Бахир Сурайя
Шрифт:
Сами рабы плелись в хвосте каравана, скованные за ошейники общей цепью. Их по-своему берегли: надсмотрщик не жалел воды и бдительно следил за состоянием товара, не стесняясь требовать сделать привал, когда кто-то в нестройной цепочке людей начинал спотыкаться от усталости.
Но и долго разлеживаться не позволял, видимо, опасаясь отпора. Из десяти рабов откровенно плох был только один, как ни странно, молодой темноволосый мужчина с большой родинкой на щеке: он дольше всех лежал в лёжку на ночном отдыхе в оазисе, но все равно первым начинал изнывать от монотонной ходьбы по жаре.
Надсмотрщик,
— Что-то не так?
— Бунтарь, — тихо отозвался Камаль и снова оглянулся.
Из любопытства я тоже обернулась, но не заметила ничего нового или подозрительного. Мужчина плелся нога за ногу, бессмысленно уставившись перед собой. На его воспаленную кожу под ошейником было больно смотреть.
— Вот это-то — бунтарь? — я бессознательно коснулась пальцами ткани, обмотанной вокруг шеи.
Следов от ошейника там не было давно, но кожу все равно опалило фантомным жжением.
— Бережёт силы, — прокомментировал Камаль, повернувшись ко мне. — Выжидает. Надеется поднять всех на бунт. Но если не получится, попытается бежать один, когда подойдёт буря.
— Помрет же, — недоверчиво заметила я. — И это будет страшная смерть.
Кочевник небрежно пожал плечами.
— Иным смерть предпочтительнее рабства.
Я озадаченно умолкла, и Камаль отвернулся, видимо, посчитав просветительскую миссию успешно завершенной, — разумеется, рановато.
— Как ты определил? — спросила я и неимоверным усилием воли загнала поглубже насмешливый голос Рашеда, будто наяву шепчущий что-то привычно-мудрое про хороших правителей, которым надлежит знать, что движет его людьми. А то задвижет их куда-нибудь не туда, а правитель потом разбирайся, трать время и силы…
Увы, на сей раз жизненного урока не получилось: звериная проницательность кочевника объяснялась не зоркими наблюдениями и не тренированным чутьем.
— Я его знаю, — рассеянно отозвался Камаль. — Он принадлежал моей матери, но убежал. Недостаточно далеко.
На этот раз я почти развернулась в седле. Раб по-прежнему еле переставлял ноги, но я все же взглянула на него уже иначе.
Мускулистый, высокий, загорелый до черноты. Пожалуй, окажись он в столице, его наверняка прикупил бы чей-нибудь гаремный смотритель: мужчина был староват для евнуха, но ради этакой красоты кто-то мог и рискнуть провести опасную операцию, невзирая на возраст, — просто ради коллекции. Или, в случае сказочного везения, парень мог приглянуться какой-нибудь молодой вдове и даже прожить несколько лет у новой хозяйки, пока семья ее покойного мужа не устанет терпеть этакое приобретение под своей крышей.
Но теперь ему светит горбатиться в поле под Маабом, выманивая у пустыни скудный урожай, или слиться с пустыней воедино.
— Ты не хочешь его выкупить и вернуть матери? — спросила я в приступе внезапной и совершенно неуместной жалости.
Камаль даже оборачиваться не стал.
— Нет. Бесполезная трата. Скорее умрет, чем будет служить
верой и правдой. Раб с духом свободного человека — никчёмный раб.Судя по подозрительному прищуру надсмотрщика, он с Камалем был всецело согласен, но ещё на что-то надеялся — то ли на силу доброго слова и хорошего отношения, то ли на длинный кнут, то ли на чрезвычайно убедительное сочетание того и другого.
Я уязвленно поджала губы. Видеть этого Камаль не мог, но каким-то образом уловил перемену настроения и хмыкнул:
— Ну, выкупи его сама, если не веришь, что он будет мертв к закату. Преподнесёшь в подарок своему господину и повелителю, если я не прав.
— А если прав? — мрачно уточнила я, представив реакцию Рашеда на этакий подарок: всех денег у меня — только те, что я утащила из казны его собственных молоховен, готовясь к побегу!
— "Если"? — переспросил Камаль и насмешливо приподнял брови.
Я оскорбленно фыркнула и придержала поводья, вынуждая молоха поотстать от проводника.
Глава 6.2
Но сразу подъезжать к караван-баши не стала, а поравнялась с надсмотрщиком.
Тот покосился даже не на меня, а на моего молоха — и тут же поспешно отвёл взгляд. Рассматривать женщину в отсутствие ее мужа или отца было ничуть не приличнее, чем разговаривать с ней.
Я не собиралась облегчать ему задачу.
— Для кого все эти рабы, уважаемый?
Надсмотрщик стоически держал голову прямо, хотя это заметно мешало ему следить за уныло плетущейся вереницей людей. Воспитание требовало, чтобы он вовсе сделал вид, будто ничего не слышал, но страх лишиться проводника всё-таки пересилил:
— Для уважаемого Икрама, тайфы города Мааб, долгих ему лет процветания под этими небесами и всеми грядущими, — сдался надсмотрщик.
Я поцокала языком и заставила молоха прокатить меня вдоль всей вереницы. Утомленные монотонной ходьбой и нестерпимой жарой рабы даже не поворачивали головы, продолжая тупо переставлять ноги.
Только запримеченный беглец вдруг бросил острый взгляд и споткнулся на ровном месте, едва не уронив мужчину впереди себя. Но тот уже как-то привычно напряг спину и пошире расставил ноги, позволяя опереться о себя, и даже не обернулся.
— Стой! — с усталой, безнадежной злостью крикнул надсмотрщик.
Рабы не заставили себя уговаривать — тут же уселись, где стояли, подобрав под себя полы видавших виды джеллаб: раскалённый песок не подразумевал возможности лечь и расслабиться. Вечно спотыкающийся невольник с мольбой протянул руки к надсмотрщику, и тот, поморщившись, отстегнул бурдюк от седла.
— Последний раз до полудня! — прикрикнул он, но это возымело не совсем тот эффект, на который рассчитывал надсмотрщик: испуганные люди спешили выпить как можно больше, и ему пришлось стоять над каждым, чтобы вовремя отобрать воду.
Потенциальный бунтарь исхитрился выхлебать больше всех, но все равно остался сидеть на песке, даже напившись. С самым несчастным и измождённый видом.
— Совсем плох, — с напускным сожалением заметила я, когда надсмотрщик всё-таки отобрал несколько сдувшийся бурдюк и залез обратно на верблюда. — Едва ли тайфа будет им доволен.