Баблия. Книга о бабле и Боге
Шрифт:
Жизнь опять съехала в болотистую беспросветную колею. Обрадовался ЛМ тугим зеленым пачкам, конечно. Приободрился. А когда на следующий день банкир перечислил пятьсот тысяч на офшор, Алик и вовсе героем стал. Не просто везучий парень, которому прет по жизни, а боец мужественный, лихо оседлавший судьбу-злодейку. Не мальчик, но муж благородный. На третий день Андрей миллиона не прислал, тридцать тысяч всего на счет капнуло. По телефону банкир мямлил что-то невразумительное, а потом перестал отвечать на звонки. Деньги то совсем не приходили, то приходили в каких-то странных, глумливых количествах. Особенно его поразила одна сумма – 14 764 доллара.
«Почему 764?» – испуганно думал Алик и не находил ответа.
Снова превратился он из мужа благородного в беспомощного мальца. Шеф слушал его оправдания вполуха, раздраженно и шумно шкрябал пальцем подбородок. Михай смягчать пытался поначалу, но, увидев палец, скребущий подбородок, утих. «Керосином дело пахнет», – подумал. Дистанцироваться начал, в сторонку отползать потихонечку. Алика встречал приветливо, но все время мимолетом. Не получалось никак у них поговорить. То входил кто-то в кабинет, то деньги приносили, то бумаги, и звонки непрекращающиеся на мобильный. Если возникала случайно свободная минутка, Михай начинал жаловаться. На шефа, на здоровье, на жизнь неудавшуюся. Жаловался, слово не давал вставить. Алик все понял и перестал беспокоить чуткого к переменам коллегу. Зато с хватким полковником МВД познакомиться пришлось. Нормальный дядька оказался, пах вкусно французским парфюмом, одет был стильно, улыбался обаятельно в импозантные, черные с проседью усы. Никита Михалков вылитый. Только один раз, ближе к концу разговора, посмотрел он кинжально на Алика и спросил:
– А почему ты именно к этому банкиру обратился? У тебя же много банкиров знакомых. Наверное, знаешь его хорошо, денег много вместе заработали. Небось, обували терпил на пару. Да?
Зрачки у полковника стали даже не серые, а белые почти. Грязного такого оттенка, как халаты застиранные у мясников на рынке. И точки черные посередке, маленькие, но чернее не видел Алик в жизни ничего.
«Эдмундович, – подумал он. – Феликс который. Страшно-то как, господи! Усраться можно».
Захотелось немедленно написать чистосердечное признание. О том, что договорился
Во всем признаться был готов под нечеловеческим взглядом. Спасибо полковнику, не стал он ответа ждать. Улыбнулся лучисто и сказал:
– Да ладно, расслабься. Шучу я, шучу. Нормальный ты парень. И банкир твой честный фраер вроде. Пробивал я его. Только хитрожопый больно. Ну ничего, мы его жопу наизнанку вывернем. Станет он у нас простым русским парнем с вывернутой жопой. Хоть и еврей по рождению. А не хера выдрючиваться. В России ведь живем. Здесь все русские.
На том и расстались. Вечерами после работы возвращался Алик в ненавистную гостиницу. Курил много, виски пил из горла, включал телевизор и под оптимистический бубнеж Первого канала проваливался в вожделенную нирвану отупения.
«Рай – это когда не болит, – вяло размышлял он. – Когда ада нет, тогда и рай. А люди чего-то выдумывают, усложняют, всего им мало. И я выдумывал, дурак. Какие, к черту, Багамы, гольф-поля и инвестиционные банкиры? Вот он, рай. Здесь. Сейчас».
