Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

Свою пресненскую дружину Седой поместил в отдельной комнате на втором этаже. Разбил на три взвода, назначил начальников взводов: себя, Медведя и Владимира Мазурина. Определил время вахты: первому взводу до полуночи, второму — от полуночи до трех часов утра, третьему — от трех часов до шести.

— А после шести опять первому взводу? — спросил кто-то из дружинников.

— К шести часам здесь не должно быть ни единой души, — ответил Седой.

Он сам развел и выставил караулы ко всем входам и выходам и на лестницах, ведущих с этажа на этаж. Трем бойцам училищной дружины, выделенным ему для связи, приказал обойти помещения, уложить всех спать и проверить, везде ли погашены огни. После этого проверил, где улеглись Медведь и Мазурин — чтобы, если понадобится, ночью сразу найти их, — а потом отошел к окну и присел па подоконник, так, чтобы виден был выход из переулка на Тверскую. Редкие огни в окнах окрестных домов гасли один за другим, и скоро за окном ничего уже было не различить. Только поодаль, на углу Тверской и Старопименовского переулка, горели костры, вокруг которых грелись солдаты.

Стояла настороженная тишина, время от времени разрываемая одиночными выстрелами, а иногда и винтовочными залпами. Через несколько часов он узнает о зловещей сути этих залпов, пока же они лишь напоминали ему, что враг — рядом.

Время шло; интервалы между залпами и выстрелами становились все продолжительнее, и наконец все стихло, И ничто не отвлекало его от глубоких раздумий…

Теперь уже ясно, что восстание неотвратимо. После сегодняшнего налета казаков на мирное собрание, после наглых обысков и избиений даже самые умеренные или, проще сказать, трусливые должны понять, что силе надо противопоставить силу. Жизнь подтвердила правоту тех, кто, подобно ему, призывал к восстанию.

И правильно поступали они на Пресне, положив все силы на создание боевых дружин, на вооружение рабочих. Если бы в каждом районе так, уже завтра Москва была бы в руках восставшего пролетариата… Готовых к борьбе людей и сейчас много, пусть в одном районе больше, в другом меньше, а по всей Москве наберутся тысячи убежденных бойцов.

И вспомнилось ему, как на бюро Московского комитета разгорелся жаркий спор, когда обсуждали план вооруженного восстания. Виргилий Шанцер требовал оттянуть все боевые дружины в центр, объединить в одну боевую армию и ударить по главной цели. Взять штурмом резиденцию генерал-губернатора, провозгласить в Москве власть Советов рабочих депутатов и обратиться с революционным призывом ко всей России. Ему возражал Станислав Вольский. Он предлагал начать повсеместные восстания в районах, утвердить там власть Советов рабочих депутатов, окружить железным кольцом правительственный центр и принудить его к капитуляции.

Большинство склонялось к тому, чтобы принять план Вольского, и ему, Литвину, самому тогда казалось, что начинать надо с восстания в районах. Теперь же ему думалось, что смелее и, стало быть, вернее был бы план Виргилия Шанцера… Надо было тогда же, не теряя времени, привести его в исполнение… А теперь нет в их рядах ни Шанцера, ни Васильева, ни Вольского.

Теперь хочешь не хочешь начинать надо с восстания в районах. Прохоровцы, да и вся Пресня уже готовы подняться с оружием в руках. Верно говорили об этом сегодня депутаты Куклев, Баулин и Осипов…

И, перебирая в памяти эпизоды заседания на «малой кухне», словно споткнулся. А как же Надя? Сам не смог проводить и поручить не успел никому… Если ее захватят с ее записями, не миновать беды. Охранка теперь лютует, не пощадит ни женщины, ни ребенка… Ах, Надя, Надя!

И тут же оборвал себя. Нет в Москве никакой Нади! Для тебя, как и для всех, — товарищ Наташа.

В тревожных мыслях прошло время до полуночи. Разбудил Медведя, вместе с ним обошел и сменил караулы. Приказал в случае малейшей тревоги разбудить и его. Лег на нагретое Медведем место и на удивление быстро заснул.

Разбудили его Медведь и Володя Мазурин. Зажег спичку, взглянул на часы: без четверти пять.

— Только что погасили костры на Тверской и на Страстной площади, — доложил Володя Мазурин.

— Откуда известно, что и на Страстной?

— С чердака видно.

