Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

— Считаю, на главном участке сейчас же надо назначить ответственных за постройку баррикад, — сказал Медведь.

— Правильно, — поддержал Седой. — Какие будут соображения?

— Соображение одно, — сказал Василий Осипов, — наше это дело, депутатов то есть. Коли рабочие нас выбирали, значит, мы и должны сказать им, куда идти и что делать.

Затем решили, что перекрыть баррикадами Кудринскую улицу и Пресненский мост поручат Ивану Куклеву и Сергею Дмитриеву. Перекрыть Конюшковскую, Большой Девятинский и Горбатый мост — Василию Осипову и Сергею Филиппову, Воскресенскую, Пресненский вал и Малую Грузинскую — депутатам Ивану Баулину и Павлу Тюльпину. Это баррикады первой очереди, их построить обязательно завтра. Послезавтра может быть поздно.

— Переходим к основному вопросу — организации боевых действий, — продолжал Седой. — За каждой дружиной закрепляется участок. Предлагаем так поделить наш боевой район на отдельные боевые участки. Первый участок — берег Москвы-реки. Поручается дружине сахарного завода. Установить круглосуточное наблюдение. В случае появления городовых — задерживать и обезоруживать. В случае появления воинских частей — немедленно сообщать штабу. Задача ясна?

— Ясна! — отозвался Федор Мантулин, начальник дружины сахарного завода.

— Двинулись дальше. Второй участок — район Горбатого моста. Улицы Конюшковская, Нижняя Пресня, Большой Девятинский переулок. Очень ответственный участок, товарищи. Как и район Пресненского моста. Через эти мосты путь на Пресню. Этот участок поручаем боевой дружине Шмитовской фабрики.

— Спасибо за доверие, — сказал Михаил Николаев. — Шмитовцы не подведут.

— Третий участок — район Брестских мастерских. Улица Ходынская и вся полоса, прилегающая к железнодорожным путям. Поручается боевой дружине железнодорожников. Четвертый участок — Грузинский вал, переулок Курбатовский, до Сенной площади. Этот участок за боевой дружиной чугунолитейного завода Грачева. А теперь о последнем и главном участке — от Кудринской площади до Пресненской заставы. Здесь, скорее всего, поведут наступление царские войска. Этот участок поручается непосредственно штабу. Основная боевая сила — дружина Прохоровской мануфактуры. Здесь место решающих боев.

Сказав эти строгие слова, Зиновий внимательно оглядел слушающих его рабочих и подумал, что именно эти люди первыми прольют свою кровь, первыми отдадут свои жизни за рабочее дело. За короткое время, проведенное им на Пресне, он успел крепко сдружиться с этими людьми; мысль о том, что многим из них, а может быть и всем, суждено погибнуть в боях, наполнила его душу и печалью и горечью. Самые смелые, самые честные идут впереди, не щадя себя. Но иначе не может и быть. Кому же идти впереди, как не самым лучшим?

А ему, призывающему их к борьбе, а теперь и посылающему в бой, — труднее всего. От его мужества и разума тоже зависит, сколько прольется крови, пока придет победа… Он знает, твердо знает, что победа придет, но когда… и сколько потребуется жизней…

4

Люди шли и шли со всех концов Пресни, вливаясь в просторную площадь Пресненской заставы, как шумные реки вливаются в широкое озеро. Рабочие Прохоровки выходили из спален и собирались во дворе, возле «большой кухни».

Седой отправил к заставе двух членов штаба, поручил им передать начальникам дружин, чтобы выстраивали колонны по предприятиям по десять человек в ряд; и у каждой колонны обязательно боевое охранение. А сам попросил депутатов собрать народ кучнее, сказал, что должен выступить перед рабочими.

— Неуютно на морозе-то, — возразил Седому Сергей Дмитриев.

— Вся речь моя от силы на пять минут, — успокоил его Седой. — Надо, чтобы рабочие знали.

Из подвалов «малой кухни» выкатили две порожние сорокаведерные бочки, бросили поперек нескольких толстых плах. На изготовленную наспех трибуну поднялись Седой и депутаты Сергей Дмитриев и Василий Осипов.

— Товарищи прохоровцы! Дорогие товарищи рабочие! — обратился Седой к тысячам ткачей, красильщиков, металлистов. Вот когда пригодилась звонкая сила его далеко слышного голоса. — Дальше терпеть нельзя! Три дня назад Московский Совет рабочих депутатов принял воззвание к рабочим. В воззвании сказано: «Если бы собрать всю кровь и слезы, пролитые по вине правительства лишь в октябре, оно бы утонуло в них, товарищи…»

Прошло всего три дня. И за эти три дня пролиты новые реки рабочей крови! В пятницу по приказу генерал-губернатора из пушек стреляли по нашим товарищам, собравшимся в училище Фидлера, а потом шашками рубили безоружных людей. На Страстной площади, на Большой Садовой десятками расстреливали рабочих, наших товарищей, наших братьев! Доколе будем терпеть? Царские палачи хотят нас запугать казацкими нагайками и шашками, солдатскими штыками и пулями. Не выйдет! Пусть они теперь страшатся нашего пролетарского гнева! Все на манифестацию! Покажем царским прихвостням свою рабочую силу! Пусть знают, ни одна капля рабочей крови не останется без отмщения!

Дружно построились в колонны. С красными флагами на высоких древках, с несмолкающими боевыми песнями вышли на Трехгорный вал и двинулись к Заставе.

Мария Козырева поднялась задолго до часа, определенного для начала манифестации. Тимофей еще не вернулся из деревни, по-видимому, решил пересидеть там опасное время.

Так оно и лучше, подумалось Марии. Никто не будет над душой стоять, не станет выговаривать да совестить: куда? да зачем? да не бабье дело… А так, можно сказать, руки развязаны и сама себе голова.

Хотела было отправиться в Грузины за новой своей подругой. Да вспомнила, как Наташа говорила, что Седой строго-настрого запретил ей ходить на манифестацию и вообще без особой нужды на улице не показываться. Потому что она, как секретарь штаба, слишком много знает такого, за чем шпики охранки настырно охотятся день и ночь.

И Мария решила пойти к старой закадычной своей подруге — Александре (в цехе ее звали просто Сашуней) Быковой. Сашуня жила неподалеку, по пути к Заставе. Но заходить за нею не пришлось. Едва выйдя за ворота, Мария увидела, что Сашуня торопливо идет ей навстречу.

— Вот уж правда, на ловца и зверь бежит, — сказала Мария. — Я-то ведь к тебе собралась.

— Это кто же ловец, а кто зверь? — засмеялась Сашуня.

Она была тоже девка красивая, но на другой лад. Хоть и не такая яркая и броская, как Мария, но и на нее оборачивались на фабричном дворе и на людной улице. Была она стройная и подвижная, как белочка, в своей голубой жакетке, а на хорошем лице — большие серые глаза в пушистых ресницах. Кроме того, была веселая и смешливая. Словом, лучшей подруги Мария Козырева себе и не желала.

Колонна Прохоровской мануфактуры шла во главе манифестации. Мария и Сашуня успели занять место в первом ряду, всего на какой-то шаг позади знаменосца. Хотя шли по десять человек в ряд, так много явилось и а манифестацию, что, когда передняя колонна подошла к Малой Грузинской, последняя еще не оторвалась от Пресненской заставы.

В рядах манифестантов было шумно и весело. Песни прокатывались по колоннам одна за другой. Едва угасала песня в одном месте, как тут же разгоралась следующая. Вокруг Марии и Сашуни собрались голосистые ребята, и в голове прохоровской колонны песня не смолкала.