Если хватало сил выпить еще грамм двести виски, он проваливался в Либеркиберию, к Ае. Прибывал к ней трезвый как стеклышко, в оранжерею всегда и всегда на закате. Видел чудо свое медноволосое, пугался, что исчезнет оно, хватался за чудо, как за спасательный круг, сжимал Аю в объятиях и забывал обо всем. Не секс у них получался, а прощание перед вечной разлукой. Она ни о чем не спрашивала. Укладывала его голову на колени, гладила волосы, шептала:
– Терпи, потерпи немножко, я с тобой, я здесь, скоро все кончится…
И верил ей почему-то Алик. Успокаивался, закрывал глаза, засыпал убаюканный… Просыпался в Москве. Глотал горсть таблеток от похмелья и давления, выпивал сердечные капли, на работу шел обреченно. А там по новой все, колея серая болотная, чавкающая… В другой раз, когда к Ае попал, решил не спать совсем. Они бродили по ночному городу, заходили в круглосуточные кафешки, слушали джаз в маленьких андеграундных подвальчиках, а потом к морю пошли, смотрели на дрожащую лунную дорожку, плеск волн впитывали. Молчали. Он прямо там и заснул. На берегу, под шелест волн. Проснулся опять в гостинице, открыл глаза и завыл от тоски накатившей. Чего он только не делал, как он только не пытался. Однажды даже солнце остановил заходящее. Подумал, раз день, значит, не заснет, не проснется в Москве опостылевшей. Ничего не помогало. Засыпал, просыпался, выл. Колея… и не выбраться из нее.
На работе образовался вакуум. Телефоны в кабинете молчали. Подчиненные старались не попадаться на глаза. Коллеги забывали здороваться. Призраком бесплотным он себя ощущал. Заходил к юристам или в бухгалтерию, стоял в сторонке, жизнью офисной любовался. Никто внимания на него не обращал, как будто и не было его.
«Интересно, – думал Алик. – А если в туалет женский зайти, тоже никто не заметит?»
Проверять не стал, и так проблем в жизни хватало. Шеф его к себе не вызывал. Звонил только раз в день. Спрашивал брезгливым голосом:
– Пришли?
Услышав, отрицательный ответ, вешал трубку, не попрощавшись. Дни проходили в бесплодных попытках дозвониться до банкира. Абонент был недоступен, как рай для закоренелого грешника. В один из дней, пытаясь прорваться к недоступному Андрею Маратовичу, Алик нагрянул в банк. Не получилось. Поумневшие, вздрюченные начальством охранники не пустили дальше порога.
– Не велено, – сказали грозно. Хорошо еще не отмудохали.Накануне католического Рождества случилось чудо. На офшор пришли полтора миллиона долларов.
«А может, все-таки существует Санта-Клаус? – подумал Алик. – Вот все фигня, Магомет, Будда, Христос, а Санта существует».
На что угодно он был готов. Сказали бы ему, что целибат принять нужно ради возвращения денег, и целый блат принял бы. И полблата тоже. Ум за разум заходил, мозги скрючивались, мир терял точку опоры и хаотично кувыркался вокруг. Утром позвонил шеф. Спросил, как всегда, брезгливо:
– Пришли?
– Пришли, – ответил Алик. – Полтора миллиона.
Леонид Михайлович замолчал. А чего тут скажешь? Ты либо кидай, либо плати. Так у нормальных людей в Москве принято. А тут хрень какая-то извращенная. Кафка напополам с Беккетом. Абсурд голимый.
– Ты зайди ко мне, – после долгой паузы процедил шеф.
И Алик зашел. ЛМ пил красное вино из красивого серебряного бокала. Выпив, осмотрел пустой сосуд недоверчиво, понюхал оставшиеся на донышке капли. Выглядел он сильно удивленным, как будто не вино в бокале было, а водичка подкрашенная.
– И что все это значит? – спросил, продолжая нюхать остатки вина.
– Не знаю, – честно признался Алик.
– Он зачем нам полтора миллиона прислал?
– Денег он нам должен, Леонид Михайлович, как бы.
– Как бы я знаю, как бы мне он должен, – подковырнул ЛМ. – А чего раньше не присылал?
– Не знаю, не было, наверное.
– Ты вообще понимаешь чего-нибудь?
