Барин-Шабарин 6

Через час, когда опала пыль, стало понятно… Русские не сдали позиции. Нет, они все умерли на своих боевых постах, но не отступили. Нельзя было сделать и пяти шагов на верху холма, чтобы не споткнуться о лежащее тело убитого воина.

Стоявший хмурым, чернее тучи, генерал-лейтенант Кирьяков видел в зрительную трубу, как зуавы, да и сами французы, ходили по холму, на русских оборонительных позициях, как сонно, с ленцой, добивали раненых русских солдат.

Заметил он и как некоторые православные воины, даже с раздробленной ногой или с ранением в живот, всё равно, раненными, умирающими, стремились поднять своё ружьё с примкнутым штыком и ударить европейца. И в голове Кирьякова, как и других русских офицеров, только начинало происходить осмысление всей той жестокой принципиальности, с которой разгорается эта война.

Но позиция потеряна… Правый русский фланг оказывался под ударом. И только дело времени, когда французы развернут и захваченные русские орудия, и затащат свои пушки, чтобы начать обстрел остальных русских позиций уже и фланга, расчищая проходы. Неожиданно для Кирьякова встал вопрос, уходить ли или умереть здесь, защищая русские рубежи?

Глава 19

— Ваше превосходительство, — мои мысли прервал Мирон. — Чисто всё. В городе не более двух тысяч турок, а, скорее, и того меньше. На пристани стоят четыре парохода. Австрийские, да галеры турецкие.

Вот уже вроде бы и не в возрасте малолетства пребывает Мирон, а как на войну пошёл, так ведёт себя, будто подросток, наполненный романтикой войны. В голосе моего, считай, адъютанта, отчетливо прослеживалась жажда деятельности. После явных успехов, Мирон теперь старается делать исключительно то, чего турки от нас ну никак не ждут. Это я своими делами приучил, что многое, что было невозможное, возможно и исключительно эффективно уже потому, что противник не ожидает подвоха.

Я понимал, что происходит с Мироном, а также с немалым количеством моих бойцов. Они становятся адреналиновыми наркоманами. Теперь без дозы опасности этим людям живётся некомфортно. Вот и стремятся в самое пекло, ну или под носом у врага крутиться. Надо будет обязательно подумать о том, как с этим впоследствии бороться. Адреналиновые наркоманы, как правило, плохо уживаются в мирной жизни, а может быть и такое, что пойдут по кривой дорожке.

Но подумаем об этом после, когда обязательно победим. То есть крайне нескоро. Все признаки говорят о том, что вот-вот, скорее всего, по весне, австрийцы всё-таки решатся на одну из самых серьёзных глупостей в своей истории. О том, что они собирают ударный кулак по направлению к Валахии, ни для кого не секрет. Да и в этом времени такие секреты ещё не научились сохранять в тайне.

— Что предлагаешь? — спросил я. — Только дельное. Не про то, чтобы опасное.

Ответ Мирона не удивил.

— Заходим в ночи, поджигаем казармы. Берём город под свой контроль. Захватываем пароходы, — не задумываясь, выпалил мой адъютант. — Ваше превосходительство, а разве иные предложения могут быть?

Я улыбнулся. Плотное общение со мной для Мирона не прошло бесследно. Вот и выражение применяет те, которые и русские офицеры не стали бы употреблять. «Взять под контроль» — эту фразу он мог «украсть» только у меня.

— Зови полковника Москалькова и всех, кого я определил в военный совет. Будем принимать решение, — сказал я, высматривая в свой бинокль город Рощук.

Наш большой отряд располагался в гористой местности, обильно сдобренной растительностью. При этом мы выбрали своеобразный полуостров, который с одной стороны омывался Дунаем, с двух других сторон затоками и протоками, мелкими озерцами. И только одно направление, на сам город и было относительно свободно от воды, болот, густого леса.

Выставленные посты должны были минимизировать вероятность обнаружения даже такого большого скопления наших войск. И мы могли день отдохнуть, оправиться, поесть. И мои стрелки и казаки умеют разводить костры без дыма, вернее отводить дым. Воронцовских научат. Так что я разрешил, но под строгим надзором командиров, разжечь костры, чтобы немного согреться, ну и приготовить за несколько дней горячую еду.

Хотя и затягивать с операцией нельзя. Всё же три тысячи конных, да ещё и с фургонами — такая масса войск, что не пройдёт и пару дней, как всё-таки о нас узнают, как не хоронись. Нужно бы сходу идти на Рущук, или уходить отсюда, но усталость накапливалась.

Когда мы прорвались через турецкую оборону и не спеша направились к Варне, вряд ли кто-то мог предполагать, что после одного дневного перехода мы вдруг «исчезнем». Ночью, через день после прорыва, я отдал приказ резко сменить направление движения моего отряда и уйти сильно западнее. Мы совершили два перехода, когда шли в основном ночью и ранним утром. Даже тех крестьян, обывателей из болгар, что встречались на пути, приходилось забирать с собой, чтобы они не имели возможности рассказать, как видели русскую армию достаточно глубоко в тылу турков.

Впрочем, пожелай турецкое командование нас обнаружить и разбить, у них бы некоторое время, думаю, недели две, ничего бы не получалось. Чтобы нас настичь и уверенно ударить по моему отряду, туркам необходимо сконцентрировать большие силы.

А после разгрома южнее Силистрии, я сомневался, что вплоть до Варны у османов будут действительно крупные воинские соединения. Кроме того, та атака нашей группировки войск на позиции турок, которая по сути была осуществлена только потому, чтобы дать мне с отрядом уйти, могла была рассматриваться противником как начало дальнейшего продвижения русских войск на Стамбул. И у меня были сведения, что турки, а также две дивизии французов и англичан спешно готовились к обороне константинопольской дороги. Так что всем было недосуг ловить мой отряд.

Я помнил из истории про «лисовчиков» — это польско-литовский отряд во времена Смуты. Они шастали по Руси сколько-то лет и никто ничего им сделать не мог. Просто чтобы выловить такой отряд, а лисовчиков было более двух тысяч, нужно привлекать уже целую армию. Неповоротливую армию, в то время, как лисовчики не имели обозов и все были конными.

Вот и я так же, мобильный, без обозов… Пусть бегают за нами. Мы будем быстрее, непредсказуемыми, наглыми. У нас все получится.

— Всё так, Алексей Петрович. Но, что будем делать с речными проходами? — спрашивал Антон Иванович Москальков. — Коли они груженные…

Полковник из Воронцовской дивизии был близок мне по духу, насколько это вовсе возможно с учётом специфики мировоззрения и опыта армейских офицеров этого времени. По крайней мере, он почти никогда не выступал с критикой моих решений, которые могли бы выглядеть, как авантюра, да и были таковыми по мерилам нынешнего времени.

— Я считаю, что нужно действовать очень жёстко по отношению к командам этих судов, — с задумчивым видом сказал я и предоставил слово Мирону. — Нам нужно пароходы довести до Силитрии.

— Сами отправитесь? — спросил Маскальков, будто предвкушая что-то для себя радостное.

— Если мы с вами, полковник, решим, как и куда двинется отряд, — обломал я Маскалькова.

Разговоров о том, что я покину рейд, хватало. И они имели под собой основу. Если я не повлияю, то уже очень скоро моему полку просто не будет чем воевать. Патронов мало, снарядов к пушкам почти и нет. А так же должно уже прибыть в Одессу пополнение, в виде ланд-милиции. И мне нужно перехватывать и этих ребят. А то чувствую, что найдутся те, кто моих екатеринославцев захочет прибрать к рукам. А они — мое детище, экипированы за мой счет.