Бакарди и долгая битва за Кубу. Биография идеи
Шрифт:
Факундо, чье семейство вместе с Эльвирой уехало на Ямайку, отважился остаться.
Ранним утром следующего дня шесть испанских кораблей, остававшихся в заливе, двинулись в открытое море, надеясь прорвать блокаду. Американские суда поджидали их снаружи, немедленно напали на них и за четыре часа уничтожили всех до единого — с огромными потерями в живой силе среди испанцев. Гибель испанского флота определила судьбу испанских войск на Кубе. Генерал Хосе Тораль, командующий испанскими силами на Кубе, капитулировать, однако, отказался. 4 июля Шуг вернулся в Сантьяго по требованию французского консула, чтобы встретиться с Торалем и организовать эвакуацию из города оставшихся французов, в том числе раненых и больных, а также тех, кто не смог покинуть город раньше. Шуг сумел найти много повозок, запряженных мулами, погрузил на них как можно больше народу и вывез их в деревню Каней, которая на тот момент уже находилась под контролем американцев. Вскоре поселение беженцев
Толпа пересекла линию фронта молча, плечом к плечу, и пробралась мимо испанских окопов. А когда они наконец миновали кубинские и американские ряды, все это множество хором испустило один оглушительный крик: «!Viva Cuba Libre!»
Они устраивались под открытым небом в самодельных палатках из постельного белья и сучьев. Каждый день лил проливной дождь, и лагерь превращался в грязное, кишащее москитами болото. Найти чистую воду было невозможно, а питаться приходилось только манго.
К тому времени оставшееся население Сантьяго состояло из испанцев и их местных союзников, тех, кто защищал свою собственность, мужчин боеспособного возраста, вынужденных остаться, больных, неспособных двигаться, а также бесстрашных и глупых. Неудивительно, что Факундо Бакарди Моро обнаружил неожиданный всплеск спроса на свой ром. Если бы он хотел торговать по бартеру, он мог бы менять бутылку на свежий хлеб или одну-две коробки печенья с вытесненными на них буквами «США» и контрабандой переправить их за цепь американцев. Считалось, что если добавить несколько капель рома «Бакарди» в грязную воду, он убьет всех микробов и сделает воду вкуснее. Факундо и самые верные из его работников по очереди стерегли винокурню и склад с бочонками рома, особенно бдительно — по ночам. Они оставались в Сантьяго еще две недели вместе с прочими жителями, пока генерал Тораль наконец не сдался генералу Шефтеру и осада не закончилась.
Церемония капитуляции прошла возле холма Сан-Хуан у самой окраины Сантьяго воскресным утром 17 июля под капоковым деревом, которое с тех пор прозвали Древом мира. Генерал Тораль, ожидавший под деревом вместе со своими офицерами, приподнял фуражку при появлении генерала Шефтера, и массивный американец отсалютовал ему в ответ. Тораль отдал ему испанский флаг, Шефтер в ответ вручил ему шпагу, а испанский горнист протрубил сигнал. Кубинских представителей на церемонию не допустили.
Во многом враждебность, которую американские офицеры проявляли к кубинским повстанцам, коренилась в самом обычном расизме. Американские подразделения состояли в основном из белых, а кубинские силы — почти целиком черные. «Вкратце и по существу, — заявил журналисту американский военный хирург, — это не более чем выводок кубинских ниггеров-полукровок». Многим американским офицерам, вышедшим из общества, в котором до сих пор царила расовая сегрегация, было невозможно даже представить себе, что черные кубинцы обладают военными знаниями или готовы разделить политическую ответственность за свой народ. Генерал С. Б. М. Юнг, командующий дивизионом, огульно окрестил кубинских повстанцев «дегенератами» и презрительно фыркал, когда при нем упоминали, что Куба может быть независимой. «Они способны к самоуправлению не больше, чем африканские дикари», — заявлял он.
Грубый американский расизм на Кубе резко контрастировал со стараниями вождей кубинских повстанцев заложить основы свободного общества, основанного на толерантности. В 1898 году Куба на десятилетия опережала Соединенные Штаты — на ней был положен конец расовой дискриминации, и военные и гражданские вожди борьбы за независимость были оскорблены высокомерным отношением высших офицеров американской армии. Генерал Каликсто Гарсия писал лично генералу Шефтеру, чтобы объяснить, насколько его оскорбил приказ Шефтера, запрещавший кубинским войскам вступать в Сантьяго на том основании, что они будут там мародерствовать или из мести нападать на оставшихся там испанцев. «Позвольте мне, сэр, выразить протест против даже тени подобных домыслов, — негодовал Гарсия. — Мы не дикари, пренебрегающие правилами цивилизованной войны. Мы — нищая армия в лохмотьях, но такими же нищими в лохмотьях были и войска ваших пращуров, когда они вели благородную войну за независимость, однако, подобно героям Саратоги и Йорктауна, мы глубоко чтим нашу идею и не оскверним ее варварством и трусостью».
