Бакарди и долгая битва за Кубу. Биография идеи

Эмилио Бакарди не видел Сантьяго в худшие дни. А Леонард Вуд видел.

Осажденный город был обезглавлен, пятьдесят тысяч его жителей остались без пищи и в антисанитарных условиях, ежедневно от голода и болезней погибало двести человек. Вот как Леонард Вуд описывал в своих воспоминаниях первую прогулку по городу 20 июля: Длинные вереницы изнуренных, желтых, жуткого вида людей устало тащились по грязным улицам, обходя трупы животных и груды разлагающихся отбросов, или обессиленно присаживались в долгожданной тени, пытаясь восстановить силы дремотой. Из заброшенных домов струилось пугающее зловоние, лучше всяких слов говорившее, что внутри мертвецы. Казалось, самый воздух напоен смертью… Жители не успевали сразу хоронить мертвых, и их сжигали грудами по восемьдесят-девяносто трупов, нагромождая их на решетки из рельсов вперемешку с соломой и хворостом. Все это поливали галлонами керосина, и страшная груда быстро обращалась в пепел. Другого выхода не было — мертвые грозили живым, вот-вот могла разразиться эпидемия.

Вуд как губернатор Сантьяго немедленно взял на себя задачу накормить голодных и начать лечить больных, а также похоронить мертвых. Лености он не терпел; всякий, кто не подчинялся предписаниям по расчистке улиц, рисковал подвергнуться публичной порке хлыстом. В первые недели Вуд превратился в диктатора Сантьяго, однако на многих из тех, кто с ним общался, он произвел самое сильное впечатление. Он принимался за дела с первыми лучами рассвета, лично объезжал город верхом, надзирая над санитарными мероприятиями, и мог спешиться, чтобы показать неопытному работнику, что вниз по склону мести легче, чем вверх, а нагружать тачку мусором удобнее, если не таскать мусор в нее, а подкатить ее к куче. По вечерам он оставался за письменным столом, когда все остальные уже расходились по домам. «Им овладела «страсть к работе», — писал его биограф Герман Хейгдорн. — Впервые со дней войны с Джеронимо он нашел себе дело, соотносимое с его неимоверной энергией». Однако Леонард Вуд наряду с деловитостью и предприимчивостью, лучшими качествами янки, проявлял и властолюбие и высокомерие, которые в конечном итоге и испортили отношения Кубы и США. Хотя Вуд помогал кубинцам, он явно недооценивал их готовность взять на себя ответственность. «За одним-двумя исключениями, — писал он жене, — никто из кубинцев не вызывается сделать хоть что-нибудь для своего народа».

В сентябре Эмилио Бакарди и другие выдающиеся сторонники независимости из числа santiagueros собрались обсудить, какую позицию им следует занять по отношению к американской военной оккупации с учетом ее отрицательных и положительных сторон.

Эмилио считал, что с американцами следует сотрудничать, предлагать им помощь и доверять им — ведь они столько сделали для независимости Кубы. Поскольку Эмилио всегда держался с достоинством, обладал колоссальным престижем в обществе и был склонен к идеализму, он, естественно, не мог не привлечь к себе внимания Леонарда Вуда — и привлек, как своей репутацией, так и фамильным ромом. В ноябре группа жителей Сантьяго, ставших советниками Вуда, выступила с предложением сделать кого-то из своих мэром города и попросила назначить на эту должность Эмилио Бакарди. Вуд согласился, рассудив, что это один из самых талантливых людей, оказавшихся в его распоряжении.

«Если этот человек будет так же хорошо исполнять обязанности мэра, как он делает ром, лучше никого не найти», — сказал Вуд. С другой стороны, он поделился с адъютантом: «Даже не знаю, что подумают мои друзья-пуритане из Массачусетса, когда узнают, что я выбрал господина Бакарди».