– Раньше думал, что понимаю, а сегодня сомневаться начал.
– Лучше бы ты раньше сомневаться начал. Когда деньги отправлял. Нет, ну ты скажи мне. Ну решил он, допустим, нас кинуть, с трудом, но понимаю. Ну бери тогда бабки и беги быстро, чтобы не догнали. Или, допустим, зря мы на него думаем, в трудную ситуацию попал парень. Тоже понимаю. Но тогда трубки бери, сам приезжай, объясняй кредиторам взвинченным проблемы, успокаивай. А вот это – что? Вот это вот – что?! Пропасть на неделю, а потом полтора миллиона заплатить. Молча. Или у вас, у молодых, так принято сейчас? Это чего, постмодернизм такой? Рококо, на хрен, с барокко? Нет, ты мне объясни…
Алик совсем уж было собрался объяснять. Начать хотел издалека, с разницы между барокко и рококо, потом постмодернизм, а там и до банкира рукой подать с его поведением странным. Но в кармане зазвонил телефон. Он даже испугался, нечасто у него мобильный звонил в последнее время. А когда увидел мигающую надпись Андребан на экране, сердечко его ёкнуло.
«Сейчас, сейчас все решится», – подумал.
Показал пальцем на телефон. Прошептал почему-то одними губами, беззвучно: «Банкир».
Шеф также беззвучно ответил:
– Спикер включи. – И для надежности тыкнул в нужную кнопку на своем Vertu.
Алик включил, в кабинете раздался бодрый голос Андрея:
– Привет, дружище. Деньги получил?
– Не все.
– Ну, Москва не сразу строилась. Полтора миллиона получил?
– Получил.
– Пересрал небось, думал, жуликом Андрюша оказался? Не ссы. Жулик, конечно, Андрюша, но жулик правильный, честный жулик. Ты меня извини, что трубку не брал. В командировке был, в Магадане. Последние формальности утрясал с увеличением капитала в ЦБ. Утряс вроде. Так что танцуй, подписывают завтра. А сегодня я пятерочку тебе отправлю, если наши договоренности в силе еще. Как там старпер твой поживает, не сдох, случаем, от инфаркта на нервной почве? За наследством не пора очередь занимать?
Бедный ЛМ стал розовым, потом красным, после побагровел и наконец в коричневого человека превратился, в негра почти. На секунду показалось, напророчил банкир Андрюша ужасное и хватит сейчас шефа удар. Но шеф крепким оказался человеком. Богатырь, теперь таких не делают. Он прополоскал пересохшие горло минералкой, зло сплюнул остатки водички прямо на ковер, откашлялся и громко, чтобы банкир услышал, сказал:
– Не сдох, не волнуйся. Он еще на твоих похоронах брейк-данс сбацает. И вдовушку твою безутешную утешит.
– Ты чего на громкую связь включил? – расстроился Андрей. – Разрешения спрашивать надо. Некрасиво, ай-яй-яй, Алик. И чего это за хрен с горы там бормочет?
– А вот я тебе этим хреном по лбу-то и настучу, – сказал ЛМ и стукнул от полноты чувств кулаком по столу. – Так настучу, что башка твоя тупая расколется вдребезги. А разговаривает с тобой, обмылок, старпер тот самый, который от инфаркта окочуриться, по твоему мнению, должен. Ишь ты, молодой да шустрый. Людей кидаешь и издеваешься еще?! Так я тебе ножки твои быстрые укорочу, по ручкам твоим шаловливым надаю, чтобы неповадно было уважаемых людей оскорблять. Ты у меня на брюхе ползать будешь, а не на ножках скакать. Ты даже не представляешь, с кем ты связался, молокосос. И чтобы деньги завтра были. Все. А не то уничтожу. Ты понял меня? Услышал?!
