"Баламуты"

Сама Демидова считала себя соперницей Волошиной, таила злобу на нее и на Голуба и тайно сохла по Яшунскому.

Часов в десять утра рабочие с Давыдовичем были у Алмазова. Контейнер еще не подошел, и решили пока стаскивать вещи вниз. Этаж был подходящий, третий. Громоздкого почти ничего не было, кроме пианино. С него решили и начать.

Пока суд да дело, Алмазов предложил по рюмочке. Его жена, Наташа, толстушка с матовым лицом и жирной косой, уложенной на затылке башенкой, посмотрела на него уничтожающе. Ребята было оживились, но Давыдович за всех отказался:

– Не суетись, Паша! Давай дело сделаем!

Жена Алмазова глазами поблагодарила его и, было видно, что она довольна.

Алмазов быстренько замял это дело, обратившись к жене, и, как бы, давая понять всем, что готовится нечто грандиозное:

– Ты, Маша, ставь картошку, селедочку пока приготовь.

– Делай свое дело!
– отрезала Маша.

Пианино тащили вчетвером на веревках. Предвкушая хорошую выпивку, были возбуждены, тратили сил больше, чем требовалось, мешали друг другу, но инструмент стащили быстро. Потом без особого труда снесли вниз холодильник и чуть больше провозились с "Хельгой", (хозяйка умоляла не поцарапать и не разбить стекло), и стали таскать уже вразброд мелочь, узлы с кухонной утварью, книги в связках, стулья, кресла.

После перекура стали грузить вещи в прибывший контейнер. Сначала пианино и громоздкие вещи, потом узлы, книги сверху. Контейнер был вместительный, да и Давыдович знал свое дело туго. Так что, все влезло, все было закреплено и готово к отправке.

Пока Алмазов отправлял машину, его жена дала ребятам умыться и провела в пустой зал, куда поставила старый кухонный стол, который с собой не брали и оставляли здесь. Оставили еще две старые табуретки и стул. На табуретки положили доску. Сели четверо. Двое разместились пока на подоконнике, но сказали, что за столом постоят. Стул оставили Алмазову.

Закуска была хорошая: жареное мясо, соленые огурцы, яичница, целая картошка. Водки выставили много: Алмазов постарался. Пили и ели весело. Алмазова одергивала жена, напоминая, что ему вечером идти в ресторан.

– Не беспокойся, я знаю, - повторял Алмазов, но хотя пил и меньше всех, раскраснелся и к концу застолья был не то чтобы пьян, но навеселе заметно.

Когда стали расходиться, Давыдович полез к Алмазову целоваться, по щекам его текли пьяные слезы, и смазывалось ощущение искренности.

Маша сунула Давыдовичу еще две бутылки водки с собой. Давыдович одну бутылку поставил себе в карман, а вторую отдал кому-то из ребят. Долго толкались у дверей, жали руку Алмазову, все были растроганы, и всем было всех жалко.

Наконец разошлись.

Маша на банкет не оставалась. Она ехала вслед за вещами. До отхода поезда оставалось еще три часа, но ей хотелось перед отъездом обежать подруг и немного посплетничать и попрощаться. Сам Алмазов шел в театр, потом должен был проводить жену на вокзал и посадить в поезд...

Столы накрыли в банкетном зале.

В ресторан шли прямо из театра и почти всей компанией, и в зал ввалились шумно, со смехом, весело переговариваясь. Сразу оглушила музыка - уже распоряжался Паша Алмазов. Здесь же вертелась Аллочка Волошина, непонятным образом оказавшаяся в ресторане раньше всех. За стол не садились, не было еще Веронской, Демидовой, задерживался Филиппов. Стояли группами. Яшунский рассказывал анекдоты, и в его углу раздавались взрывы смеха.

Вскоре собрались все. Филиппов пришел сосредоточенный и бледный, а его глаза поблескивали, отражая горевшие стосвечовыми лампочками светильники. Поразила Демидова. Высокими сапогами с тонким каблуком, джинсами, подвернутыми до колен и плотно обтягивающими бедра, и легкой кофточкой, под которой, кажется, больше ничего не было. Волошина многозначительно переглянулась с Пашей Алмазовым и посмотрела на Яшунского, но тот, бросив на Демидову беглый взгляд, продолжал рассказывать анекдоты.

