Бабушкины стёкла

Когда мама с Катей подошли к дому, у зеркального павильона уже красовалось огромное Петино объявление. До позднего вечера шел и шел народ к зеркалу. По пути к дому мама с Катей беседовали. Впервые в жизни они разговаривали о вещах, еще совсем недавно так далеких от них. Мама рассказала Кате, что узнала про их род, про отца своего, про деда-мученика. Катя рассказала маме про историю с иконой и художницей. И друг друга слушали внимательно и серьезно, как и подобает в разговорах двух серьезных людей, говорящих о важных делах. Папа был уже дома.

— О, — сказала мама, — что так рано?

— Так, — неопределенно ответил папа. Он был хмур и задумчив. Наперебой ему рассказали о зеркале в парке, о Пете, а мама еще и про полторы тысячи. — Надо же, — сказал на это папа и брови поднял. — По-моему, неправы мы были, когда осуждали его. — Папа посмотрел при этом на маму, усмехнувшись. — Поверь, я говорю это не потому, что он еще денег дал. Да, кстати, а кто из твоих и моих знакомых так бы сделал, а? Скажи! — Папа пожал плечами. — Да, пожалуй, никто! — Папа как-то очень по-особому посмотрел на маму, положил ей руку на плечо и сказал: — Да хватит о Пете. Ну дал и дал. Спасибо ему. Да я не только к нему, я почти ко всем неправ. Знаешь... я подумал, я не буду мешать вашему с Катькой хождению в церковь. Ходите. — Папа вздохнул и закурил. — Там действительно что-то есть. А сам я — увы! — материалист. Я хоть и летал к потолку на бесе, сюда, — он показал на сердце, — я не могу скомандовать. Ма-те-ри-а-лист я — и все!

— И не все, — раздался рядом Катин голосок. Папа и не заметил, как она подошла и стояла рядом. — Бабушка говорила, что Христос сказал: «Кто не против Меня, тот за Меня». Ты не расстраивайся и креста не снимай, ладно?

Мама засмеялась, а папа горько улыбнулся, но пообещал креста не снимать.

На следующий день часам эдак к трем около зеркального павильона в парке творилось нечто невообразимое. А ведь до летнего сезона еще далеко было. Петина реклама сделала дело. Давившиеся в очереди шутливо возмущались друг другом: «И когда ж это люди работают только!» Действительно, так и казалось, что Москва перестала работать и двинулась к Пете — глазеть на бесов. К пяти часам Пете потребовалось нанять еще три наряда милиции. А между тем рядом с павильоном стоял дядя Леша и смотрел на очередь. Из павильона вышел подышать воздухом Петя.

— О, Алексей! — приветствовал он дядю Лешу. — Ты-то что здесь? Ты ж все это у братана видел! Что это ты с чемоданом?

— Это душеловка, — отвечал дядя Леша, — уже готовая. Десять минут монтажа — и она готова к действию.

Петя изучающе, внимательно глянул дяде Леше в глаза. Он так сделал потому, что уж очень странным был голос у дяди Леши. Да и выглядел он, если присмотреться, странно, будто он эти три дня, с тех пор как мы с ним расстались, не спал и не ел. Глаза у него были какие-то застывшие и ничего не выражали. Голос же у него такой, которым говорит человек, находящийся «не в себе», — так принято это называть. Голос таинственный, гордый и в то же время смертельно усталый. Когда же деловой Петя выспросил у дяди Леши, что это за душеловка, то присвистнул и сказал:

— Монтируй, сейчас до чьей-нибудь души доберемся.

Он не знал еще, можно ли будет душеловку к коммерции приспособить, но ему стало интересно, и он сразу поверил дяде Леше, что душеловка — это не фантазия, а вот она, в чемодане лежит. Очень был чуток Петя на правду-неправду, когда дело касалось изделий ума и рук человеческих. Вроде чепуху человек говорит, небывальщину, а взглянет на него Петя и сразу увидит: нет, не врет, надо этого человека как-то использовать. И тут же начинает соображать как. И соображение получится ловкое и толковое. Таков Петя. Через десять минут, как и было обещано, установка оказалась собрана. Собрали ее у выхода из павильона. Похожа она была... ни на что, в общем, она не была похожа. Душеловка, одним словом.

