Баблия. Книга о бабле и Боге
Шрифт:
Виски уже не помогало. Как компотик горьковатый хлебал он виски. Вторую бутылку хлебал, и не брало ни хрена. Окна гостиничного номера были распахнуты настежь, внутрь из темноты засасывало невероятных размеров и красоты редкие снежинки. А наружу, в офонаревший с расплавленными огнями московский вечер выбрасывало клубы синего табачного тумана. Обмен субстанциями не приносил в комнату ни свежести, ни тепла, ни холода – ничего. И виски не приносило ничего. Только тошнота подкатывала неумолимо и боль головная.
«Блевать буду, – подумал Алик. – И этот обмен ничего не принесет. Круговорот ничего в природе. Выпил ничего. Выблевал ничто. И сам никто».
Страшно стало. Знал он, что такое страх. Всю жизнь в страхе прожил. Сначала маму боялся, потом быдла всякого, потом в институт не поступить, бедности боялся сильно, что не сможет любовь свою накормить, детей обеспечить. Потом боялся тюрьмы и ментов. Но всегда боялся только за себя. Была в нем непоколебимая уверенность, что если с ним будет все хорошо, то и с близкими ничего не случится. Главное самому быть здоровым, богатым и на свободе. А остальное он решит, купит и разрулит. И решал, покупал, разруливал. Заболеет кто – вылечит. В депрессию впадет – развеселит. Читать не умеет – научит. Учиться не хочет – заставит. Жена однажды разлюбила, так влюбил он ее в себя заново. Немного фантазии, голова на плечах и деньги чудеса творили. За кого же еще бояться? За себя, только за себя, и никак иначе. А сейчас – иначе. Не так сейчас… За себя, конечно, тоже боялся. Все как обычно. Посадят, деньги отнимут. Семью из дома выгонят, и пойдут его детки по свету белому, милостью станут жить людской. А ведь нет на свете никакой милости. Он это точно знал. Не сомневался ни секунды. И будет он с этим знанием метаться по грязной камере в тюряге, и выть от беспомощности, и винить во всем только себя, себя, себя…
Стандартная картинка. До дыр засмотренная уже, сотни раз виденная при появлении на горизонте крупных неприятностей. И лекарства от нее тоже стандартные. Все та же фантазия, голова на плечах, бабла наличие. Виски на худой конец, если совсем припрет. Только на этот раз еще один страх прибавился. Не за себя, а за мир свой искрящийся, за Аю, любовь его нежданную. Знал он точно, что может из проблем выбраться. А как выбраться, чтобы мир свой не разрушить и Аю вместе с ним, не знал. И страшно становилось. Очень страшно. Два страха вместо одного. Это слишком много для него. Непереносимо.
Алик посмотрел на распахнутое окно. На мгновение окно показалось выходом.
«Подойти и выйти просто, – подумал. – И кончится все. Покой вечный…»
Встал даже, подошел, вдохнул морозную смесь выхлопных газов и кислорода, через подоконник перегнулся… Не страх обуял, а ужас. Понял сразу: еще секунда – и поправить ничего нельзя будет. Он умрет, и Либеркиберия вместе с ним, и Ая, а семья все равно по миру пойдет, милостью жить станет, которой нет. Отпрянул. Постоял чуть-чуть на подкашивающихся ногах, а потом пол комнаты перевернулся, и ленты, длинные, узкие, черные на черном ленты стали заклеивать белый свет.16 Банкир
… Птички щебетали, сладкий запах тропических
«Что меня там держит? – подумал он. – Дети? Родители? Деньги? Вот и все, пожалуй. А здесь? Здесь Ая. Здесь тепло. Здесь лучше всем будет. Перевезу всех, даже Ленку перевезу. Договорюсь я с ней. Она добрая, поймет. Поселю их неподалеку от себя. А сам с Аей заживу. И счастье настанет».
Долго барахтаться в сладких мечтах не получилось. С изумлением он вдруг понял, что рассуждает о Либеркиберии, как о благословенных Багамах. То есть не только реальность он потерял в Москве, с катушек там съехал, но и выдуманную нереальность, бред свой больной, но родной уже такой, терять начинает. Шизофрения, как и было сказано в одном непростом, на грани сумасшествия и гениальности, романчике. Второй раз и с другой стороны ударил его бич буйволиный. Вздрогнул он от удара, дернулся от мысли чудовищной, застонал. Продавленный диван, родственником ставший уже почти, братом надежным и сестренкой ласковой, не выдержал, скрипнул под ним жалобно. Ая обернулась, и все исчезло. Лишь глаза ее ореховые с изумрудными крапинками смотрели на него, и губы рыбки золотой, сказочной шептали что-то, и пальцы хрустальные к нему тянулись. Он вскочил, коснулся ладонью волос ее, захлебнулся ромашковым, горьким ее запахом, и тоже исчез.
Когда очнулся, вспотевший, дышащий шумно, Ая лежала рядом. В руку его вцепилась крепко, целовала ее мелкими, как пулеметная очередь, поцелуями, шептала быстро в промежутках:
– Ты, ты, ты, ты, ты…
И снова целовала.
Не любил он нежностей этих телячьих. Особенно после секса, а сейчас сам нежностью стал. Ответить ему Ае захотелось. Сделать что-то такое, что никогда не делал. А чего, он и сам не знал. Дернул только рукой неопределенно и завис. Ая истолковала его движение по-своему. Метнулась в глубину оранжереи, вернулась тут же с сигаретой зажженной. Вставила ему в рот сигарету. Увидела капельки пота на лбу, лизнула их и дуть на него начала тихонечко.
«Господи, за что мне это? – подумал он. – Не заслужил я. Мегеру сисястую заслужил максимум, деньги и энергию сосущую, причмокивая. А тут чудо такое, невероятное…»
И погладил ее все-таки. Нежно. И потянулся башкой лохматой к животику. Вот только сигарету забыл изо рта вынуть, обжег ее нечаянно. Она ойкнула, а потом засмеялась звонко. Сказала через смех:
– Да ладно. Не напрягайся. Все равно на принца из девичьих грез не тянешь. Будь уже таким, какой есть. Не нужен мне принц. Ты мне нужен, ты, ты…
Целовать его опять начала, и он ее. И получилось на этот раз. Нежно и медленно. Осознанно. Так получилось, как никогда не получалось. На равных, напополам. И не унижен был никто, а возвышенны были оба. И понял Алик, что не мужчина он, а она не женщина, но люди они. Люди.
А после он сказал:
– Я люблю тебя. Я люблю тебя так, как никого не любил. Я полжизни этих слов не говорил. Я забыл, когда их говорил. Слова эти. И говорил ли вообще. Мне многие нравились. Я даже думал, что любил. Только вот выговорить слова эти не мог. Мешало что-то. А сейчас мне говорить легче, чем молчать. Я люблю тебя, Ая. Я не знаю, может быть, ты мой бред. Может, я твой бред. Мне плевать. Я тебя люблю. И если есть на свете что-нибудь настоящее, то вот это. Это. Ты понимаешь?
И она ответила:
– Я понимаю.
А потом он стал ей рассказывать свою жизнь. И она смеялась, и плакала, и целовала его, и жалела. Советы ему давала, дельные весьма, на удивление. Как шефа успокоить, банкира на место поставить. Из ситуации сложной вывернуться. А он говорил, что все это не важно. Ведь жить он будет только с ней, и ну ее к черту, Москву эту поганую. Ая возмущалась, ругалась на него. Кричала, что у него дети, что так нельзя. Надо проблемы решить, а уж потом, потом… Как сложится. Он психанул, заорал, что не любовница она ему, а любовь. Любовь!
– Ты понимаешь? – спросил.
И она ответила:
– Я понимаю. Но детей все же бросать нельзя ни в коем случае.
И он согласился. Сказал, что да, конечно, нельзя. Но все равно жить он будет только с ней. Потому что Любовь. Любовь! Дышать он не сможет воздухом, которым она не дышит. Задохнется, умрет. А она сказала, что утро вечера мудренее. И стала целовать его, и гладить по голове, и плакать. И шептала все время, что детей бросать нельзя, нельзя…
А потом они уснули. Впервые за долгое время снилось ему что-то легкое и счастливое. Чувствовал он во сне ее дыхание, и тепло ее чувствовал. И она его чувствовала. Не сон, а купание в облачках освежающих. И показалось ему во сне, что будущее у него появилось. Хорошее, правильное будущее.
Проснулся он в огромной, отвратительно удобной кровати в гостиничном номере. В Москве.
Алик сидел в приемной банкира. Больше часа сидел уже. Третью чашку кофе допивал. В банк пустили, не спросив документов. Сверкнул грозно фейсом засвеченным на знакомых охранников, и пропустили. «Здравствуйте, Алексей Алексеевич», – сказали вежливо. Длинноногая секретарша тоже поначалу встретила ласково. Вышла из-за укрытия ресепшен, выставила вперед длинную ножку, ресничками наклеенными хлопнула радостно.
– Вы к Андрею Маратовичу, как всегда? – спросила. – Я сейчас доложу. Может, вам кофе пока сделать?
На кофе везение и закончилось. Секретарша вернулась из кабинета Андрея поскучневшая. Только что лапочка была обворожительная, кокетливая, с намеком на ужины после работы и даже, чего там, и на завтраки, возможно. И вдруг как подменили. Гугл Андроид и тот человечнее выглядит. Казалось, даже мини-юбка удлинилась и ресницы короче стали.
