Барочные жемчужины Новороссии

Ладно, будем считать, что он комиссию получил за консультацию, а разбираться в монетной системе будем позже. Сейчас нужно поторапливаться.

До Красного переулка было рукой подать. Наша хозяйка ничем не выразила своего недовольства из-за нашей задержки. Наоборот, обрадовалась, будто заждалась. Проводила нас в комнаты на второй этаж одного из домов, что окружали ресторанный дворик по периметру.

— Я решила вам повеселее комнаты выделить, — объяснила она. — Здесь мои тетки останавливаются, когда нас навещают. В комнатах братьев все — как-то слишком по-мужски. Впрочем, Коста может и там устроиться.

— Здесь очень мило, спасибо! — прижал я руки к груди, демонстрируя полное восхищение.

Комнаты и впрямь были хороши. Беленые известкой стены и балки на потолке, голубые внутренние рамы окон с решетчатыми ставнями, на полу и лежанках — домотканые пестрые коврики и много подушек разного размера. Двухкомнатные апартаменты в этностиле — сто евро за ночь, как минимум! Еще бы мне роптать!

Адаша, не заикнувшись о депозите, ушла. Янис — следом. Пацан, засидевшись у портного, потребовал отпустить его погулять. Мы же принялись разбирать свои вещи.

Мария двигалась заторможено. Лицо было напряжено, губы поджаты — вот умеют женщины создать накаленную атмосферу, не проронив ни слова.

— Что? — спросил я резко. Еще не отошел от своих дневных переживаний — все ж таки завел меня Гордей, мать его, Симеонович, гений медной монеты.

— Ничего, — тусклым голосом ответила она, перекладывая в третий раз какую-то вещичку Яни.

— Выкладывай!

Она промолчала, подошла к окну и уставилась на уходящие вдаль крыши.

— Если есть проблема, но ты будешь молчать, мы ее не решим, — начинал раздражаться.

— Мне здесь плохо, — честно призналась она грустным тоном.

— У Адонии?

— Нет, нет. Она замечательная девушка. И комнаты чудесные, словно я домой, на Остров, вернулась, — она развернулась ко мне лицом, на краешке глаза застыла слезинка.

Обнял ее за плечи, прижал к себе, погладил по спине и шепнул на ухо:

— Что же тебе беспокоит?

— Этот город… Он очень большой, — призналась она мне, дыша в грудь.

Класс! Приехали! В Карантинном городке ей было комфортно, а здесь, увидев толпы людей и вереницы экипажей, услышав людское многоголосие и странное поведение отдельных несознательных продавщиц из модных бутиков, она растерялась или испугалась.

— Все будет хорошо. Привыкнешь, — успокоил, не выпуская из своих объятий.

Наши обнимашки прервала Адаша, стремительно влетевшая в комнату:

— Там вашего Яниса поколотили!

[1] В РИ золотые монеты использовалась большей частью для внешнеторговых сделок. Золото внутри страны ходило наравне с серебром, но ценность последнего серьезно отличалась на азиатских рынках, привыкших к обесцениванию серебряной монеты и с почтением относившихся к золоту.

[2] Уже упомянутый в примечаниях Стефенс (Джон Ллойд Стивенс) — путешественник и президент первой американской компании трансатлантических перевозок. Пытался также продвинуть проект железнодорожных перевозок через Панаму. В Одессе был в мае 1836 года.

[3] Сушеный черный мелкий виноград без косточек, одна из важнейших статей греческого экспорта в РИ в XIX — начале XX вв.

Глава 6 Фланер и подкаблучник

Бросились во двор.

Пока бежали, в голове проносились не самые приятные картинки: племянник весь в крови, лежит на грязной земле, не двигаясь, с разбитой головой.

«Чертова Одесса! — пронеслось ко всему прочему. — Никак не хочет нас принять!» Все это усугублялось непрерывными восклицаниями сестры, вперемешку с её уже громким плачем.

Увиденное меня сразу успокоило. Нет, обязательная для такого рода сцен — можно сказать, классическая триада — присутствовала налицо: Янис был весь изгваздан в пыли, рубаха порвана, из носа течет кровь. Но! Он не валялся в этот момент на земле. Как раз схватил лежавший тут же небольшой камень и швырнул его вслед убегавшей ватаге из четырех шкетов его же возраста, давшей деру при виде взрослых.

— Сучи дети! — заорал он на русском вдогонку брошенному камню.

Я остановился, сложился пополам. Сестра не обратила внимания, бега не замедлила. А вот Адаша с тревогой оглянулась. Я успокоил её взмахом руки. Побежала дальше.

«Ах, 'Кузьмич», «Кузьмич»! — я изо всех сил сдерживал себя, чтобы не рассмеяться в голос. — Значит, камень, ножницы, бумага, небо, облака — белогривые лошадки… Не доглядели мы, не доглядели. Хотя, «Кузьмич» вряд ли мог Яниса научить такому. Просто пацан случайно подслушал и запомнил про «сучьих детей».

Я выпрямился и уже спокойным шагом подошел к «полю Куликову».

Сестра уже не плакала. И сейчас, наблюдая за ней, я не мог сдержать улыбки. Все мамы одинаковы. Сколько раз я сам наблюдал такую же реакцию моей мамы, когда возвращался домой в таком же виде, как Янис в данную минуту.

Сестра вертела сыночка во все стороны, допытываясь, все ли кости целы; потом с криками «мальчик мой» прижимала к себе и целовала; потом неожиданно отставляла его и начинала ругать за то, что полез в драку; потом — опять поцелуи; потом — проклятия в сторону шпаны, обидевшей её мальчика. В моем детстве иногда мама еще и подбавляла мне пару-тройку раз по заднице, чтобы я крепче усвоил урок и не лез, куда не нужно, или не связывался, с кем не нужно. Сестра сейчас удержалась — вот и вся разница!

— Пойдем в дом. Неудобно. Вон, уже люди смотрят! — я наклонился к Марии.

На сестру этот довод подействовал. Она, наконец, оторвалась от Яниса, поднялась, взяла его за руку. Пошли в дом.

— Адаша! Его помыть бы надо! — попросил я нашу новую хозяйку.

— Вы идите к себе! — Адаша сразу согласилась, словно была виноватой. — Я сейчас принесу и тазики, и воды.

— Из-за чего подрались? — спросил племянника.

— Грязным турком назвали! — доложил Янис, не то гордясь, не то переживая.

— Как ты это понял? — удивилась сестра.

— Один из них говорил по-нашему.

— По-турецки?

Янис кивнул в ответ.

В общем, все было понятно. Четверо пацанов, греки. Увидели незнакомца. Стали выяснять. Удивились имени. Янис сказал, кто папа, но сам сказал, что грек. Ему в ответ: какой же ты грек, если по-гречески — ни-бе, ни-ме?! Ты — грязный турчонок! Тут и понеслось.

— Больно было? — поинтересовался я.

— Нет!

— Сам успел кому-нибудь врезать?

— Брат! — сестра не удержалась, считая, что я веду абсолютно непедагогичную беседу.