Стали усаживаться за стол. Волошина села рядом с Алмазовым, Яшунский - ближе к молодежи, а Демидова облюбовала место напротив Яшунского, потому что место рядом оказалось уже занятым.

Филиппов сел ближе к выходу. Сразу стали раскладывать еду по тарелкам и разливать водку. Ждали, кто возьмет на себя роль тамады. Филиппову надоело ждать, и он приказал зло через весь стол Яшунскому:

– Чего ждем? Саша, говори тост!

Яшунский послушно встал и, призывая к тишине, постучал ножом по тарелке. Подлетел официант и вопросительно уставился на Яшунского. Яшунский тоже вопросительно уставился на него. Получилось два официанта. За столом захохотали.

– Дорогой, уйди ради бога! Без тебя тошно!
– попросил Филиппов, скривившись как от зубной боли.

Когда успокоились, Яшунский выдержал паузу и сказал:

– Паша, ты был с нами столько лет... Ты был хорошим товарищам... Тебя любила публика. И вот ты уходишь от нас ...

– Аминь!
– ехидно перебил Филиппов и, обращаясь к Алмазову, начал говорить:

– Пашка, слушай меня. Яшунский ничего не сказал, но он сказал, что ты хороший товарищ, и это правда. И тебя любит публика - тоже правда. Всё правда. И что ты уходишь, оказывается, тоже правда. И правильно. Чувствуешь в себе силы на большее - валяй. А талант в тебе есть. Но это еще не все... Здесь ты был заметен, в столице тебя может быть и видно не будет. Ты не обижайся. Ты актер хороший, но не рассчитывай на цветы и овации. Там публика тонкая, ее наскоком не возьмешь. Надо работать до седьмого пота. Работать и учиться. Там есть, слава Богу, у кого... И не упусти случай, если он тебе представится. Случай - это не мало, а иногда все. Вспомни Милочку Гаврилову. Умница, красавица, талант. ВГИК окончила с отличием, распределилась в Ленинград. Я ее видел потом в спектакле, плакал и не стеснялся слез. Это актриса... Но когда ей представился случай сняться в хорошем кино у хорошего режиссера, она свой случай упустила. По глупости. Не хватило то ли ума, то ли наглости отказаться от тоже хорошей роли в театре... Но я не о кино сейчас. Ты здесь ни при чем ... Запомни вот что. Талант талантом, но сможешь ли ты без Кольки Карасева?.. А, в общем, не забывай своих товарищей, среди которых ты стал актером.

Филиппов одним махом выпил водку и сел.

Жидко поаплодировали. Молодежь речью осталась недовольна. Речь произвела обратное впечатление и оставила ощущение неловкости. Только Яшунский тихо сказал: "Браво, Федор". Ждали, что Алмазов обидится, но он вслед за Яшунским сказал: "Спасибо, Федя"!

И это прозвучало искренне. Не все знали Филиппова, чтобы верно оценить то, что он сказал.

Больше тостов, можно сказать, не было. Вместо тоста Яшунский рассказал нескромный анекдот, и Аллочка Волошина взвизгнула от удовольствия и посмотрела интимно на Алмазова.

Потом все смешалось. Пили, громко говорили, стараясь перекричать друг друга, и уже никто никого не слушал. Грохотал оркестр, продираясь с ржавым скрипом через динамики, установленные в зале. Уже расстегнуты верхние пуговицы рубашек и ослаблены узлы галстуков. Жарко и душно, и открытая форточка не помогает. Самовыражалась в танце молодежь. Аллочка Волошина намертво приклеилась к Алмазову, и они изображали танго. И уже никому ни до кого не было дела. Филиппов не вставал из-за стола, потихоньку пил и бледнел все больше.

Демидова, наконец, добралась до Яшунского. Она сидела рядом и все пыталась выпить с ним на брудершафт, а он никак не мог от нее отвязаться...

Все кончилось внезапно, будто и не было ничего: не было банкетного зала, не было никаких проводов, не пели, не рассказывали анекдоты.

Пьяного Пашу Алмазова увезла на такси Аллочка Волошина. Поезд уходил утром, и ему негде было спать.

– Пашка, развратник!
– трезво закричал вслед такси Филиппов, который стоял, держась за наличник низкого ресторанного окна.
– Ни хрена из тебя путного не выйдет.