– Не может Андрей Маратович вас принять, – продекламировала она голосом автоответчика налоговой инспекции. – Совещание у него.
– Ничего страшного, я подожду.
– Долго ждать придется, у вас же дела, наверное, есть.
– Эх, дорогая, какие у меня дела? Так, делишки. Это вот у Андрея Маратовича дела. Поэтому подожду.
Алик вольготно устроился в кресле, кофе стал пить. Всем видом показывал, что не уйдет никуда, жить здесь будет. Вроде как дом родной ему приемная эта теперь.
Секретарша вновь скрылась в кабинете начальника. Вернулась немного подобревшая.
– Андрей Маратович велел передать, что не знает, когда освободится. Вы же не договаривались с ним сегодня. Так что, если хотите, ждите, а лучше завтра подъезжайте. Я могу вас записать.
– Не надо меня записывать. А Андрею передайте, что очень правильный его вопрос волнует, очень своевременный, насчет освобождения. Я подожду, конечно, а если не дождусь, то на ближайшие лет десять вопрос освобождения для Андрюши станет главным в жизни. Так и передайте.
– Что вы сказали, что передать? – переспросила секретарша испуганно.
Алик пожалел неповинное в грехах начальника украшение приемной. Буркнул угрюмо:
– Ничего, ничего передавать не нужно.
– А может, вам кофе еще? – обрадовалась девушка.
– Можно и еще, – согласился он, вытянул ноги и почти лег в мягком кресле.
Удобная поза релакса не принесла. Не было в этом мире релакса. Одни проблемы, и чувство вины исполинское. Только рядом с Аей он мог расслабиться. Только с ней человеком себя чувствовал. А здесь – лошадка загнанная, везущая хвороста воз. И главное, хворост этот не нужен никому по большому счету. Но заведено здесь так. Лошадки хворост возят. Алику внезапно захотелось плюнуть на все, исчезнуть из опостылевшей приемной и оказаться в Либеркиберии, в оранжерее волшебной. Аю увидеть, хоть одним глазочком, хоть через щелочку в двери, хоть как. Но и перед ней стыдно было. Наврал он своей любви единственной. Смог он дышать московским отравленным воздухом. Тем, которым она (и слава богу) не дышала. Не умер, не задохнулся. С трудом, но дышал. Проблемы решать пытался, как она и велела. А как решать проблемы, когда, куда ни кинь, везде клин? Наедет он, допустим, на банкира в своем излюбленном стиле, весело, без тормозов, с молодецким гиканьем и посвистом шашек блистающих, дрогнет тогда, конечно, банкир, отдаст деньги. Благо аргументов для разговора достаточно. Но и Либеркиберии не поздоровится. Раньше Антуан погибал, покуда он в Москве свои делишки обделывал. А сейчас… Даже подумать страшно. Связано все. Опутали его канатами прочными. Пошевелиться не дают. Сиди, смотри, страдай и не рыпайся.
– Алексей Алексеевич, освободился Андрей Маратович, готов он вас принять. Алексей Алексеевич, вы меня слышите?
Слышал ее Алик, но слышал издалека будто. В себя ушел глубоко, в мысли проклятые. Очнулся не сразу. Посмотрел безумным взором на девушку, поднялся и, шатаясь слегка, зашел в кабинет банкира.
Когда дверь кабинета захлопнулась, секретарша в нерешительности замерла у телефона. Единственная мысль вертелась в ее хорошенькой головке. Вызывать охрану прямо сейчас или все-таки немного погодить? Уволить ее могут за ложный вызов. А если банкира грохнет этот странный и страшный мужик, тогда точно уволят. Без вариантов. Поколебавшись немного, она все же набрала короткий номер.Андрей сидел за столом, уткнувшись в компьютер. Глаз на вошедшего Алика не поднял. Лицо его было напряжено и выражало предельную степень заинтересованности монитором. Однажды Алик случайно застукал своего сотрудника за просмотром порнухи в офисе. Вот такое лицо у Андрея и было сейчас, один в один. Дешевый трюк. Типа великий и всемогущий босс транснациональной корпорации в проекты погружен масштабные. За сделками миллиардными присматривает. На графики фондовые надрачивает. А тут ходят лошки всякие, от дел грандиозных отвлекают. Можно, конечно, психануть, стукнуть кулаком по столу, разораться. Можно, да нельзя. И поможет мало чем, скорее всего.
«А не довести ли ситуацию до абсурда? – подумал Алик. – Раз она и так абсурдна дальше некуда. Буду жить сегодня по законам любимого Хармса. Авось поможет».
