Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах
Шрифт:
Имитация воскрешения убитого присутствует и в творчестве Эдгара По: в рассказе «Ты — тот человек!», менее популярном, нежели истории о шевалье Огюсте Дюпене, но тоже детективном, труп вдруг приподнимается и, указуя перстом на убийцу, произносит фразу, ставшую заголовком.
Кстати, этот рассказ имеет прямую параллель с вышеизложенной еврейской сказкой. Во всяком случае, рационалистическое объяснение фокуса, использованного в рассказе По для изобличения убийцы, вполне приемлемо. Подробности излагать не буду, желающие могут прочесть этот рассказ, он включен во все сборники американского романтика.
Я вовсе не утверждаю, будто Эдгар По читал еврейские легенды. Этот пример приведен лишь для того, чтобы показать бродячий сюжет,
«Игра светотени, поэзия, чувство»
«Многим из нас, книгочеев, вероятно, известно о том, что в прошлом веке сэром Фрэнсисом Дэшвудом было основано Общество вспомоществования пороку — Клуб адского огня. Существовало также и Общество по воспрещению добродетели, возникшее — если не ошибаюсь — в Брайтоне. Запрету подверглось само это общество, однако я должен с прискорбием объявить, что в Лондоне имеется клуб, направления еще более возмутительного. По направленности своей этот клуб следовало бы наименовать Обществом поощрения убийств, однако сами его члены предпочитают изысканный ??????????[426] — Общество знатоков убийства. Они не скрывают своего пристрастия к душегубству, провозглашают себя ценителями и поклонниками различных способов кровопролития — короче говоря, выступают любителями убийства. Каждый новый эксцесс подобного рода, заносимый в полицейские анналы Европы, они воспринимают и подвергают всестороннему обсуждению, как если бы перед ними была картина, статуя или иное произведение искусства»[427].
Так начинается одно из самых странных произведений, написанных в первой половине XIX века, — эссе эксцентричного Томаса де Квинси «Убийство как одно из изящных искусств». Далее в нем приводится тот принцип, которому следовали многие, если не все сочинители детективных историй «золотого века» классического детектива:
«…в наш век, когда профессионалы явили нам образцы подлинного совершенства, представляется очевидным, что публика имеет полное право ожидать соответствующего улучшения и в стиле их критики. Теории и практике следует продвигаться вперед pari passu[428]. Люди начинают понимать, что для создания истинно прекрасного убийства требуется нечто большее, нежели двое тупиц — убиваемый и сам убийца, а в придачу к ним нож, кошелек и темный проулок. Композиция, джентльмены, группировка лиц, игра светотени, поэзия, чувство — вот что ныне полагается необходимыми условиями для успешного осуществления подобного замысла»[429].
Критик Кирилл Корбин, рецензируя русское издание произведений Де Квинси, заметил по поводу упомянутого эссе:
«Перед нами редкий случай того, как литературный персонаж вдруг обрел голос на страницах, принадлежащих перу другого автора, не имеющего представления о первом. “Убийство как одно из изящных искусств” — не что иное, как гипотетическая лекция, прочитанная Огюстом Дюпеном, сыщиком, сочиненным Эдгаром По. И Квинси, и По испытывали пагубное пристрастие к средствам, уводящим за границу рациональности. И тот и другой были почти безумцами. В безумии и того и другого была железная логика. Из этой логики родился жанр англосаксонского детектива»[430].
С утверждением, что жанр «англосаксонского детектива» и детектива вообще родился только из логики «почти безумия», не соглашусь, но один из источников указан совершенно верно.
Действительно, канон жанра в начале его существования требовал эстетизации самого акта убийства, а описания мертвого тела делались таким образом,
что не могли вызвать и не вызывали отвращения, — добавлю, что не вызывали и сочувствия, как не вызывала его и личность жертвы. В уже цитировавшемся эссе это объясняется вполне логично:«Морали отдано должное; настает черед Тонкого Вкуса и Изящных Искусств. Произошло прискорбное событие… но сделанного не поправить… коли данное происшествие нельзя поставить на службу моральным целям, будем относиться к нему чисто эстетически — и посмотрим, не обнаружится ли в этом какой-либо смысл… найдем утешение в мысли о том, что хотя само деяние, с моральной точки зрения, ужасно и не имеет ни малейшего оправдания, оно же, с позиций хорошего вкуса, оказывается весьма достойным внимания. Таким образом, все довольны; справедливость старинной поговорки “Нет худа без добра” доказана в очередной раз; недовольный любитель, раздосадованный было въедливостью моралиста, приободряется и находит себе поживу: торжествует всеобщее оживление. Искус миновал: отныне главенствует Искусство (различие между двумя этими словами столь невелико, что ни судить, ни рядить, право, не стоит) — Искусство, я повторяю, и Вкус получают основания позаботиться о своих интересах»[431].
Оставив в стороне иронию, которой пронизаны все творения эксцентричного Де Квинси, скажу, что здесь сформулировано одно из канонических правил классического детектива. Труп — деталь интерьера, декорированного автором под одобрительные возгласы английского эссеиста (вернее, его героя, коему он приписал суждения об «эстетике убийства»). Поскольку — вспомним еще раз: «…в основе детектива лежит тайна, раскрываемая работой ума, умственным усилием»[432], — не так важно все то, что кто-то (не помню кто) снисходительно назвал ползаньем на коленях с лупой в руках.
«Композиция, группировка лиц, игра светотени, поэзия, чувство», о которых пишет английский эссеист, вызывают странное ощущение: будто не преступление совершается, а сервируется стол для званого ужина. Соответствующие сцены из романа «Ганнибал» Томаса Харриса свидетельствуют о том, что доктор Лектер безусловно читал Де Квинси: его подготовка к зловещему финальному «ужину» строится в полном соответствии с эстетическими требованиями цитировавшегося эссе. А то, что все происходящее в «Ганнибале» выглядит скорее черной пародией, нежели иллюстрацией к «Убийству как роду изящного искусства», свидетельствует как раз о том смещении центра тяжести жанра, которое рассматривается в этой главе.
В рассказах Артура Конана Дойла и Гилберта Кита Честертона, в романах Агаты Кристи и Джона Диксона Карра описание жертвы действительно лаконично, сыщика интересует сам факт убийства, сам прорыв иррационального, нарушающий размеренное и слегка дремотное течение жизни. Собственно, «портрет» жертвы дан все в том же эссе «Убийство как одно из изящных искусств»:
«Убиваемый — я полагаю это очевидным — должен быть добродетельным человеком: в противном случае может оказаться так, что он сам, именно в эту минуту, также замышляет убийство…
Ясно также, что избранный индивид не должен быть известным общественным деятелем. <…> Впрочем, в тех случаях, если известная всем особа имеет обыкновение давать званые обеды, “со всеми лакомствами сезона”, дело обстоит иначе: всякий приглашенный испытывает удовлетворение оттого, что хозяин отнюдь не абстракция и, следовательно, убийство его не будет означать нарушения приличий; однако такое убийство относится к разряду мотивированных политически…
Третье. Избранный индивид должен обладать хорошим здоровьем: крайнее варварство убивать больного, который обычно совершенно не в состоянии вынести эту процедуру. Следуя этому принципу, нельзя останавливать свой выбор на портных старше двадцати пяти лет: как правило, в этом возрасте все они начинают страдать от несварения желудка»[433].