Гражданские лидеры были так же огорчены и рассержены тем, насколько американцы не доверяли способностям кубинцев. Глава клуба «Сан-Карлос», где собирались сливки сантьягского общества, созвал публичное собрание, чтобы составить петицию к президенту Мак-Кинли где говорилось, что «все [нижеподписавшиеся] желают создать свое собственное правительство
в награду за страдания и героизм нашей армии и недвусмысленного провозглашения Кубинской Республики с кубинскими властями».Однако петиция осталась без внимания. Спустя несколько месяцев после поражения испанских сил генерал Шефтер заявил, что считает всю кубинскую территорию, оккупированную американской армией, «частью Союза» вплоть до дальнейших распоряжений. Равный ему по чину на море адмирал Уильям Сампсон отнесся к жалобам кубинцев еще пренебрежительнее. «Неважно, продемонстрируют ли кубинцы покорность [оккупационному] правительству или нет, — сказал он. — Мы уже там. Мы намерены править, и дело с концом».
Прелиминарные условия мирного соглашения с Испанией были подписаны 12 августа в Вашингтоне, а закреплены в декабре 1898 года Парижским мирным договором — причем кубинскую сторону в очередной раз исключили из участников процедуры. Хотя конфликт начался в 1895 году, в учебники истории он вошел как «война 1898 года» — и хотя воевали и погибали в ней в основном кубинцы, называется эта война испано-американской.
На Ямайке, в сотне миль по океану, Эмилио Бакарди узнавал новости о положении в Сантьяго из местной газеты. Все газеты печатались на английском языке, однако он не пропустил комментариев американских командующих, принижающих вклад кубинского народа. Эмилио был в бешенстве — ведь он провел год и пять месяцев в испанской тюрьме за приверженность делу кубинской независимости (не считая первого заключения), его сын был трижды ранен в бою с испанскими войсками. В такую же ярость его привело и то, что американцы самовольно ввели на Кубе свое правление и отказали кубинцам в праве хоть как-то в нем участвовать. Когда Эмилио прочитал распоряжение американских властей, где говорилось, что если житель Сантьяго не доложит незамедлительно о смерти кого-то из своих домашних, ему грозят арест и каторга на тридцать дней, то едко заметил: «Обязанность власть имущих — служить тем, кто страдает. Те, кто страдает, не должны быть на побегушках у тех, кто командует».
Эмилио с семейством вернулся в Сантьяго в августе 1898 года. К этому времени над городским залом собраний реял американский флаг, а военным комендантом города был бригадный генерал Леонард Вуд, получивший повышение в чине за роль в битве за холм Сан-Хуан. Едва Эмилио успел въехать в свой дом на улице Марина-Баха, как к нему потянулись старые друзья, чтобы пожаловаться на новую американскую администрацию.
Однако после своего «открытого письма» Эмилио несколько успокоился. Куба наконец-то освободилась от удушающей тирании испанских колониальных властей. Соединенные Штаты хоть и оккупировали строну, но временно — и согласно Поправке Теллера пообещали в какой-то момент уйти с Кубы и признать ее независимость. А пока впереди была большая работа. Эмилио немедленно отправился повидать своего брата Факундо и Энрике Шуга и проверить, в каком состоянии находятся дела «Bacardi & Compa~n'ia».
Невероятно, но факт: винокурня пережила войну целой и невредимой, и хотя временами рома на ней производились сущие капли, полностью она не останавливалась ни разу.
Эмилио по-прежнему был президентом фирмы, хотя ей снова пришлось долгое время работать без него, а по возвращении он оставил ее практически полностью в руках брата, сосредоточив свои усилия на восстановлении родного города.
Вскоре стало очевидно, что американская военная оккупация во многом служит на благо городу. При всей свои любви командовать, беспардонности и даже расизме американцы не знали себе равных в умении добиваться, чтобы работа шла — и шла быстро.
В то время Сантьяго была нужна именно американская армия. По правде говоря, никто не мог служить более ярким воплощением американского военного таланта и американской узколобости, чем сам Леонард Вуд, назначенный губернатором города. Вуд родился в Новой Англии и был воспитан на ценностях северян — умеренности, трудолюбии, спортивном духе и патриотизме. Когда ему не удалось попасть в академию Вест-Пойнт, он получил медицинское образование в Гарварде, а после этого сразу же решил делать военную карьеру. В последние годы «индейских войн» его направили на западные границы, где он настолько преуспел в сражениях с вождем апачей Джеронимо, что получил за свой вклад Почетную медаль.
Впоследствии он поступил на работу в Белый Дом и был личным врачом Гроувера Кливленда и Уильяма Мак-Кинли, однако мечтал снова оказаться в гуще сражений. В Вашингтоне он познакомился с Теодором Рузвельтом, который разделял его страсть к энергичным физическим упражнениям на свежем воздухе. Оба располагали политическими связями на самом высоком уровне — и оба задействовали их безо всяких колебаний, когда боролись за руководящие позиции в подразделении «Мужественных всадников» на Кубе. У Вуда была прямая спина и грудь колесом, короткие темные волосы он зачесывал назад — и мог запугать одним взглядом, так что для того, чтобы занять главенствующие позиции, оружие ему не требовалось: при себе он носил всего лишь стек для верховой езды. К задаче управлять Сантьяго он подошел с обычной для него деловитостью и решимостью.