Он вытащил из портфеля валяющийся там уже месяц «Форбс», закинул ногу на ногу и стал небрежно листать журнальчик. Банкир не реагировал. Только лицо еще напряженнее стало. Как будто фондовые графики внезапно взвились до небес или огромный лоснящийся негр кончил в визжащую от счастья блондинку. Что одно и то же, в принципе.
Несколько минут занимались каждый своим делом. Андрей стекленел медленно и медитировал на светящейся экран, Алик листал журнальчик.
«Маловато абсурда, – решил он. – Не хватает, Хармс бы меня не одобрил. Что ж, придется форсаж включать».
Медленно и аккуратно он взобрался на огромный стол для совещаний. Лег ногами к плоскому монитору банкира, портфельчик под голову положил и зашелестел страницами журнала. Абсурда стало достаточно. Андрей вышел из оцепенения, защелкал яростно мышкой. Но молчал все равно, игнорировал клиентскую тушу у себя под носом.
«Ну, это уже не смешно, – нервно подумал Алик. – Что мне еще сделать? Трусы снять? Кучу ему навалить на стол дорогущий?» В голове мелькнула страшная догадка. «А вдруг банкир ко всему привык? И не абсурдная эта ситуация для него вовсе. Ведь жрут же здесь клиентов, наверняка жрут. За этим столом и хавают. Сколько сожрали, и не сосчитать».
Замелькали ужасные видения. Вот входят в кабинет партнеры Андрея, члены кредитного комитета, топ-менеджеры. Рассаживаются за большим столом, на котором он лежит. Достают из карманов ножи и вилки серебряные с монограммой банка. И в пузо ему ножи! И в ляжки ему вилки! Жрать его начинают, спорят, ругаются за куски самые сочные. И рожи у всех в крови. В его, Алика, кровушке…
Подтверждая худшие опасения, дверь в кабинет приоткрылась, и из нее показалась злая полументовская-полубандитская морда. Увидев лежащего Алика, морда вспыхнула зловещим вампирско-овчарочным пламенем, исторгла из своих глубин утробный рык и рванулась к столу. За ней еще пяток морд вбежало. Все были одеты в черные, ритуальные скорее всего, одежды, со стальными, похожими на эсэсовские, нашивками на рукавах.
Алик обосрался. Не реально, слава богу, но тем не менее… На миг видение явью обернулось. Типа хотел абсурда – получай по полной. Это уже потом, лежа лицом в пол, с заломанными руками, рассмотрел он чудом молодцов-архаровцев и понял, что охранники это банковские. Хорошего, конечно, тоже мало, но люди все-таки, не упыри. Да и ножей с вилками у них не было.
«Неужели Андрюша так на выходку мою отреагировал? – подумал он. – Охрану вызвал. Плохо тогда все. Очень плохо. Катастрофично».
– Вы чего, совсем опухли? – не своим голосом и используя не свою лексику, заорал банкир. – Вы в своем уме, уроды! Вы что творите! Уволю всех на хрен!
– Андрей Маратович, – стали оправдываться охранники. – Это не мы, это Татьяна, секретарша, нас вызвала. Сказала, что клиент у вас проблемный. Мы вошли, а тут такое, мы и подумали…
– Что «такое»?! Кто вам думать вообще разрешал?! Нечем вам, дебилам, думать. Я тут за всех думаю. А постучаться сначала – рука отсохнет?
– Извините, мы не подумали…
– Ну, это я уже понял, – сказал, начиная успокаиваться, банкир, помолчал немного и вызвал по селектору облажавшуюся секретаршу.
«Чудненько, – думал все еще лежавший на полу Алик. – Во всем есть свои плюсы. Разворошил я банкира, в неудобное положение поставил. Не я, конечно, разворошил, а экстремально высокая концентрация абсурда. Спасибо, Хармс, спасибо, обэриуты. Не зря я вами в юности зачитывался».
Вошла трясущаяся Татьяна. Пропала у нее вся сексуальность. Реально воняла кисло-горьким запахом страха, как антилопа, львами загнанная. Никакие духи не помогали.
– Ты какого черта охрану вызвала? – недобро поинтересовался у нее банкир.
– Но, Андрей Маратович, у него лицо такое было странное. Я испугалась, правда. За вас испугалась.
– Заботливая ты моя, ты на свое лицо посмотри, корова тупая. Сиськи и жопу отрастила, а мозг в зачаточном состоянии остался. Да? Позвонить тяжело? Спросить, все ли в порядке, а уж потом… Испугалась она, видите ли. За себя теперь бойся, дура.
Секретарша зарыдала в голос. Противный запах загнанной антилопы заполнил помещение. Нос зажать захотелось. Даже отмороженным охранникам стало неловко.
– Вы, ребят, отпустите меня все же, – попросил Алик молодцов, прижимающих его к полу.