Глава седьмая Слуга угнетенного отечества

Гаванский бульвар Прадо, широкий и тенистый, ведет из центрального парка города до самой гавани — и американская армия, оказавшаяся в конце 1898 года в кубинской столице, превратила его в свой палаточный город-лагерь. Места было мало, и солдаты были вынуждены ставить палатки вплотную друг к другу. Они втыкали колья в грязь вокруг деревьев, выстроившихся вдоль широких тротуаров, и натягивали бельевые веревки между фонарных столбов. На балконах особняков по сторонам бульвара стояли и с боязливым любопытством наблюдали, что делается внизу, кубинки с трепещущими веерами и кубинцы в белых соломенных шляпах. В первый день нового 1899 года, когда Куба официально стала суверенной, испанский флаг, развевавшийся над старой крепостью в гавани, спустили, и его место занял звездно-полосатый. Кубинского флага не было нигде.

Обязанности полицейских патрулей в столице взяли на себя восьмой и десятый пехотные батальоны американской армии. Американский военный губернатор Кубы въехал в Гаванский дворец, который прежде занимал испанский генерал-капитан, — но прежде американские солдаты вывезли оттуда больше трехсот повозок мусора. Почти четырехсот лет испанского владычества над Кубой как ни бывало: американская военная администрация твердо вознамерилась обучить кубинцев английскому, ввести здесь американские законы, внедрить американские приемы управления, закупить товары, сделанные в США, и переключить внимание местных жителей с корриды на бейсбол (впрочем, против этого кубинцы ничего не имели). Командующие армии Соединенных Штатов и их начальники в Вашингтоне не стеснялись наводить в стране свои порядки.

Изменениям подверглись не только система образования и налогообложения — перечертили даже карты. Остров Пинос — «Сосновый остров» — у самого южного побережья был частью Кубы на протяжении всего испанского владычества, однако правительство Соединенных Штатов, не поставив кубинцев в известность, заявило свои права на остров в рамках Парижского мирного договора. Весной 1901 года американское военное командование заставило кубинских законодателей предоставить Соединенным Штатам постоянное право интервенции в страну, и Куба превратилась в инструмент давления на переговорах. «Думаю, при необходимости мы можем и пожертвовать островом Пинос», — рассуждал генерал Леонард Вуд в письме к военному министру Соединенных Штатов Илайхью Руту, отмечая, что на острове все равно нет приличной гавани. Поначалу кубинцы думали, будто это они победили в войне, — но теперь узнали, что им придется вести с Соединенными Штатами переговоры хотя бы ради того, чтобы сохранить целостность своей территории.

Американская оккупация лишила кубинцев ориентира — они уже не понимали, кто их враг и как толковать те или иные нововведения. Их приводила в отчаяние откровенная похвальба американских политиков и военного командования, заявлявших, что американский флаг будет вечно реять над Гаваной, — но при этом они восхищались тем, как стремительно преобразуется остров. За годы оккупации Соединенные Штаты наняли под свое начало огромное количество работников, чтобы привести в порядок и отремонтировать улицы кубинских городов, построить новые шоссейные дороги и мосты, провести водопровод и канализацию, проложить телеграфные линии, соединявшие города на разных концах острова. Кубинские патриоты столкнулись с трудным выбором – поддержать оккупацию, хотя она явно мешала суверенитету родной страны, или противостоять ей, хотя благодаря вмешательству американцев страна семимильными шагами вступала в двадцатый век. Однако достижение полной независимости Кубы стало теперь политической задачей, и в новой эре стране нужны были лидеры, наделенные здравым смыслом и ясной головой — даже если они не очень хорошо владели ружьями и мачете.

Первым американское военное присутствие ощутили именно жители Сантьяго, и новый мэр Эмилио Бакарди оказался среди первых кубинцев, которым пришлось вплотную задуматься обо всех преимуществах и недостатках американской оккупации.

Эмилио никогда в жизни нельзя было упрекнуть в равнодушии к идее свободной и независимой Кубы. Много лет спустя сантьягские ветераны «Армии Освобождения» избрали его своим почетным президентом, хотя он никогда не держал в руках оружия.