Первая мысль: назревает внезапная атака. Приказал поднять всех спящих и приготовиться к бою. На улице по-прежнему было тихо. Стал выяснять у дружинников-учащихся, можно ли незаметно выйти из училища. Ответили, что из училища два выхода: парадный — в Благовещенский переулок и второй — во двор. Скорее всего, оба под наблюдением.

И тогда кто-то предложил спуститься с чердака по водосточной трубе вдоль боковой стены. Словом, там, где не могут заметить ни с улицы, ни со двора.

Охотников сыскалось больше чем надо. Снарядили две группы молодых дружинников — ребят по пятнадцати-шестнадцати лет — по три человека в каждой. Выпустили первую группу разведчиков, спустя несколько минут — вторую и… с нетерпением стали ждать.

Прошло более получаса. Седой начал уже корить себя, что отправил ребят на погибель. И тут условный стук в парадную дверь. Быстро разобрали завал из столов и прочей училищной мебели, впустили разведчиков.

— Все ушли, — запыхавшись, докладывали ребята. — И казаки, и солдаты. Никого нет.

Сообщили и трагическую весть. На Страстной площади несколько раз расстреливали задержанных войсками людей. Об этом рассказал ребятам ночной сторож Елисеевского магазина. Эти залпы и слышны были вечером и ночью.

Послал Медведя с группой дружинников проверить, свободен ли проход на Садовую и Большую Никитскую. Через несколько минут вернулся связной от группы Медведя.

Путь был свободен. Времени терять было нельзя. И небольшими группами по пять — десять человек все укрывшиеся в училище разошлись.

Глава тринадцатая ЕСЛИ БЫ СОВРАТЬ ВСЮ КРОВЬ И СЛЕЗЫ…

1

Огромный обеденный зал «большой кухни» был переполнен. Успевшие войти первыми сидели за столами, словно пришли на обед, с тою лишь разницей, что были одеты и за столом, определенным на шесть человек, теперь разместились по семь, а то и по восемь, И все же все не уселись. Теснились в проходах между рядами столов, вдоль стен, перед раздевалкой, перед раздаточными окнами.

Став на скамью, возвышался над толпой седобородый депутат Василий Иванов, гравер с Прохоровки, выбранный председателем собрания. По одну сторону от него Седой, далеко приметный шапкою седых кудрей, по другую — плотный кряжистый Медведь, и тут же, на этой же скамье, депутаты Сергей Дмитриев и Иван Баулин.

Седой закончил свою короткую взволнованную речь боевым призывом:

— Товарищи рабочие Прохоровской мануфактуры! Только с оружием в руках отстоим мы свои права! Вступайте в боевую дружину! Превратим нашу фабрику, всю нашу Пресню в несокрушимый боевой лагерь! К оружию, товарищи!

Слова его потонули в аплодисментах, одобрительных возгласах, криках «ура». И резким диссонансом в общем боевом настроении прозвучал одинокий выкрик:

— Под пули загнать норовишь! Не надо нам оружия. Надо по-хорошему, миром да добром.

Кричал рослый мужик в нагольном полушубке, стоящий в проходе между столами.

— Провокатор! — взорвался зал.

— В шею его!..

Десятки рук потянулись к мужику.

— Тихо, товарищи! — во всю силу своего голоса крикнул Седой. — Это ведь свой, рабочий человек. И смелый к тому же. Не побоялся поперек всех сказать. Он нашу правду поймет и хорошим дружинником будет. — И уже обратился прямо к нему: — Слушай, ты, миротворец. И если кто согласен с ним, тоже слушайте. Когда в январе питерские рабочие пошли к царю с миром, семейно, с иконами и царскими портретами, царь приказал в рабочих стрелять. Одним махом три тысячи положил. А ведь это очень много — три тысячи. Вдвое больше, чем нас сейчас здесь собралось… Вот как ходить к царю с миром. А имеется и поближе пример. Вчера вечером собрались на митинг. Вот он был, — Седой указал на Сергея Дмитриева, — и он тоже, — указал на Ивана Баулина, — и еще многие из прохоровцев. Собрание самое мирное, а пришли жандармы и казаки и разогнали нас. Кто сумел, ушел, не сумел — в тюрьму попал. Да если бы знали в охранке, что мы тут сейчас собрались, так мигом бы прискакали казачьи сотни. Вот потому и нельзя миром, а надо с оружием.