Барин-Шабарин 7
Шрифт:
Оставалось дело за малым… Сразу же после празднования Рождества, которое уже послезавтра, необходимо начать подготовку сухопутных и морских операций. Может, пора уже пробовать перехватывать инициативу у врага?
Рождество — светлый праздник. Время надежд, время прощений. Была бы воля и хоть какие-нибудь предпосылки для начала переговоров, то именно в рождественские дни можно было этот процесс начать.
А для того, чтобы воюющие стороны хотя бы заговорили о самой возможности переговоров, необходимо, чтобы сложилось несколько обстоятельств, или произошло то, что неприемлемо для обоих сторон. Например, пролилась бы такая
И кровь эта льётся. По тем подсчётам, что я могу проводить, исходя из агентурных данных и со слов всех тех языков, которых удаётся взять, антирусская коалиция потеряла до двухсот тысяч убитыми и ранеными, а также санитарными потерями. И пусть это число в большей степени состоит из турок, уничтоженных под Сухум-Кале при взятии Силистрии в ходе моего рейда по тылам противника, но и англичане с французами явно не на прогулке. Только санитарными потерями у европейцев больше тридцати тысяч человек. Да, и последняя операция, проведенная силами моего корпуса…
Но сегодня даже не хочется об этом думать. Рождество на дворе. И большинство мыслей направлено на тоску по семье и на сдержанный оптимизм, связанный с замаячившей где-то далеко на горизонте нашей великой победы.
— Господа, милые дамы, я безмерно рад, что вы откликнулись на моё приглашение. И сегодня, в этот светлый праздник, мы с вами вместе, — на правах хозяина бала я обращался к присутствующим.
Да, я решил дать бал. Ведь даже война не должна быть раскрашена только в тёмные краски. Даже здесь, в Севастополе, должно быть место и для отдыха. Ведь без него не может быть самоотверженной работы. А еще я закреплял свой статус, окончательно становился своим и доламывал стену недопонимания. Это очень важно, ведь скоро решительный бой. А весенняя компания покажет, кто дичь, а кто охотник.
— Господа, как человек чести, не могу скрыть от вас иезуитский подарок от наших врагов, — я указал на стоящие в стороне десять ящиков с французским шампанским. — Они прислали нам шампанское, вспомнили о том, что мы христиане и решили порадовать в такой праздник. Но я попрошу вас не забывать о Степане Фролкове, том русском воине, который был распят турками по наущению англичан. Молю вас, чтобы не забывали тех русских богатырей, которые героически и самоотверженно сражались с врагом и ныне уже пребывают в раю. Ибо нет большего очищения от грехов, чем сложить голову за други своя, за помазанника Божьего, Его Величество Николая Павловича, за благословенное русское Отечество! За веру нашу христианскую!
Я говорил, держа в руке не французское шампанское, а стакан с екатеринославской водкой. И пусть это было в глазах многих неуместным, чем-то мужицким, но первый тост, который я провозглашаю, в моём мировосприятии не предполагает иных напитков. Как пить шампанское, пусть и крымское, когда речь об зверски убитом Степане Фролкове? Да, он не дворянин, но для меня — великомученик.
А рядом, за небольшим круглым столиком, сидел молодой человек с куцей нелепой бородой и удивительно быстро записывал каждое моё слово. Лев Николаевич Толстой нашёл себя в журналистике. Хорошо было бы ещё направить этого молодого человека и по литературной стезе. Не представляю мир, учебную программу школы будущего, без «Войны и мир».
— Ну, а теперь предлагаю чуточку забыться о войне и повеселиться. Ведь жизнь сильнее смерти, и жизнь везде… даже под пулями, — сказал я и залпом выпил стакан водки.
Это всё на сегодняшний день, больше такими дозами принимать алкоголь не буду. Посмотрю
по своему самочувствию, возможно, ещё немного с кем-нибудь выпью, но цели напиться у меня нет.Мне пришлось некоторым образом поспорить с Владимиром Алексеевичем Корниловым. Всё же, скорее, он считал себя нынешним хозяином Севастополя. И пусть временно исполняющим обязанности генерал-губернатора Севастополя, как и командующего всей армейской группировкой в Крыму, назначен генерал-лейтенант Сельван, но Дмитрий Дмитриевич пришлый, а Корнилов местный.
Однако, в частной беседе мне удалось переубедить Владимира Алексеевича быть в «чиновничьем» напряжении. Дело в том, что сегодня на балу ожидается немало сюрпризов, как гастрономических, так и увеселительных.
Ставший уже знаменитым поваром, Гастон, со всей своей командой из двадцати человек приехал в Севастополь. И ожидаются просто шедевральные блюда. Если я когда-то, пять лет тому назад, дал толчок этому талантливому повару, то сейчас он уже вытворяет такие кулинарные чудеса, о которых мне не приходилось слышать даже в будущем.
Причём, в меню неизменно присутствовала картошка. Я был даже уверен, что, если бы существовала награда за популяризацию этого овоща, не столько мне её нужно было вручать, а, скорее, в первую очередь Гастону. Именно так, отринув все свои настоящие имена, кулинарный мастер оставил лишь этот псевдоним, по которому его знают уже чуть ли не во всей Европейской части России.
На сегодняшнем мероприятии, конечно же, присутствовал и Миловидов. Причём, у этого деятеля тоже была своя команда из музыкантов, исполнителей, даже хора. Песня «Про коня» хоровым пением исполняется настолько качественно, что я могу сказать: лучшего варианта я не слышал в обеих жизнях.
Я произнёс то, что нужно, вежливо, улыбчиво перекинулся несколькими почти что пустыми фразами с Сельваном, Толебеном, другими гостями, и поспешил уединиться. Нетерпелось прочитать письмо.
Вот же Эльза… Она целые сутки придерживала письмо от моей Лизы. Вручила мне его только сейчас, когда я готовился провозгласить открытие бала. И это был самый главный подарок, который я получил на это Рождество. Мы не писали друг-другу часто. Так, раз в две недели. И не только дело в том, что не было времени. Отправляли письма лишь с оказией. Даже я не мог позволить себе дергать служивых для моих личных просьб.
Я читал письмо и улыбался той глупой и нелепой улыбкой, которой могут улыбаться только счастливые люди. Как же я любил свою семью! Как же я хотел, жаждал их увидеть прямо здесь. Но не пройдёт и месяца, как Лиза должна родить. И в таком состоянии сейчас ей никак нельзя ехать. И это не говоря уже о том, что война идет. Вот только осада Севастополя столь условна, что почти не рискуя можно по Семферопольской дороге выехать из города.
— Ей ехать нельзя. Но я же могу! Ещё и как могу! — вскакивая с кресла, громко, практически кричал я.
И повод, нет, причина, чтобы отправиться в Екатеринослав у меня есть. Нужно принять новую партию вооружения, закупленную за счёт моего Фонда Благочиния. И очень желательно было мое присутствие. Ведь многие отгружали лишь под меня, в счет моих долей на этих предприятиях. Ну не винить же мне людей, что они не настолько альтруисты и готовы все свое отдать, лишь бы на Победу. И так, я это точно знаю, что на каждом предприятии заложены расходы на военные нужды.
Приходили письма с производств, из которых я знал, насколько самоотверженно и даже по ночам работают на моих предприятиях, а также на тех заводах, с которыми я имел непосредственный контакт или даже долю в акциях.