– Понял. Услышал. А теперь меня послушайте, – голос банкира дрожал. То ли связь была плохая, то ли… – Извиняюсь, конечно, за шутку неуместную. Не для ваших ушей она предназначена была. Извините, в общем. Но денег я вам не отдам. Ни завтра, ни послезавтра, ни до Нового года. А может, и совсем не отдам. И в тоне таком я с вами разговаривать не буду. Знаю я все про вас. Всю жизнь под такими говнюками ходить приходилось. А сейчас хватит. Достало. Я неделю в Магадане этом сраном перед такими же козлами, как вы, унижался, чтобы деньги ваши спизженные выцарапать. А вы еще хайло свое поганое открываете?! Судиться будем, до посинения. А я смеяться буду. На коленях прощения просить станете. А я подумаю еще. Адью, старпер. Не забудь выпить валерьянку перед сном, а то и правда копыта откинешь. Ты у меня долго жить будешь, жить и мучиться. Адью, привет бабушке передавай.
Банкир отключился. Короткие гудки звучали, как удары взбесившихся курантов. Алик спохватился и выключил телефон. Шеф из коричневого зеленым стал, глаза его начали закатываться, голова запрокинулась, из открытого рта вырвался стон. Алик рванулся к нему, схватил стакан, налил воду, к губам поднес. Причитал взволнованно:
– Леонид Михайлович, что с вами. Может, врача вызвать? Я сейчас, я быстро. Вы только воды выпейте. Не умирайте, Леонид Михайлович. Пожалуйста!
Шеф промычал в ответ что-то нечленораздельное и руками стал водить нескоординированно. Нехорошо так стал водить, не по-живому как-то. А потом…
– Пошел на хуй! – крикнул и рукой резко стакан у Алика выбил. – На хуй пошел, я сказал! Вон! Вооооонн!!!!!!
Вода выплеснулась Алику в лицо, осколки стекла залетели в расстегнутый ворот рубашки. Он дернулся инстинктивно, отпрянул назад. Лепетать стал:
– Леонид Михайлович, но я не хотел. Он тоже не хотел. Он в целом парень нормальный. Извините. Простите. Ну, погорячился. Все можно исправить…
– Вон! Вооооонн отсюда!!!!!!! И чтобы я не видел тебя больше никогда!!!!!!!!
Шеф вскочил с кресла, начал подпрыгивать и колотить руками по полированной столешнице. Многочисленные письменные приборы, статуэтки, осколки стекла и ручки, противно дребезжа, подскакивали в такт ударам. Некоторые падали на пол. А он все прыгал, стучал кулаками и орал:
– Вооонн, на хуй! Видеть не хочу! Уходи! Воооон!!!!!!
Лицо его вновь стало багровым. Из открытого рта с ровными фарфоровыми зубами вылетали ошметки слюны. Не видел его Алик таким никогда. Испугался сильно. И за шефа, и за себя, и за Аю с Либеркиберией. Он осторожно развернулся и тихо, на цыпочках, вышел из кабинета.В
один день, в одну секунду может измениться человеческая жизнь. Вот только что, пару мгновений назад, был человек топ-менеджером крупного предприятия, уважаемым членом общества. Все хотели с ним дружить, все были ему рады, и было у него все: деньги, статус, положение в обществе. А сейчас, спустя время ничтожное, сидит человек тупо за столом не в своем уже кабинете, и непонятно, кто он. И будущее его туманно, и прошлое темнотой окутано.«Что это было? – думал Алик, в шоке похрустывая пальцами. – Ведь почти наладилось уже. День, два и перечислил бы банкир деньги. И из-за какой-то фразы дурацкой все прахом пошло? Из-за глупости, в сущности, случайной. Почему? Зачем? Что я тебе сделал, Господи?»
Он вставал, ходил по темной, с потушенным светом комнате, прислонялся ладонями и лбом к холодным шершавым стенам, бормотал без перерыва:
– Что это было, что, что, что?