Опомнившиеся архаровцы отскочили в сторону как ошпаренные. Алик встал неторопливо, размял затекшие члены, потянулся и сказал с небольшой укоризной, но весело:
– Ну что же вы, господа, облажались так? Господа, вы звери. Вы звери, господа. У нас тут с вашим руководителем медитация была в самом разгаре. Духовная практика, так сказать. А вы на самом интересном месте… Для вас же, дураков, старались. Медитировали. Усилием воли пытались деньги в банк затащить. Чтобы вам же и зарплату было чем платить. Только настроились. На
нужную волну попали. Только процесс пошел, трансакции закрутились. Переводы из потустороннего мира начались. И тут вы… Ой, чует мое сердце, не видать вам тринадцатой зарплаты. Ни премии по итогам года, ни зарплаты. А с другой стороны, Андрей Маратович, с кем не бывает, а? Они же не специально, а? Они как лучше хотели. И ничего страшного не произошло. Ну, попытаемся еще раз… Ой, Андрей, извини. Может, я чего не то говорю? Не знают они, наверное, тайны самой главной буржуинской о притягивании бабла на субментальном уровне. Но они же хорошие, порядочные. Они молчать будут.– Будете ведь молчать, правда? – спросил он совсем ошалевших от эзотерики охранников и секретаршу.
– Будем, будем, будем, будем, – забубнили охранники.
– Честное слово! – всхлипнула секретарша.
– Вот и отлично. Видишь, какие они хорошие у тебя, Андрюша. Может, отпустим их с богом?
Банкир, глядя на сотрудников, без эмоций произнес:
– Пошли вон.
Подавленные произошедшим, невнятно бормоча извинения и заверения о вечном молчании и любви к боссу, горе-работнички удалились из кабинета.
Андрей с сожалением посмотрел на монитор. Возвратиться к трюку с медитацией было уже невозможно. Не абсурд бы получился, а дурость голимая. Тяжело вздохнув, он спросил:
– Ты зачем, Алик, весь этот цирк устроил?
– Это еще надо посмотреть, кто устроил. Не я точно.
– И не я.
– Тогда не повезло нам с тобой. Слушай, а давай найдем эту падлу, кто устроил, и наваляем ей хорошенько?
– Легко найти, нашел я уже.
– И где этот человек нехороший?
– В зеркало на себя посмотри внимательно.
Алик встал, подошел к зеркалу, висящему в углу кабинета, вертеться стал перед ним в разные стороны. Сказал озадаченно:
– И где? И чего? Не вижу.
– А что там видишь?
– А вижу я там, Андрюша, парня облапошенного, которого товарищ хороший кинул. На большие, Андрюша, бабки, на огромные. Вижу я там человека замученного, ночей не спящего, отца семейства с тремя детьми и родителями старыми. Вижу зэка будущего, вижу его жену и деток нищих. Много плохого я в этом зеркале вижу, а все потому, что банкир один шустрый сволочью оказался неразумной. Жадной и неразумной.
– Иди к офтальмологу, проверься.
– Зачем?
– Со зрением у тебя что-то. Искаженное у тебя зрение, однобокое. Плюс двенадцать минимум, и все время в твою сторону плюс и астигматизм на почве жажды наживы. Я вот, например, другое в зеркале вижу.
– Интересно, расскажи.
– Чего рассказывать, и так все ясно. Но если ты настаиваешь… Хорошо, слушай. Вижу я в зеркале психа. Самого обыкновенного шизика, на деньгах подвинувшегося. Отжимает он всех и радуется. Уже и деньги сильно не нужны. Уже от процесса отжима кайф у него основной происходит. При случае и маму родную на две копейки отожмет и счастлив будет. А еще у парня в зеркале самомнение невероятное. Типа самый умный он, самый ловкий, самый-самый, в общем. А еще он истерик. Чуть что не по его пойдет, в припадке биться начинает. Себя и других до белого каления доводит. Ленивый он при этом, как Иван-дурак, а баблос любит, как Абрашка Умница. Вот такой парадокс получается. Как-то так…
В другой раз дал бы Алик в морду за слова обидные. Или такую ответочку бы нашел, такие фразы изощренные, что хуже любого удара. Но сейчас было нельзя. Сейчас он был в партере. Не догадывается даже банкир, до какой степени в партере. Поменялись они с ним местами. Но ничего, и в партере бороться можно. Жаль только, что прав банкир во многом. Особенно насчет психа и шизика. Сам не подозревает, насколько прав. А его, Алика, задача и не дать ему заподозрить. По лезвию ножичка пройтись аккуратненько.
