становится. И не страшно. И жизнь, зацепившись за них, успокоенных, вьется дальше…»
– И еще одна хорошая новость, – объявила Ая. – Город не весь погиб. Только прибрежная часть. Процентов десять, не больше. Раз в сто лет такое происходит, так что ничего необычного. За год все заново отстроят. Родственнички у меня бедные, из миниумов мы. А на набережной только богатенькие живут. Вид им подавай из окошка. Дурачки, на себя бы в зеркало посмотрели, целее бы были. И лучше. Так что, думаю, жива моя дружная семейка. Чего им, дебилам, сделается? Современное общество – это очень сложная система. И когда ломается что-то, первым делом умирают сложные организмы, участники сложных взаимодействий. А простейшие выживают. Все как в природе. Динозавры умерли, млекопитающие остались. А в конце, когда все умрут, бактерии еще несколько миллионов лет жить будут.
– Откуда ты это знаешь?
– О бактериях? Так я книжку недавно прочитала интересную о…
– Да нет, о том, что город не весь погиб, о том, что родственники живы.
– Ой, прокололась. Агент я вражеских спецслужб. По их заданию все это и устроила. Шторм, цунами, землетрясение. Бойся меня, А-Лик. Уууууууууу!
– То, что придуриваться хорошо умеешь, это я уже понял. А если правду попробовать сказать?
– А если правду, то знаю, и все. Чувство у меня такое. А чувствам я своим доверяю. Не подводили они меня никогда. Колдунья я немного. Знаешь, как это у миниумов бывает. «Моя бабушка была почетной порчеметальщицей маленького горного селения. Прабабушка варила из жабьих яиц приворотное зелье. А я великая Ая, волшебница охренеть какая, решу все ваши проблемы за недорого. Телефон шесть, шесть, шесть, тринадцать, тринадцать. Звонок по всей Либеркиберии бесплатный». Бойся меня, А-Лик, бойся. Ууууууууууууу!
Девушка начала скакать вокруг него, корчить страшные рожицы, тыкать в него маленькими острыми ладошками. Периодически заразительно смеялась, обаятельно и беззаботно валяла дурака. Переход от высоких философских истин к жесткому стебу был у нее почти незаметен. Точнее, его вовсе не было. Вот такое вот существо, цельное, как скала. Фиг разобьешь. Но скала состояла из камня, нежнейшей губки, воды, воздуха, огня и еще черт знает чего. И тем не менее была цельной.
Внезапно Ая перестала скакать. Остановилась, испуганно посмотрела на Алика. Тихо произнесла:
– Что-то я разошлась некстати. У меня-то все живы. Даже друзья. А у тебя? Может, ты кого потерял? Поэтому и грустный такой. Потерял? Скажи, потерял?
– Потерял, – задумчиво, после паузы, выдавил из себя Алик. Горло пересохло, он закашлялся. Сильно. Слезы из глаз покатились. Девушка подошла к нему, стала гладить по волосам.
– Бедный, бедный, – сказала. Снова погладила. Приятно стало очень, как будто легкий ветерок волосы трепал. По спине побежали мурашки. – Бедный мальчик. Прости меня. Скажи мне, мне можно сказать, я помогу. Можно мне. Кого ты потерял?
– Себя, – ответил он и заплакал.
Слезы были сладкими и горячими, как глинтвейн. Стекали в уголки губ. Попадали на язык. Он сидел на холодной балке. Ая стояла, нависая над ним. Прижала его к себе. Уперла лбом в пружинящие груди. Пряный винный запах слез смешался с ее ромашковым, немного горьковатым запахом. Хорошо стало, и от этого «хорошо» заплакал еще сильнее.
– Уйди, – крикнул и оттолкнул девушку. – Уйди, пожалуйста. Уйди, прошу!
– Что, что, что случилось? Что, скажи?
– Стыдно мне при тебе плакать. Я же, я же муж-чи-на все-таки.
– Дурак ты, а не мужчина. Стыдно не плакать, когда плакать хочется. Больно тебе. Радуйся, что больно – значит, живой. Человек еще. Не оскотинился до конца. Слезы бывают. Случаются с людьми. Только с людьми и случаются. Нелюди не плачут. Со мной тоже такое было. Жила я тут с одним пару лет. Хороший вроде, заботливый. Хорошо жила. Беспроблемно, богато. Встала однажды утром. В ванную пошла. Пописала. Зубы чистить начала. Гляжу в зеркало, а меня там нет. И нигде нет. Потеряла я себя. Страшно так стало. Жутко даже. И больно. Все как у тебя, только слез не было. Слезы потом появились, когда находить себя начала. А знаешь, как нашла? Есть способ верный. Подошла к мольберту, взяла карандаш, закрыла глаза и рисовать начала. Сколько рисовала, не помню, и чего рисовала, не знаю. Но когда открыла глаза, увидела себя на рисунке, выходящей из огромной дубовой, обитой ржавым железом двери. На свет, на воздух. Выскочила я из дому в чем была. Голая то есть. И только на улице, за дверью расплакалась. Как дура расплакалась. Но себя нашла… нашла. Слушай, а давай попробуем! Пошли ко мне в мастерскую. Давай, чем черт не шутит? Возьмешь карандаш и…
– Я рисовать не умею, – печально сказал переставший рыдать Алик.
– Да не проблема. Я ведь правда колдунья, ну не колдунья, что-то вроде медиума. Я возьму карандаш, а ты мою руку с карандашом. Может, получится. Ну, попытка не пытка. Давай, а?
Алик за ней сейчас не то что в мастерскую рисовать, он бы и в ад за ней пошел. В котлы кипящие, не задумываясь.
– Давай, – ответил.
И они пошли.