И вдруг понял. Догадка простая и ослепительная, как апокалипсис, осветила тьму. Догадка учила смирению и стреноживала непомерную его гордыню. Рок. Судьба. Вот что это было. От судьбы не уйдешь и от рока не спрячешься в Лондоне. Можно какие угодно схемы строить. Можно быть самым хитромудрым парнем во Вселенной. Догонит рок, настигнет судьба, растопчет, в пыль сотрет мелкую и дальше покатится. И бесполезно спрашивать, за что и почему. За что дети гибнут? Почему самолеты падают? За что одним все? Почему другим ничего? Вечные вопросы и бессмысленные самые из вечных. За то. Потому.
Он снова садился за стол, потом опять вставал, курил пятую сигарету подряд, вяло пытался анализировать произошедшее. Не очень получалось. Мысли сбивались, соскальзывали в испуганное заклинание.
– Что теперь будет? Будет-то что?
Но и страх вялым был, ненастоящим, ритуальным вроде как. Вата внутри, легкость горькая и отупение. Естественное постшоковое состояние для человека. Длится, как правило, до трех суток. И длилось бы, если бы через час в кабинет не пожаловала делегация. Лучшие люди местного Голливуда зашли к нему в гости. Михай, конечно, возглавлял колонну. За ним шел юрист, Валерка-безопасник и, как обычно, ароматно пахнущий, усатый полковник МВД. В роли приглашенной звезды, так сказать. Массовка состояла из пяти охранников.
«Сейчас будет вынос тела», – догадался Алик.
Ему стало все равно. До фонаря, до лампочки, до звезды самой дальней. Сколько раз он представлял эту картину в самых страшных видениях, а сейчас, когда наяву сбывалось, не чувствовал ничего. Опустошенность полная и спокойствие.
«В страхе человека может держать только будущее, – подумал он философски. – Настоящее, каким бы ужасным ни было, не пугает. Хочешь успокоить человека, поставь его перед фактом. А если возбудить нужно, неопределенность дай».
Многочисленной делегации было не до философских размышлений. Ситуация все же щекотливая. Еще вчера бухали они с ним, клялись в вечной дружбе, козни совместные строили, бабки пилили, наконец, а сегодня… Первым, как самый бесхитростный, отличающийся придурковатой солдатской прямотой, начал Валерка-безопасник. Хотя не такой уж он и придурок был. Воровал нехило на всяких околобезопасных делишках, но воровал элегантно, с печатью верноподданнического идиотизма на лице. Мол, если и украл чего, то не корысти ради, а исключительно по дурости, присущей всем силовикам от природы.
– Мы к вам по грустному поводу, Алексей Алексеевич, – сказал Валерка, горестно вздохнув.
– А чего, помер кто? – решив оторваться напоследок, спросил Алик.
– Нет, но…
– Да какие «но», слава богу, живы все. Радоваться надо, а ты по-грустному…
– Ты, Алик, ваньку-то не валяй, – веско выступил полковник. – Радоваться нечему. Уволен ты с сегодняшнего дня. Сдавай все – и на выход.
– Чего все? Чего сдавать, я не понял? Кровь, мочу, кал? Кал я завсегда готов. Знаете, сколько кала у меня накопилось за годы работы в этом славном заведении? Ведра несите. Ща сдам.
– Вот и Леонид Михайлович сказал, что ты говнистый парень. Поэтому и поприсутствовать просил. А я не верил еще. Прав он, как всегда, оказался.
– Кто говнистый? Я говнистый?! Да, я говнистый. А знаете почему? Исключительно от ответственного отношения к работе. Захватила меня работа полностью. Вот с чем работал, тем и наполнен до краев. Несли бы мы людям амброзию, например, я бы вам сейчас пять ведер амброзии сдал. А так, извините, что есть.
После таких слов усы у полковника затопорщились, как у пойманного кота. Он дернулся резко, но был остановлен женственной ручкой Михая.
– Алик, дорогой, давай поговорим серьезно, как взрослые люди, – примирительно промурлыкал он.
– Давай, – согласился Алик и, косясь на полковника, опасливо подумал: «Осторожнее надо быть, за мной мир мой, Аечка, а полковник этот, по всему видать, страшный человек».