– Допустим, – сказал он как можно более спокойно. – Допустим, ты прав. И я действительно отвратительный жадный тип, который других людей в грош не ставит. Но, Андрюша, оглянись вокруг, это же не исключение. Это правило. Девяносто процентов, а может, и сто. Другие твари в наших джунглях не водятся. Сожрали давно других. И ты, раз живешь здесь, сам из этой породы отчасти. Да и я тоже. И что, вот этот факт, что мы с тобой далеко не ангелы оба, дает тебе право кидать меня?
– Да кто тебя кидает?
– Ты, Андрюша, ты и кидаешь. Пойми, пожалуйста, даже закон джунглей – это закон. Даже в джунглях закон есть, и нарушать его нельзя.
– Ну вот, опять истерить начинаешь. Показалось тебе, что права твои святые, богом лично по блату данные, ущемили. Визжишь, как будто яйца тебе отпиливают. А в сущности ничего не произошло. Никто никого не кидает, маленькая техническая заминка. Попросили нас в ЦБ, чтобы мы для красоты два с половиной миллиарда, на которые капитал увеличиваем, недельку лишнюю у них на счете подержали без движения. Вот и все. А потом они нам увеличение зарегистрируют, и нет проблем, получите вы баблосы сразу.
– А если не зарегистрируют?
– Зарегистрируют, никуда не денутся.
– А если нет?
– Да точно зарегистрируют.
– А если…
– Отвали, достал уже. Ведь истеришь же, на ровном месте истеришь! Сам знаешь ответы на все вопросы. Ну не зарегистрируют, чего быть не может в принципе, ну вернем мы тогда вам деньги официально на счет. Проценты ты из меня, конечно, вытрясешь за время, что они у нас крутились. И я тебе их заплачу, со скрипом, но заплачу. Вероятность такого исхода одна тысячная. И ты опять об этом знаешь. Знаешь, и нудишь. Нудишь, нудишь. Нервы себе и мне мотаешь.
Версия банкира имела право на существование. Могло все быть так, а могло и не быть. И как правду из него вытаскивать, непонятно. А необходимо было не просто вытащить, но еще и боли при этом не причинить. Но не вытаскивается правда без боли. Противоречит это всем законам физики, лирики и вообще всем законам противоречит. Мозги у Алика неэстетично встали раком. Нагреваться начали, как перегруженный процессор ноутбука. Захотелось лед к башке приложить или пивка холодного дерябнуть.
– Хорошо, – медленно произнес он – горло пересохло в момент. – Допустим. У меня только три вопроса. Всего три. Ответь мне на них, и недоразумение будет исчерпано. Только три маленьких вопросика. Три всего. Раз, два, три. Три вопроса, и нет вопросов. Три…
Он повторял мантру с культовым числом несколько раз. Переиначивал фразу и так, и сяк, и наперекосяк тоже переиначивал. Не знал он, какие три вопроса задавать банкиру. Не придумал еще. Понимал, что вопросов должно быть три. Как в сказке: три загадки, три желания, три вопроса. Это было очевидно. Все остальное терялось в тумане. Первый вопрос еще как-то просматривался. Насчет двух других идеи отсутствовали.
– Да какие три вопроса, – не выдержал банкир. – Говори наконец. Тоже мне сфинкс выискался. Суперблиц мне тут устраиваешь. Здесь не «Что? Где? Когда?».
– Ну да, здесь – «Как? Почем? Ни при чем»? – потянул еще немного время Алик.
Подумал про себя, что вот да, угадал он с числом вопросов, всколыхнул нужные культурные слои у Андрея. Теперь бы еще и с вопросами угадать…
– Хорошо, – выдохнул он решительно. – Вопрос первый. Предположим, правду ты мне говоришь и действительно ЦБ залупнулся в очередной раз и ничего больше, никаких задних мыслей и кидков через колено. Верю. Все в жизни случается. Но чего же ты мне вчера об этом не сказал? На хер меня послал практически. Да еще встречаться не хотел. Время тянул явно. Почему не объяснил сразу проблему?
– А вот потому и не объяснил, что знаю тебя давно, истерика чертового. И реакцию твою неадекватную представлял во всех подробностях. Думаешь, мне приятно твои истерики выслушивать? Думаешь, других забот нет? Приходишь, весь в белом, весь правый такой, и мордой в дерьмо тычешь. Не один ты, Алик, на свете существуешь. Запомни, кроме тебя еще на свете люди есть. Их тоже бог создал. Все имеют право на существование. Хотя не понять тебе. Прешь, как баран на новые ворота, ничего кругом не замечаешь. Достал ты меня, всех ты достал. И еще хочешь, чтобы с тобой нормально общались, объясняли что-то как человеку? Выше это сил человеческих, с тобой по-человечески разговаривать. И потом, имелась у меня крошечная надежда с ЦБ договориться об ускорении процедуры. Если бы получилось, завтра бы деньги вам отправили. Поэтому и время тянул. Тут чего угодно сделаешь, за любую соломинку уцепишься, лишь бы тебя не видеть и не слышать.