Однако Эмилио был дальновидным мыслителем и верил в модернизацию — а принципы модернизации он прежде всего связывал с Соединенными Штатами. Позднее он писал, что его любимое английское выражение — «Go ahead», «Вперед!», потому что оно отражает ощущение «абсолютной свободы» и в любом другом языке теряет ту целеустремленность, которая сквозит в нем, когда его произносит американец. Когда Леонард Вуд в 1898 году ворвался в Сантьяго с невиданной доселе энергией, Эмилио сразу проникся к нему симпатией. Теперь надо было сотрудничать с ним в деле восстановления Сантьяго, несмотря на то, что Вуд отнюдь не поддерживал идею независимости, которой Эмилио посвятил всю свою жизнь.

В должности мэра Сантьяго Эмилио Бакарди воплотил дух национального лидерства «по-креольски», который был так необходим Кубе в постколониальный период и которого ей так не хватало. Вопросы, которые ему приходилось решать при общении с американцами, отражали, словно в зеркале, опыт оккупированной страны, и мудрость, которую он проявил как мэр, а позднее — как сенатор в Гаване, позволила ему занять достойное место среди самых уважаемых сынов Кубы. В семье Бакарди Эмилио стал примером гражданской ответственности, которому следовали представители следующих поколений в трудные времена, когда им тоже нужно было решать, чего требует от них принадлежность к кубинскому народу.

* * *

В свой первый день в должности мэра Эмилио Бакарди созвал в зал собраний Сантьяго местных журналистов и изложил свои цели: «Способствовать улучшению материального благосостояния граждан, предоставить рабочие места тем, кто больше всех в них нуждается, удовлетворить, насколько возможно, все местные нужды. Если мне не удастся достичь этих целей, то не из-за недостатка усердия, а из-за недостатка компетенции с моей стороны, и я исправлю это, по велению долга оставив позицию, которую я занял сегодня». Это была характерно прямолинейная декларация человека, который всегда ставил во главу угла конкретные действия и стремился к немедленному результату. Его предшественником в кресле мэра был майор американской армии по фамилии Мак-Лири, и в день, когда Мак-Лири оставил должность, Бакарди убедил американских солдат, служивших в муниципальном правительстве, поступить так же, чтобы передать их рабочие места безработным ветеранам кубинской войны. Одним этим ходом Эмилио не только удовлетворил одну из насущных нужд общества, но и доказал верность идеалам Армии Освобождения, которую американские командующие стремились дискредитировать. Вскоре Эмилио еще сильнее подчеркнул свои политические пристрастия на посту мэра, назначив своего близкого друга Федерико Переса Карбо, бывшего бухгалтера, а ныне революционера, на место городского делопроизводителя. Федерико только что вернулся домой после почти двух лет в Соединенных Штатах, где он организовывал поставки оружия кубинским повстанцам, и его присутствие в правительстве показало Леонарду Вуду и другим американским высокопоставленным лицам, что Сантьяго по-прежнему остается ciudad h'eroe, как это было во времена следовавших друг за другом восстаний.

Однако Эмилио не принимал никаких важных политических или финансовых решений, не посоветовавшись с генералом Вудом — который как американский военный губернатор представлял высшую власть в районе Сантьяго, — и всячески призывал горожан поддерживать Вуда, как бы они ни относились к итогам войны. Вечером того дня, когда он вступил в должность, он стоял с непокрытой головой на балконе здания городского совета перед огромной толпой, которая пришла его поприветствовать.

Сборище вполне могло обернуться мятежом — ведь население было недовольно тем, что так и не получило правительства, которое могло бы назвать своим, — однако Эмилио был уверен, что совладает с патриотической энергией своего народа. Он пригласил к себе на балкон американского офицера и генерала кубинской повстанческой армии и встал между ними. «Здесь у нас представлены три стороны, — объявил Эмилио собравшимся своим гулким голосом. — Это правительство интервентов в лице американской армии, кубинская армия, которой мы обязаны свободой, и кубинский народ, который представляю я как мэр.