– Понимаешь, – задушевно продолжил Михай. – В жизни все бывает. Так сложилась ситуация, что Леонид Михайлович на данном этапе счел нецелесообразным продолжение совместной работы с тобой. И он имеет на это право, согласись. Как руководитель нашей организации, как хозяин…
– Хозяин нашей организации кипрский офшор Sweet Sheet International и лично его директор господин Какос Попандупуло. Вот пусть мне он лично об этом и скажет.
– Ну, Алик, мы же договорились серьезно.
– Вот и давай серьезно. А то, ситуация, жизнь, на данном этапе… Я пять лет на нашего шефа уважаемого пахал и на хер был послан без объяснения причин. Давай, хоть ты мне объясни.– Ты же сам все знаешь. Деньги от банкира не пришли. Нервничает он.
– А пусть меньше нервничает. Сегодня пришли полтора миллиона. А завтра все остальное ждали. Он говорил с банкиром и испортил все. Сам испортил. Потому что нервничает, видите ли. Я-то тут при чем?
Михай испуганно посмотрел по сторонам, наклонился к уху Алика и зашептал жарко, так что в ухе щекотно стало.
– Он решил, что в сговоре вы. Что ты специально подговорил звонить банкира, когда в кабинете у него был. Чтобы из себя его вывести и деньги под этим соусом не платить. Псих он полный. Совсем из ума выжил. Я его умолял, ничего слушать не хочет. Одно удалось, заявление об уходе у меня пока будет. Поезжай к банкиру, уговори его заплатить до Нового года, а потом в отпуск поезжай. Я тебе гарантирую, после каникул уломаю я его. Вернешься, заявление порвем, все по-прежнему будет.
То ли от щекотного шепота Михая, то ли от стрессовой ситуации, но заржал Алик во всю мощь натренированного в караоке голоса. Не засмеялся, а заржал именно.
«Земля выжженная, – подумал. – Какой на хрен ЛМ приличный человек? Орех грецкий, сгнивший, трухлявый внутри. Это же надо такое придумать. И ведь верит. Искренне верит. Нормально это все в его системе координат. А с Михаем это они ловко придумали. Вышвырнуть меня, как гондон штопаный, но щелочку оставить. Надежду неубиенную. Чтобы и на хер посланный, вертелся, как уж на сковородке. К банкиру бегал, унижался, если ошиблись они насчет сговора. Ловко. Шахматисты чертовы. Комбинаторы. Бежать, бежать отсюда немедленно, а то еще немного, и сам таким стану. А они пускай разбираются с банкиром. Понтами с ним меряются. Да пусть хоть загрызут друг друга. Не жалко мне их. Мне себя жалко. И ведь загрызут, точно загрызут. Понты дороже денег. Правда, и меня могут пришибить попутно… Ладно, потом разберусь. Не их я поля ягода. Я с ними вообще на одном поле… Не хочу. И банкир, кстати, такой же. Мог и пургу гнать о перечислении денег в скором. Вот и пускай танцуют они с ним танцы свои грязные. А я нет. Я сдохну лучше. Все как-то правильнее будет».
Он смеялся, как укуренный в хлам подросток. До слюней свисающих. До икоты истерической. Члены делегации с ужасом смотрели на него, а на Михая с интересом. Что же такое он ему сказал?
– Извините, – размазывая слюни, сквозь икоту простонал Алик. – Это у меня нервное. Сейчас пройдет, не обращайте внимания.
– Алексей Алексеевич, – нарочито официально перешел на «вы» Михай. – Надеюсь после сообщенной мной, секретной, извините коллеги, – он сделал легкий полупоклон в сторону остальных членов делегации, – секретной, я еще раз повторяю, информации, вы поняли, что Леонид Михайлович принял единственно верное решение. Вы поняли?
– Я понял, понял, – с трудом подавляя приступы смеха, ответил Алик.
– А если поняли, давайте расстанемся цивилизованно и быстро.
