Бахир Сурайя

Мне не повезло. Зато Камалю природа, казалось, отмерила силы за двоих, и по жизни ему сопутствовала удача — до определенного момента, как это обычно с удачей бывает.

Иначе с чего бы племени бросать одного из сильнейших своих магов на другом конце пустыни, будто младенца без дара?..

— Я не могу отдать меч. Но я не стану спрашивать, отчего Свободные пожелали оставить столь отважного воина, — медленно сказала я, — и найму тебя в качестве проводника до гор — и обратно. Мой господин щедро заплатит тебе, когда я вернусь в целости и сохранности.

Если раньше не помрет со смеху. Впрочем, я имела все основания подозревать, что шкура фенека живо отобьет у Рашеда все желание иронизировать над ситуацией, когда охотник на оборотней приходит к оборотню за наградой после того, как поработал охранником для избранницы оборотня.

А Камаль, и не подозревая о столь специфической подоплеке моего предложения, молча вытянул клинок и полоснул себя по ладони, не тратя время на торги: понимал, что окончательную цену все равно буду назначать не я.

— Клянусь своей магией оберегать Аизу Мади на ее пути по пустыне, — скупо проговорил он и, уронив три капли крови в песок, сжал кулак.

Потревоженная движением магическая струна отозвалась глухим вибрирующим гулом и прочертила тонкую линию света в ладони мага. Когда Камаль разжал кулак, никакой раны уже не было — только капли крови едва заметно поблескивали, впитываясь в песок: пустыня приняла клятву.

Я нервно сглотнула и достала нож.

Глава 3.1. Змеиное коварство

В беседе сокращается путь.

арабская пословица

Шкура, справедливости ради, была царским подарком. На базаре за нее можно было бы выменять двух крепких рабов или даже молодую верблюдицу, если как следует поторговаться. Не всякому охотнику удается не просто убить оборотня, а сделать это так, чтобы в выделанной шкуре не было ни единого изъяна. Камаль действительно заслуживал гордого звания арсанийского воина.

Но вместо невольного уважения к чужому мастерству я испытывала только страх.

Хуже всего было то, что укладываться спать на песке после того, как при всех мужчинах оазиса проявила интерес к этой проклятой шкуре, я уже не рискнула. Особого доверия у меня не вызывал ни Вагиз, неприкрыто стремившийся избавиться от лишних ртов, ни сам Камаль — несмотря на ответную клятву, дружеских чувств я к нему не питала, и он явно отвечал мне полной и безоговорочной взаимностью. И тот, и другой вполне могли тайком заглянуть в шатер ночью, просто чтобы убедиться, что мой интерес был типичным женским капризом, а не симпатией к оборотням.

Симпатии к оборотням в целом я, впрочем, действительно не испытывала. Но отношения с Рашедом накладывали определенный отпечаток на все мои впечатления и суждения.

Знать бы еще, что это за «отношения».

Или как же так вышло, что я добровольно сунулась в пустыню в гордом одиночестве, оставив своего раба во дворце, исключительно ради того, чтобы Рашед мог на него рассчитывать и удержался у власти. Или почему я, уже начав задумываться об этом, до сих пор не повернула назад. Или хотя бы почему абсолютно все, связанное с Рашедом, было настолько сложным, что одно воспоминание о нем гарантировало бессонницу.

Щедрый подарок Камаля только добавлял нотку брезгливого беспокойства, и утра я ждала с нетерпением — а оно наступило даже раньше, чем я могла надеяться.

— Вставай, ас-сайида Мади.

Голос звучал так близко, что я подскочила на треклятой шкуре и уставилась на полог шатра, но тот остался недвижим. Кажется, я думала о Камале хуже, чем он того заслуживал.

Или больше, чем следовало бы.

— Встаю, — пробурчала я и откинулась назад, растерев руками лицо.

В голове плавала какая-то серая муть, как это обычно бывает под утро после бессонной ночи. Собравшись с духом, я все-таки высунулась из шатра, чтобы обнаружить, что мир снаружи мало отличался от того, что царил в моих мыслях: солнце еще не встало, и только краешек неба едва заметно посветлел. Ветер из сердца пустыня нес уже не прохладу, а пронизывающий холод, мгновенно взбодривший лучше любого кофе.

— Нужно выйти до рассвета, — скупо проинформировал меня Камаль, терпеливо дожидавшийся меня на песке у шатра. — Тогда к вечеру успеем добраться до оазиса Гиберун и заночевать там.

— А из Гиберуна нас не попросят так же, как из Ваадана? — на всякий случай уточнила я.

— Пусть попробуют, — хмыкнул Камаль и так выразительно опустил ладони на рукояти парных мечей, что я сначала вздрогнула и только потом подумала, что угрожать целому поселению двумя клинками — не самая лучшая идея за утро.

Но других не было ни у меня, ни у «доблестного воина», так что я придержала замечания при себе и, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, нескрываемо осчастливленными нашим отъездом, ушла к молоху.

Ящер еще спал, оправдывая славу дневного животного, и на пустынных муравьев, сбежавшихся на приманку, отреагировал без должного энтузиазма. Седло тоже не внушило ему оптимизма, и молох попытался зарыться в песок, не давая затянуть подпругу. Увы, удача ему не сопутствовала: Камаль как раз управился с шатром и вышел к животным. Перечить вооруженному мужчине молох уже не рискнул, и мы наконец-то выехали — даже действительно до рассвета, как и собирались.

Правда, спутник вовсе не собирался делать путешествие легким и быстрым, как я надеялась. Камаль забрался на своего верблюда молча — и так и вывел его на едва заметную тропу между дюн. Тратить силы на беседу и пояснения он и не думал.

А у меня, как и обычно бывало от нервов, немедленно зачесался язык.

Как назло, именно о том, что интересовало меня больше всего, я поклялась не спрашивать и потому молча кусала губы, рассматривая невозмутимый профиль своего проводника — благо больше глазу уцепиться было практически не за что.

Профиль, как назло, вместо того, чтобы подбросить еще пару-тройку занимательных вопросов, как и подобало таинственной физиономии, начал подбрасывать варианты ответов. И все они мне категорически не нравились.

Чем дольше я смотрела, тем больше находила подтверждений тому, что парень был не просто арсанийцем, а арсанийцем благородным. Это читалось и в непринужденно-каменном выражении его лица, и в осанке, и в поведении — начиная от манеры сидеть на верблюде и заканчивая такой привычкой к тагельмусту, что, казалось, Камаль чувствовал бы себя куда комфортнее без штанов, чем без него: арсанийская знать считала, что юноша, справивший совершеннолетие, должен скрывать лицо ото всех чужаков. За воинами-кочевниками порой принимались повторять другие племена, но нигде это правило не имело такой власти, как среди Свободного народа.