Алик сделал вид, что не заметил неприкрытой ненависти, прущей из Андрея. Улыбнулся только иронично и нарочито светским тоном сказал:
– Я смотрю, Андрей Маратович, у нас сегодня вечер откровений, утро точнее. Что же, спорить не буду. Прав ты во многом. Принимаю критику, хоть и неконструктивная она. Извиняюсь даже. Правда, прости, если обидел. Не хотел. Ничего личного, как говорится, только бизнес. А вообще – это все лирика. Ты мне скажи лучше, надежда еще остается процедуру в ЦБ ускорить?
– Остается еще пока, маленькая, – пробормотал банкир. Удивился про себя недоверчиво: «Чтобы этот индюк самовлюбленный и на наезд не ответил? Задумал, видно, падла, что-то особенно гадостное. Или мир перевернулся с ног на голову внезапно. Нет, скорее всего, все-таки задумал…»
– Ладно, оставим надежду в покое, – сказал Алик неожиданно бодро. – Пускай сдохнет, как и полагается, последней. Еще раз прошу прощения, но задам я тебе второй вопрос. Не могу не задать. Извини. С ЦБ, допустим, гипотеза принимается, тем более проверить ее труда не составляет. Но вот чего я не понимаю искренне, как это все с отправкой бабла связано? Неужели банк с многомиллиардным долларовым оборотом не может найти вшивых двух с половиной миллиардов рублей, чтобы нам, несчастным, вовремя заплатить?
– Да ты чего такое говоришь? – возмутился банкир. – Каких вшивых миллиардов? Это для тебя они, может, вшивые, а для банка это сумма огромная. Алё, гараж, проснитесь! Конец года наступает, сегодня тринадцатое декабря, балансы закрываются скоро. Каждая копейка на счету. Где я тебе столько денег сейчас нарою? Смеешься?
– Ага, хохочу, вот ща обоссусь от смеха. Особенно смешно вчера было, когда я перед шефом стоял и разговор наш с тобой ржачный ему пересказывал, о том, что деньги через десять дней будут. Если повезет… Ты знаешь, шефу понравилось, он даже другу своему, генералу ментовскому, позвонить хотел, анекдотом поделиться, чисто чтобы тот тоже поржал. Я еле уговорил его погодить немного, юмор из избы не выносить. Так что ржем пока во внутреннем кругу. Пока.
– А ты меня не пугай, – набычился банкир, услыхав про мента.
– Андрюша, окстись, кто же так пугает? Видел ты где нибудь, чтобы пугальщики на столы дурацкие забирались, цирк устраивали, по твоему меткому замечанию? А потом еще и сеанс психоанализа проводили с покаянием, слезами и душевным стриптизом в придачу? Не пугаю я тебя. Но ситуация серьезная, не смешная ни разу. Я пока ее еще контролирую, сдерживаю шефа из последних сил, а что завтра будет, не знаю. В дерьме мы с тобой, Андрюша, оба оказались. Ты заметь, я тебе о документах, тобою подписанных, о штрафах возможных ни слова не говорю. Не важно сейчас. А важно, как выбираться из дерьма будем. А ты – «пугаешь». Не пугаю я тебя, а правду правдивую рассказываю.
– Ладно, проехали. Извиняюсь даже, как ты недавно выразился. Но слова выбирай тщательней.
– Буду выбирать, обещаю. Но и ты выбери, выбери, пожалуйста, такие слова, чтобы людей мне успокоить, и не слова, а действия. Жест нужен. Что-нибудь успокоительное, нервяк у всех снимающее. А то взорвется, на хрен, ситуация. Сделай, пожалуйста. И это Андрюша третий мой к тебе вопрос. И последний на сегодня.
Банкир задумался. Помотал головой из стороны в сторону, несколько раз цокнул языком, забарабанил пальцами по столу. Потом расслабился. Сказал устало:
– Ну что я могу сделать? Какой жест? По головке их погладить? Я не знаю… Ну хочешь, поеду я к твоему шефу, сам объясню проблему, чтобы не думал он, что ты воду мутишь, косорезишь там чего-то…
Предложение банкира не катило. И даже не потому, что Алик как раз и косорезил, и воду мутил в меру сил и способностей. Кто в нашем болоте воду не мутит? Не родник, поди, в Альпах швейцарских. Сколько ни мути, грязнее не станет. Глубже причина лежала, намного глубже. Он попытался растолковать это Андрею.