— Что приуныли, любители чертей? — возгласил вдруг Петя и засмеялся. — Вот, пожалуйста, новый чудо-прибор, лечит от бесов душу. Душеловка называется. У желающего отнимается душа и пребывает здесь. Желающий лежит мертвецом, а душа обозревает окрестности. Подходите, не пожалеете. Удовольствие — рубль.

Дядя Леша оробел.

— Ты что болтаешь? — зашипел он Пете. — Она еще ничего не лечит, да и обратный переход барахлит. Тут дело научное, тонкое, а ты сразу — «рубль»!

— Молчи, — цыкнул на него Петя, — ты свое сделал. Теперь помалкивай.

— А как же она лечит, милок? — спросила у Пети бабуся, только что вышедшая из павильона. Она была ужасно угнетена и крестилась все время.

Душеловку с Петей и дядей Лешей уже окружила толпа.

— А так, — уверенно сказал Петя. — Ложись, плати рубль — сама увидишь.

— Да это не мне надо, я хоть и черная в зеркале, да на себя похожа... Да иди же ты сюда, идол, — и бабуся вытолкнула к душеловке упирающегося робкого мужчину, сына, видимо. — В церковь не затащишь, так иди в душеловку! — Старуха была очень опечалена и сердита. Он же был сутул, немного нетрезв и, похоже, совершенно безволен. — Спился несчастный, — сообщила старуха. — Ложись, — сказала она ему и сунула Пете рубль.

На длинном ящике с начинкой, которую придумал дядя Леша, было устроено ложе, похожее на раскладушку. Мужчина лег на него и неожиданно засмеялся — наверное, над нелепостью происходящего.

— Включаю, — сказал дядя Леша.

И прервался смех, и застыл оскал на лице, глаза выпучились и омертвели. Над полушаром же, соединенным с ложем, зажглась красная лампочка.

— Есть, — прошептал дядя Леша. — Есть! — заорал он потом с какой-то дикарской радостью и стал прыгать вокруг мертвого и душеловки.

Толпа, оценивая представление, замерла сразу и уставилась на мертвого. Задние же из этой толпы, которым видно не было, шумели, допытывались:

— Ну, что там?

Им не отвечали.

— Впервые в мире, — орал дядя Леша, — душа отделена от человека и изолирована в замкнутом объеме!

Старуха испугалась так, что повалилась назад, на толпу, которая ее удержала. Да и Петя рот раскрыл, и холодок у него по позвоночнику промчался. «Угробили человека», — подумал он, и подумал, надо сказать, совершенно верно.

— Лечи, милый! — опомнилась наконец старуха и заплакала. — Лечи, оживи, дорогой! — обращалась старуха к Пете, ибо в нем видела главного.

Петя бочком приступил к дяде Леше:

— Лечи!

— Да я ж тебе говорил, — зашипел в ответ дядя Леша, — что душеловка пока только ловит, но не лечит.

— Тогда водворяй обратно.

— Попробую, только не знаю, выйдет ли, я ж говорил тебе, что обратный переход затруднен.

— Я тебе дам, затруднен! — Петя был вне себя. — Школяры, интеллигентишки! Зачем тогда приволокся сюда?! На мышах сначала пробуй!

— Да я ж говорил тебе...

— Водворяй назад душу, не то убью!

А бабка заголосила:

— Уби-или, уби-или!

Еще чуть — и неизвестно, как бы оно все обернулось для дяди Леши, Пети и мертвого. Но Петя поднял руку и вскричал:

— Спокойно, граждане! — Ох, как нелегко ему самому далось его видимое спокойствие! — Душа сейчас будет возвращена в покой… испытуемому в целости и сохранности. «Ну, а если получится, это ведь по сто рублей за сеанс можно брать», — трезвый ум Пети уже и об этом думал.