Бакарди и долгая битва за Кубу. Биография идеи
Шрифт:
Вторжение на Кубу нельзя считать ни борьбой за права человека, ни справедливой наградой в войне за независимость. Теперь, когда погибли американские граждане, на кону стояла честь Соединенных Штатов. Новый боевой клич гласил: «Помни «Мэн»! К чертям Испанию!»
В декабре Эмилио Бакарди Моро воссоединился со своей большой семьей в Кингстоне на Ямайке. Ссылка дорого обошлась его семье. За четыре месяца до того, как Эмилио выпустили из тюрьмы, в Кингстоне скончалась его семидесятичетырехлетняя мать — на руках у дочери Амалии и невестки Эльвиры. Амалия Моро знала в жизни и разочарования, и достижения. Она видела, как компания по производству рома, которую создал ее муж, достигла многообещающего коммерческого успеха — но война разлучила ее с сыном и внуком и все никак не могла кончиться. Донья Амалия родилась в богатой семье и когда-то сама владела рабами, однако целиком разделяла идею новой Кубы
Эмилио тоже во время заключений и разлук с близкими черпал силы в твердой вере в благородное дело независимости Кубы. Он никогда не был особенно религиозным, но свято чтил идею «Cuba Libre» — свободной и независимой страны, которой правит кубинский народ — и черные, и белые, и мулаты, — страны, где сбываются мечты прежних поколений. Во вторую годовщину войны за независимость 1895 года Эмилио написал в самодельную газету, которую втайне издавали заключенные, статью, в которой крайне возвышенными словами благодарит тысячи кубинцев, погибших за свой народ.
Мы не потревожим покой павших — не станем ни шумно прославлять их, ни громогласно оплакивать их утрату. Ученики Иисуса Христа чувствовали себя дома везде, где их встречали как братьев… сегодня мы уподобляемся им — собираемся на этих африканских скалах под великолепным солнцем, которое светит и над нашей возлюбленной родиной. Мы празднуем торжество братской любви, в святилище наших сердец мы вспоминаем так много героев; мир праху черного Апонте, мир праху белого Марти. [5] . К третьей годовщине войны в феврале 1898 года Эмилио был уже на Ямайке. К этому времени судьба страны оказалась в руках внешних сил. Эпическая битва, которая вдохновляла кубинцев все эти долгие мрачные годы, казалась уже не такой великой, поглощенная конфронтацией между Вашингтоном и Мадридом. Вернувшись из заключения на Чафаринских островах, Эмилио последовал примеру Эльвиры и написал письмо Федерико Пересу Карбо в Нью-Йорк с просьбой оценить то, что думает о Кубе администрация Мак-Кинли. Ответ Федерико был полон такого же разочарования в американских умонастроениях, что и письма к Эльвире. «[Они говорят:] «Еще не настало время для каких-либо действий», — писал он. — Когда же оно настанет? Очевидно: когда обе силы об этом договорятся. И тогда янки вытянут из огня каштан [т. е. Кубу] и съедят его сами».
5
Хосе Антонио Апонте — гаванский резчик по дереву африканского происхождения, который, вдохновленный примером Моисея, решил вывести кубинских чернокожих «из плена» и был повешен за организацию заговора в 1812 году.
Опасения кубинцев по поводу замыслов янки имели под собой серьезные основания. Чем ближе становились Соединенные Штаты к войне с Испанией за Кубу, тем меньше они считались с собственными интересами Кубы. Доводы в пользу интервенции, которые выдвигала администрация Мак-Кинли и ее политические союзники, вращались практически исключительно вокруг стратегических соображений Соединенных Штатов.
Канал через центрально-американский перешеек был уже почти достроен, поэтому стало важно контролировать морские пути и распределять территории в Карибском бассейне.
Поскольку Куба была расположена стратегически выгодно, Соединенным Штатам было важно разместить на острове свои военно-морские базы. На политической арене появилась фигура Теодора Рузвельта — в то время он был всего лишь помощником секретаря министерства военно-морских сил, однако яростно отстаивал идею территориальной экспансии Соединенных Штатов и рвался в бой.
Несмотря на широкую общественную поддержку идеи кубинской независимости, администрация Мак-Кинли к ней не стремилась. Распространенным доводом против независимости Кубы был отголосок давних предрассудков Мадрида: свободная Куба станет неуправляемой из-за многочисленности чернокожего населения. Кроме того, против независимости Кубы были и некоторые тактические возражения. Один высокопоставленный американский дипломат утверждал, будто стоит Соединенным Штатом начать на острове войну в союзе с временным правительством Кубы, и они будут ограничены в своих действиях куда больше, чем если они сами вторгнутся на остров и объявят его «временно завоеванным». Когда президент Мак-Кинли в апреле попросил Конгресс одобрить начало войны, речи о независимости Кубы или о «Кубинской республике» с временным правительством из вождей повстанцев вообще не было.
Неудивительно, что притязания Мак-Кинли вызвали немедленный протест у вождей кубинских повстанцев и их союзников. «Мы воспротивимся любому вмешательству, если оно не ратует прямо и открыто за независимость Кубы», — предупреждал представитель повстанцев в Вашингтоне Гонзало де Кесада.
