Бару Корморан, предательница

— Идем, — приказала Бару.

Они спустились со склона, заросшего высоким сосняком. В низине туман загустел, смешавшись с едким дымом. Издалека доносились крики — то громче, то тише, словно Ордвинн качался вверх–вниз на штормовых волнах.

Неожиданно прямо па них, крича по–урунски, выбежал человек. Один из охотников Сентиамутов пустил стрелу над его головой, а потом — и другую, вонзившуюся в живот. Бару, замершая от его крика, в котором теперь звучала нотка удивления, не успела даже обнажить саблю.

Человек рухнул в мокрые от росы кусты.

Мельком подумав о том, что скажут о ней после этого эпизода, Бару ринулась к упавшему. Странно, но она почему–то почти ничего не чувствовала и только надеялась, что вид у нее не слитком испуганный. Мужчина истошно кричал, цеплялся огромными ручищами за корни кустарника и бился черепом о землю, пытаясь уползти, утопиться в раскисшей от влаги земле или просто избавиться от стрелы в брюхе. Он явно пробовал выдернуть ее — и разорвал рану зубцами наконечника.

Какой–то охотник выругался.

Его стахечийский был достаточно примитивен и вполне понятен Бару.

— Это кто ж, Ала Одфири?

— Нет, у Алы зубов поменьше. Может, Ора?

— Его двоюродный?

— По–моему, родной брат.

— Ора вечно так — уж заплутает, так заплутает.

Глаза упавшего выпучились.

«Наверное, — подумала Бару (мысль эхом отдалась в голове — та внезапно сделалась гулкой и звонкой, опустевшей, точно глазница, из которой вынули глазное яблоко), — он открыл для себя новую боль и новый страх, прежде невообразимый».

Содержимое кишечника растекалось под упавшим вонючей лужей.

— Он из наших, — сказала Бару.

Охотник, выпустивший стрелу, согнулся пополам в приступе рвоты. Бару с опаской прислушалась к собственным ощущениям, но ее не стошнило. Охотник выпрямился, сплюнул и прохрипел:

— Он бы хоть кричал не по–урунски. Я по–урунски почти не понимаю.

Человек на земле продолжал кричать. Бару обнаружила, что вся охрана молча смотрит на нее. Тогда она сделала повелительный жест. Он ничего не значил, однако она каким–то образом осознавала, что отдает определенный приказ.

— Уде, сделаешь? — спросил рослый дружинник.

Тот, кого стошнило, сплюнул и вынул нож.

— Нет… — Посмотрев на клинок, он добавил, как будто это было важно: — У него борода.

— Там, в колодце, — просипел умирающий и вдруг зашелся в крике, замолотил но корням, глядя на стоящих вокруг него. — В колодец бросил! — с отчаянием завыл он.

Его придержали и перерезали ему горло.

— Кто скажет Але? — спросил Уде.

— Я, — ответила Бару.

Дым поредел. За деревьями показался просвет — дорога и иоле битвы.

— Не стоило сниматься с места, — произнесла Бару. — Назад, к сукновальне.

* * *

Лесная война поражала воображение.

Сначала колонна Наяуру увидела дым, который окутал опушку леса, смешавшись с туманом и тучей стрел. Капитаны заорали: «К бою — стройся! В строй, собаки!» Пехота Маскарада в белых масках заняла центр, велиты Наяуру встали по флангам со своими дротиками. Лучники находились позади.

«Шакалы» Одфири стреляли из–за деревьев и дымовой завесы, стараясь прижать противника к земле. План Тайн Ху оказался до идиотизма прост, но иначе не получалось, поскольку держать связь с ее разрозненными отрядами во время боя было невозможно.

Первой ударила стахечийская ягата — Тайн Ху доверяла им меньше всего, но они были самыми крепкими. Дзиранси повел воинов Дома Хуззахт — бледнолицых, рыжеволосых, оглушающих ревом и ослепляющих блеском стальных лат — на фланг Наяуру. Они ударили по охотникам, набранным Наяуру в рекруты, словно призраки прошлого. Ни один ордвиннец — ни простолюдин, ни князь — не забывал страха перед воссоединенной империей Стахечи: та частенько обрушивалась на Ордвинн со склонов Зимних Гребней стальной лавиной. Теперь этот страх явился к ним во плоти.

Кроме них, у Тайн Ху не было тяжелой пехоты. Из всех «шакалов» только они могли вступить в открытый бой.

Но капитаны Наяуру ни о чем даже не догадывались. А велиты в легких кожаных доспехах увидели атакующую их армию длинных копий и непробиваемых лат. Поэтому они поступили так, как сделал бы на их месте любой разумный воин. Поступок их был столь же разрушителен, сколь и предсказуем.

Они начали оттягиваться к солдатам Маскарада, стоявшим в центре, и оголили фланг.

Тайн Ху и ее «шакалы» ринулись в прореху. Они стремительно пересекли дорогу, стреляя на бегу, и скрылись в лесу позади строя Наяуру. За ними шла следующая колонна. То были не защищенные ничем, кроме красной боевой раскраски, берсерки–книжники Лизаксу. Они напоминали диких зверей, яростно рвущихся с привязи.

И Тайн Ху предоставила слово им.

Они устремились вперед, выкрикивая постулаты нигилистического самоотрицания и вращая глазами. Когда они врубились в гущу лучников Наяуру, фонтаны крови взлетели над полем боя под отвратительный хруст и визг.

Воины Наяуру, расстреливаемые с фронта и с тыла, завопили, заметались, кинулись врассыпную.

Строй удержали солдаты Маскарада. Прикрывшись «черепахой» из поднятых щитов, они с гротескной целеустремленностью начали отступать. Но легконогие лучники не давали им покоя.

Наконец Тайн Ху, опасаясь, что у них кончатся стрелы или их могут выманить на запасный полк, объявила конец охоты.

Тайн Ху явилась к сукновальне во главе ликующего войска и преподнесла Честной Руке дар — отрубленную голову в маске и шлеме, покрытом вмятинами от меткой стрелы. Оттуда, где сталь оплошала, — прямо из виска — торчало древко с ярко–синим оперением.

— Есть пленные, — сообщила Тайн Ху. — Оставим их головы здесь, на страх врагу?

— Вели им отправляться домой, к своим семьям, — приказала Бару. — Пусть передадут княгине Наяуру мое послание: встань на нашу сторону, и мы пощадим тебя.

— Справедливая участь для воинов Наяуру, — сказала Тайн Ху, поднимая перед собой отрубленную голову. — Но как поступить с фалькрестийцами — с теми, кто в масках?

— Тоже отпустить. Но вначале — перерезать им сухожилия, — произнесла Честная Рука. — Пусть Каттлсон захлебнется в своих увечных.

Глава 22

Ночью Бару отправилась в свой шатер из оленьих шкур. Когда она задремала, ей приснился кошмар. Она увидела орла с синим оперением. Стрела пронзила голову птицы от виска к виску, однако орел продолжал кружить над ириадским торгом и кричал ей с высоты: «И бросил его в колодец!»