– Заманчиво, друг, звучит, благородно, умно как бы, но не поможет. Я шефа знаю давно и хорошо, а ты нет. Кончится ваш разговор на восьмой минуте или девятой. И поверь мне, плохо кончится. Шеф, как те дикари из песенки – «на лицо ужасные, добрые внутри». Только наоборот он. Особенно когда о деньгах больших речь идет. Интуиция у него звериная и чувство опасности обостренное. Когда увидит, что ты к нему пришел, вывод сделает, что дело совсем швах. Истерить так он начнет, что тебе мои истерики милой девичьей придурью покажутся. И не на словах будет истерить, а на деле. Меня дрючить не перестанет, но еще и за тебя возьмется параллельно. Оно тебе нужно?
– Оно нет, – быстро согласился банкир.
– Вот именно. И вообще это все бла-бла-бла. Все эти разговоры, оправдания, форс-мажоры и прочее жевание соплей. Люди денег ждут. Серьезные люди ждут серьезных денег. Ты понимаешь?
– Я понимаю, но помочь ничем не могу. Я же тебе объяснял, денег нет. И не предвидится.
– Не гони, Андрюша. Я и не предлагаю все восемьдесят миллионов немедленно из воздуха материализовать. Ты заплати сегодня единичку, завтра трешничек, послезавтра пятерочку и так далее. Плати каждый день, и с каждым днем больше плати. В нашем мире факт ничего не значит, а тренд значит многое. Увидят люди, что не жулик ты. Расплачиваешься. Ну да, попал в трудную ситуацию. С кем не бывает? Но мужик-то нормальный. Расслабятся люди, успокоятся, а там, глядишь, и ЦБ увеличение капитала вам зарегистрирует.
Банкир опять задумался. Пауза повисла. Алик прямо видел эту паузу. Как висит она, наливается темной душной энергией. Растет… Если согласится на его предложение банкир, значит, нет никаких проблем. Действительно, мелкие технические шероховатости и ничего больше. А если не согласится…
– Знаешь, Алик, – растягивая слова, сказал Андрей. Словно не решил еще ничего, но вот сейчас, именно в эту секунду, решает. – А я вот что подумал: пускай истерят. Пускай процессы какие угодно запускают. Все равно развернуться не успеют. Отдам я вам через десять дней деньги. Точно отдам. Что они успеют сделать за десять дней? Бюрократия у нас. Даже дела уголовного завести не успеют. А когда отдам бабло, уймутся сразу. Чего им за бесплатно задницу драть? И вот какой мне смысл сейчас деньги искать, да еще и переплачивать за них проценты огромные? Да пошли они на хер. Не буду!
– А ты подумал, как мы дальше работать с тобой будем, после того как ты крутизну свою покажешь? А обо мне ты подумал? Что со мной сделают за эти десять дней и как я дальше работать буду, даже если хорошо все закончится?
Глаза банкира вспыхнули счастьем неподдельным. Давно он мечтал ему слова эти сказать. Улыбнулся улыбкой героев тарантиновских фильмов и сказал:
– А о себе, Алик, ты сам думай. – Помолчал немного, насладился триумфом и добавил: – Ты обо мне много думал, когда цену на два миллиона повысил, трудностями моими пользуясь?
Что делать? Кто виноват? И бежать куда? Промелькнули три главных русских вопроса в голове у Алика. Но это в первое мгновение, а потом… Волна нехорошая прокатилась по телу. От мизинца с вросшим ногтем до глаз красных воспаленных. Честность беспощадная захлестнула. И не умолить ее, не подкупить и не разжалобить.
«Заслужил, – отчетливо понял он. – Заслужил. Служил, служил и заслужил. А кому служил, зачем и где мои тридцать сребреников? Сам себе ответить не могу. Говорят, один раз не пидорас. А если не один? Если – эх, раз, еще раз, еще много, много раз? Тогда этот самый и есть. Не заметил, как превратился. Был ведь юношей бледным со взором горящим. Мир хотел перевернуть. Не получилось, меня мир перевернул, поставил в удобную для себя позу и… Опущенные опускают опущенного, и от этого лучше им. Вот в таком мире живу. Да что там живу, сам творю мир такой. Передовик производства, ударник, твою мать… Будь оно все проклято».Говорить больше не имело смысла. Он поднялся со стула и пошел к выходу. В дверях развернулся все же, решил сказать несколько слов на прощание. Жалко ему стало себя и банкира жалко. Сказал грустно и тихо:
– Дурак ты, Андрюша, и я дурак. Оба мы с тобой идиоты. Жизнь свою погубили давно. А сейчас последнее губим, что осталось.
– А что осталось?
– Надежда, Андрюша, оставалась. Надежда. Чудо могло произойти. Инопланетяне на землю могли спуститься или бог. Вразумить бы они нас могли. К самим себе вернуть.