– Давайте, – всхлипнул Алик.
Подошел юрист, виновато потупил глаза и протянул листок с напечатанным текстом.
– Простите, – сказал, – но это моя работа. Подпишите, пожалуйста.
Алик представил его в роли эсэсовца, расстреливающего пленных в концлагере. Хорошо он смотрелся в этой роли. Только немного великоватая фуражка смешно висела на оттопыренных ушах. Алик снова засмеялся и подписал бумажку.
– И число не забудьте поставить.
Он поставил число. Юрист выхватил у него листок и, победно потрясая им над головой, передал заявление об уходе Михаю. Дальше интересного было мало. Алик передавал папки с документами юристу, тот по описи принимал их. За документы и компьютер он не волновался. Кабинет был тщательно зачищен при первых признаках грядущих неприятностей. Да и не имел он обыкновения чернуху в офисе держать. Наконец дело дошло до сборов коробки с личными вещами. Уже заканчивая набивать коробку, он увидел шевеление в рядах делегации. Михай, юрист и полковник сбились в тесную кучку, о чем-то подозрительно шептались. Через минуту от кучки отделился полковник и, подойдя к нему, строго спросил:
– А документы по банку где?
– Так я отдал все юристу.
– Я имею в виду понятийные документы.
– Дома у меня, я не сумасшедший такие бумаги в офисе хранить.
– Молодец, настоящий Штирлиц. Сейчас прокатимся к тебе домой. Отдашь соглашения и свободен.
Сначала Алик подумал о жене, которую месяц уже почти не видел. Как он объяснит ей свое появление в сопровождении усатого полковника? Как в глаза ей посмотрит? Да и не откроет она ему, и права будет. Нереально, совсем нереально. И только потом, после осознания ужаса семейных разборок, до него доперло главное: соглашение об обратном выкупе акций банка и личное поручительство банкира – единственное, что отделяет его если не от могилы, то от тюрьмы точно. Пока бумаги у него, все его любят. Ну, не любят, так уважают хотя бы. Банкир боится, что отдаст он бумаги шефу, а шеф ссыт, что бумаги банкиру достанутся. Тогда вообще никаких аргументов у ЛМ не будет в споре лихо хозяйствующих субъектов. И прощай 80 миллионов. А отдаст он бумаги – сразу станет никому не интересен. Разве что в роли козла отпущения. Поссорил двух уважаемых людей. Стравил их, войну начал. Да еще нажиться хотел неслабо. Уважаемые люди ведь у нас непогрешимые. Сама святость. Их только такие упыри, как Алик, спровоцировать могут на неблаговидные поступки. В тюрьму негодяя, в Колымский край, на рудники урановые!
– Завтра завезу, – небрежно сказал он. – Когда за трудовой заеду.
Номер не прокатил. Полковник нахмурился и с нажимом сказал:
– Не тупи. Сейчас поедем.
– А то что?
– А то сидеть здесь вечно будешь, пока жена документы не привезет.
Алик посмотрел в окно. Третий этаж, невысоко вроде. Можно сигануть в сугроб, а там деру, и свобода нас встретит радостно у входа, и братья чего-то там нам отдадут.
«Но я же не Сергей Бубка, – подумал он. – Я не ногами работаю, а головой. Задачка из учебника для начинающего жулика. Дано: мент обыкновенный, на сто процентов уверенный в своем могуществе, и охранников пяток. Вопрос: найдите выход за тридцать секунд».
…Минута уже прошла, а решение не находилось. Затянувшаяся пауза грозила перейти в меры физического воздействия. Ситуацию попытался сгладить юрист. Мнил он себя великим схемщиком. И сейчас к нему в голову пришла блестящая, как он думал, идея. Не поделиться он ею не мог:
– Послушайте, у Алексея Алексеевича машина стоит на нашей территории. Давайте он бумаги завтра принесет, а машина здесь побудет. В залог, так сказать. Естественно, придется дать доверенность на продажу. И оставить техпаспорт.