Подобные споры поколебали друзей кубы в Конгрессе, и в конце концов был найден компромисс – по крайней мере, так казалось. Совместная резолюция, которая давала президенту право начать военные действия на Кубе, включала пункт под названием «поправка Теллера», где говорилось, что Соединенные Штаты не намерены оккупировать Кубу «кроме как ради установления там мира», и обещалось «предоставить управление и контроль над островом его населению», как только эта цель будет достигнута. Однако, к несчастью, поправка Теллера указывала крайне расплывчатые сроки оккупации и нечеткое определение «мира».Далее в резолюции выдвигался ультиматум Испании, а затем объявлялась война против Испании и на Кубе, и на Филиппинах. В первом бою в Манильской бухте силы военно-морского флота Соединенных Штатов уничтожили испанский флот, и в июне американские войска высадились на юго-восточном побережье Кубы. В их числе были «Мужественные всадники» — разношерстное добровольческое подразделение, состоявшее из переселенцев-первопроходцев, фермеров, университетских преподавателей и искателей приключений из Лиги Плюща под командованием полковника Леонарда Вуда и самого Теодора Рузвельта.
Несмотря на то, что кубинские повстанцы сумели в течение трех лет на равных сопротивляться силам противника, который далеко превосходил их и числом, и вооружением, высшие офицеры армии Соединенных Штатов относились к ним с крайним пренебрежением и строго приказывали подчиненным не сотрудничать с ними без крайней необходимости. Кампания ограничилась восточной Кубой, а силам повстанцев в центральной и западной кубе (где сражался Эмилито Бакарди) не уделялось никакого внимания. Единственным кубинским командующим, которого американские офицеры удостоили встречи, был генерал Каликсто Гарсия, который руководил силами повстанцев в окрестностях Сантьяго. Гарсия, ветеран первой революционной войны, получил задание поддерживать стабильность в районе Дайкири, где и намеревались высадиться американские войска, и отрезать тамошние испанские подразделения, чтобы не дать им напасть на американцев. Солдаты Гарсии блестяще провели операцию, и армия Соединенных Штатов смогла высадить пятнадцать тысяч человек за двадцать четыре часа без единого выстрела противника. «Высадка в Дайкири не встретила сопротивления» — едва ли не победно докладывал каблограммой генерал-майор Уильям К. Шефтер.
Упоминать о роли кубинцев он не стал.
Государственный секретарь Соединенных Штатов Джон Хэй обессмертил Кубинскую кампанию, назвав ее «прекрасной маленькой войной» — это выражение в точности отражает империалистические амбиции Соединенных Штатов той эпохи.
Главным событием войны стала кровавая битва 1 июля, когда «Мужественные всадники» и другие подразделения пошли в атаку на испанские окопы на холме Сан-Хуан в окрестностях Сантьяго. Эта битва стяжала Рузвельту и Вуду славу на многие годы, однако дорогой ценой: были убиты 214 американских солдат, а более 1300 ранены, то есть все американские силы, участвовавшие в боях на тот момент, потеряли около 10 процентов.
Рузвельт докладывал, что его силы взяли холм лишь «ценой тяжелых потерь», и признавал, что «испанцы сражались очень упорно». После битвы за холм Сан-Хуан, однако, испанская оборона сильно ослабела. Армия и военно-морской флот Соединенных Штатов вскоре осадили Сантьяго и с суши, и с моря.
Среди жителей осажденного города оказался и брат Эмилио Бакарди Факундо, и свояк Энрике Шуг — и оба они были полны решимости продолжать производство рома.
Над городом постоянно нависал гул канонады, то и дело на улицах рвались шальные снаряды, пущенные с американских кораблей. Оглушительные взрывы сотрясали соседние здания, во все стороны летела шрапнель. Все магазины закрылись, рынок опустел, все припасы приходилось получать у испанских солдат. Горожане были перепуганы, голодны и постоянно болели из-за несвежей воды. Местная полиция и ополчение были мобилизованы для обороны периметра города, и в центре Сантьяго царило беззаконие. Факундо понимал, что среди горожан, симпатизирующих испанцам, у него много врагов: ведь его революционные взгляды ни для кого не были секретом.
Энрике тоже попал под подозрение — его уже один раз арестовывали, и он избежал длительного заключения или еще более сурового наказания лишь благодаря вмешательству на самом высоком уровне.
Энрике и Факундо трезво оценили варианты дальнейших действий. Если оставить без присмотра винокурню, фабрику по розливу и бочонки рома, оставленного для выдержки, их, несомненно, разграбят или сожгут. Но если и Факундо, и Энрике погибнут во время осады, некому будет заботиться об их семьях и заниматься предприятием после войны. Они решили, что один из них останется, а другой покинет город. Энрике как французский гражданин обладал свободой передвижения и 2 июля уехал из Сантьяго вместе с согражданами в сопровождении охраны, обеспеченной французским консулом.