Барон Семитьер: Мясорубка

– Гведе!

Он обернулся:

– Гведе, ты говорил, что Хуссейн только лишь одно звено в преступной цепочке. Ты все-таки пришел к выводу, что он и есть Мясорубка?

– Для общественности доказательств хватит с головой. Тем более, этот человек, по сути, и является главой банды. Насчет же исполнителя его воли - прости, я не могу отдать его тебе. Роза очень просила обеспечить ему будущее, при котором смерть покажется избавлением.

– Но ты же расскажешь мне о том, кто это такой?

– Вскрытие покажет, дружище! И свяжи это отродье - он придет в сознание через пару минут.

***

Суббота, 11 марта, 4 утра

– Молодой человек, разве вас не учили, что воровство является смертным грехом?

Долговязая фигура могильщика, сменившего свой традиционный черный фрак и пальто на дорожный сюртук, угрожающе возвышалась над замурзанным мальчишкой. Одет бедно, но чисто - полотняные штаны с заплатами, вязанная из шерсти кофта, модная кепка-восьмиклинка с острым козырьком. Классический обитатель площади Конкордии, местный падальщик, добывающий пропитание из карманов зазевавшихся буржуа.

– Знаете, юноша, однажды мне довелось познакомиться с вашим коллегой, тоже щипачом. Кстати, роднит вас не только профессия, но и тот факт, что вы оба попытались ограбить Смерть. Тому пареньку повезло больше, он удачно сунул руку в тот карман, где у меня как раз лежали несколько золотых. В тот день он получил свою пару монет. Правда, вряд ли он смог воспользоваться ими - в некоторых случаях их очень тяжело снимать со своих глаз. Например, когда ты мертв.

Вор раскрывал грязный рот, будто одновременно бился в истерике и зевал. Барон же вернул шпагу, которую держал напротив сердца карманника, обратно в трость и назидательно произнес, кивая в сторону постамента памятника, отполированного до блеска руками дворников.

– Нужно быть осторожнее. Отражения человека так же красноречивы, как и его труп. Тяжело не обратить внимание на оборванца, который уже три минуты крадется за тобой шаг-в-шаг. И, пожалуйста, не утруждайте себя тем, чтобы солгать мне о том, что у вас именно сегодня принялась умирать родительница, и вы решились на кражу исключительно ради заработка на лекарства. Лютен, друг мой, вы очень вовремя. Займитесь этим прощелыгой, пока он не попался на глаза патрульным или мне, но уже в дурном настроении. Кстати как успехи?

Юный щипач взвыл от боли - налитые железом пальцы жуткого рыжеволосого коротышки капканом впились ему в ухо, не давая возможности даже подумать о побеге.

– Скорый “Лютеция-Лозанна”. Седьмой вагон. Кстати, немного завидую - вам доведется прокатиться на только что выпущенном из цеха паровозе “Рапиде”.

Барон поднял с пола саквояж и отсалютовал дворецкому тростью:

– Стриж? Хорошее название для поезда. Что ж, не буду больше задерживать. Пожелайте мне удачи, Пьер.

Железнодорожный вокзал Сен-Лазар возвышался над площадью Европейской Конкордии, будто исполин из стали и камня, застывший в клубах дыма и угольной гари.

Снаружи здание поражало своей монументальностью. Его фасад, выстроенный в неоготическом стиле, сочетал острые шпили и арочные окна с тяжелыми железными балками, добавленными позже, в эпоху прогрессивного бума. Стены из светлого камня, потемневшие от копоти, были украшены резными горгульями, чьи пасти извергали не воду, а тонкие струи пара из скрытых труб. Над главным входом возвышалась огромная арка, увенчанная часами с циферблатом из бронзы, чьи стрелки двигались с легким шипением — работа парового механизма, спрятанного внутри. По бокам арки тянулись ряды узких окон-витражей, изображающих сцены из истории Конкордии: революции 1848 года, подписание конституции в Турикуме, первые дирижабли в небе Галлии.

Внутри Сен-Лазар был царством шума и движения. Главный зал, огромный, как собор, простирался под стеклянным куполом, поддерживаемым ажурной сетью стальных ферм. Стекло давно покрылось сажей, и свет солнца проникал сюда тусклыми пятнами, смешиваясь с дрожащим сиянием газовых фонарей, подвешенных на цепях. Пол, выложенный черно-белой плиткой, был истерт тысячами ног — от аристократов в цилиндрах и длинных пальто до рабочих в пропитанных маслом комбинезонах. Воздух пропах углем, ржавчиной и слабым ароматом кофэ из ларьков, где буржуа покупали горячие напитки за немыслимые для работяг суммы.

Платформы, уходящие вглубь вокзала, гудели от работы паровозов. Их черные корпуса, украшенные медными трубами и шипящими клапанами, изрыгали пар, что оседал на рельсах жирной пленкой. Каждый поезд был чудом инженерии: массивные колеса вращались с лязгом, а котлы гудели, как живые сердца. Над платформами висели таблички с названиями городов — “Турикум”, “Аугсбург”, “Медиолан” - вырезанные на железных пластинах, покрытых патиной. Механические телеграфы, щелкая, передавали сообщения о расписании, а носильщики с паровыми тележками сновали между толпами, перевозя чемоданы и ящики.

Вокзал жил своей жизнью. Здесь аристократы прощались с любовницами, уезжая в Гельвецию, а мигранты из Андалусии, сгорбленные под тяжестью узлов, выходили из деревянных вагонов, чтобы отправиться на зоаводы столицы в поисках заработка. Жандармы в синих мундирах патрулировали платформы, их шаги заглушали свистки паровозов, а в углах зала прятались клошары, выискивая объедки или оброненные монеты. Над всем этим незримо витала тень Ватикона: в нише у входа стояла статуя святого Лазаря, чьи каменные глаза следили за каждым, кто входил или покидал вокзал.

Машинист новенького паровоза, следующего, судя по табличке, в Лозанну, подгонял помощников, без устали таскающих ведра с водой для котла. Контроллеры, затянутые в форменные тужурки, проверяли билеты, впуская в вагон покидающих Галлию.

Гведе Семитьер занял свое место практически перед самым отправлением. Сделал несколько глотков из фляги, развернул утреннюю газету. Спустя час, когда поезд, разогнав пары, покинул границы очаровательного в своей простоте Фонтенбло, поднялся с мягкого кресла и направился к переходу между вагонами.

– Эжен! Какая встреча!
– Барон радостно раскинул руки, будто приглашая своего знакомца слиться в объятиях.
– А вы, стало быть, решили посетить благословенную Гельвецию?

Пухленький мужчина в сером костюме бросил на распахнувшуюся дверь купе испуганный взгляд. Утер пот, приложил руку к сердцу:

– Барон, разве можно так пугать? Эдак и оконфузиться недолго. Неужели у вас не получается выиграть пари, и вы покидаете Галлию?

Могильщик, не дожидаясь приглашения, уселся напротив Пети: