Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах

Кстати, сыщик все-таки отличался от погибших одной деталью: имея тот же возраст, тот же пол, пользуясь теми же продуктами и препаратами, — он не был лысым; жертвы же, как читатель уже заметил, страдали ранним облысением… Можно ли усмотреть здесь мифологическую символику и вспомнить о богатыре Самсоне, сохранявшем силу, пока не потерял волосы? С одной стороны, уж очень это просто, с другой — почему бы и нет, если мы читаем произведение европейского писателя, выросшего в культуре, пронизанной христианской (а следовательно, библейской) образностью.

Уже из приведенного выше фрагмента, объясняющего причину загадочных смертей, видно, что идея романа «Насморк» та же, что и в «Расследовании»: жизнь как хаотическое движение частиц (одна из деталей, напрямую связывающая два романа Станислава Лема, — созвучие фамилий тех персонажей, которые эту идею высказывают: «английский» доктор Сисс в «Расследовании» и «французский» доктор Соссюр в «Насморке»). Случайные факторы — подчеркиваю, природные — вносят в этот хаос какие-то изменения. Результатом изменений становятся незапланированные происшествия, в том числе — скоропостижные смерти ничтожно малого числа «частиц» — людей определенного возраста и происхождения.

Вновь мы наблюдаем схему: есть жертва, есть сыщик, но нет убийцы, поскольку то, что считалось преступлением, не было таковым. Расследование приводит не к разоблачению убийцы, а к открытию: убийства не было. «Кто-это-сделал?» — «Никто». «Непознанное» в подобных произведениях становится синонимом «Опасного» или «Враждебного». Непонятные мотивы преступления оказываются отсутствием таковых, создаваемым ошибочным представлением о предумышленном убийстве, то есть о наличие у «преступника» сознания. Если угодно, такой тип произведения можно назвать и «пантеистическим детективом», поскольку, хотя и против воли авторов, но по законам уже литературного творчества враждебная природа в процессе расследования одушевляется, ее проявления рационализируются — при том что конечно же это псевдорациональность. На самом деле, сыщику противостоит очередная «львиная грива» или орангутан, у которых нет и не может быть ни разума, ни мотивов…

Во всяком случае, похоже, что не может. Пишу «похоже», поскольку все равно невозможно отделаться от ощущения разумности враждебной человеку природы. Да, все происходит как следствие случайного сочетания малозначительных по отдельности факторов. Но есть все-таки в этой случайности скрытая упорядоченность, есть в этом безумии своя система, как у Гамлета. Такое ощущение возникает в силу нескольких причин. Прежде всего — большая часть случайных факторов, соединение которых приводит к смертям-«убийствам», привнесена в окружающий мир человеком. И сочетание их оказалось возможным только благодаря созидательной, цивилизационной деятельности человечества в целом.

«Раньше человеку хотелось, чтобы все было просто, пускай даже и загадочно. Единый Бог, единый закон природы, один тип возникновения разума во Вселенной и так далее»^[418]. Но — «...мы живем в мире сгущения случайных факторов. Цивилизация — тот же молекулярный газ, хаотический и способный удивлять “невероятностями”, только роль отдельных атомов выполняют люди. Это мир, в котором вчерашний феномен становится обыденностью, а сегодняшняя крайность — завтрашней нормой»^[419].

Природа реагирует на бесцеремонное и тоже непреднамеренное вторжение человека. А значит, появление того самого преступника, которого мы уже прочно окрестили в произведениях данного поджанра как «Никто», инициирует… человечество в целом! Человеческая цивилизация.

И сам сыщик — как представитель оной — несет ответственность за то, что преступления, которые он расследует, произошли…

Итак, вот формулировка основных критериев рассматриваемого поджанра (тех, которые отличают его от классического детектива в целом):

1. В центре повествования — жестокое убийство, чаще — серия убийств, в действительности являющихся результатом неизвестного или редкого природного явления (не встречающееся в описываемых местах опасное животное, как в «Львиной гриве»; редкое сочетание случайных факторов, подобно ситуации в «Насморке»; проявление опасного природного феномена — инфразвука — в романе Юрия Чернера «Особая точка»^[420], вновь открытый закон природы в повести «По делам его» Павла Амнуэля^[421] и т.д.).

2. Отсутствие преступника и его признаний определяет во многих случаях открытый финал произведения: версия, предложенная читателю, — лишь одна из возможных, что вполне согласуется с заменой дедуктивного метода статистическим.

3. Третий же эстетический жанровый критерий «убийства без убийцы», «пантеистического детектива» — метафизическая «вина» сыщика, та самая вина «Эдипа-сыщика», о которой я уже достаточно подробно говорил ранее.

Кстати, Станислав Лем в «Насморке» не обходится без намека на «эдиповскую» трактовку. Вот сцена, предшествующая разгадке:

«Я вытряхнул на пол вещи из чемоданов, добрался до плоских колец, соединенных металлическим штырем, — Рэнди с улыбкой вручил мне их в Неаполе, чтобы я мог заковать убийцу, окажись он в моих руках. Я поймал его! …я не стал о нем писать, боялся, что не успею, поэтому только швырнул горсть орехов на телеграфный бланк, придвинул кресло к батарее отопления, упал в него, уперся в него спиной, ногами в пол и, приковав себя к трубе калорифера, напрягшись до предела, ждал этого, как старта»^[422].

Либо преступника нет, то бишь он есть, но он — «Великий Никто», враждебная природа, окружающий нас космос. Либо он есть, и он — сам герой, сам сыщик, расследующий преступление, совершенное им, самим фактом своего расследования. «Никто» versus «Никто». Как сказано у Томаса де Квинси в эссе «Убийство как одно из изящных искусств»: «“Et interrogatum est у Битка-в-тесте: — Ubi est ille Sicarius? Et responsum est ab omnibus: — Non est inventus”^[423]»^[424].

Истинная суть истории царя Эдипа — вовсе не в том, что получило в позднейшие времена название «эдипов комплекс» (да простит меня тень Фрейда; впрочем, венский психиатр в загробную жизнь не верил и вряд ли ныне блуждает по земле, прислушиваясь к разговорам живых): не инцест и убийство отца, совершенные по неведению. Суть этого потрясающего мифологического сюжета, о которой я писал выше и которая так удивительно преломляется в рассматриваемом поджанре, — отождествление преследуемого и преследователя, преступника и судьи, виновника и воздаятеля, — отождествление полное.

В этом смысле представляется очень интересным уже упоминавшийся выше фантастический детектив Павла Амнуэля «По делам его», в котором причиной жутких, загадочных убийств становится даже не материальное вторжение в природу, но «всего лишь» познание одного из законов, которому эта природа подчиняется. Тут можно усмотреть некую параллель к взаимоотношениям религиозного сознания и «магизма». Последний не предполагает никаких воздаяний за насильственное воздействие на одухотворенную природу: «Я хочу» — и далее либо заклятием, либо симуляционными действиями получаю желаемый мне результат. Иными словами, даже формулировка одного из законов, то есть умозрительная попытка введения порядка в хаос, грозит уничтожением Вселенной. Все тот же образ древа познания, плодам которого лучше бы пребывать в райском саду, а не в желудке Эдипа…