Базельский мир

Было заметно, что эти фразы Комин произносит в десятый, а может и в сотый раз, умело управляясь с интонациями и паузами. Глаза его, не без помощи виски, увлажнились и сверкали честным пророческим блеском. Сквозь щетину на щеках проступил румянец. Двадцати лет со времен общежитских посиделок как не бывало. Передо мной сидел Сашка Комин, вдохновенный враль. На институтских девиц эти его штучки действовали завораживающе. Начинал за общим столом, что-нибудь типа что есть любовь или почему Милош Форман гений, а Тарковский так себе, или как он ехал в одном купе с академиком Сахаровым. Потом увлекал какую-нибудь девицу в сумеречный коридор, откуда долго доносилось его бубнение, приглушенные восклицания и загадочное шарканье. Возвращался, как правило, под утро. И этот балабол посмел сравнить меня с Осиповым! – закипело во мне пьяное возмущение. Я решил не оставаться в долгу:

– Знаешь, Сань, вот ей-богу, твоя теория интегрального флирта нравилась мне больше. Какая-то она более органичная, что ли. Помнишь, на пятом курсе?

Комин резко осекся, будто получил пощечину. Он сильно побледнел и посмотрел на меня так, будто увидел впервые.

– Флирта? – тихо переспросил он.

– Сань, дружище, – поняв, что перегнул палку, я примирительно чокнулся, – это замечательные идеи, и ты их прекрасно излагаешь. Я со многим согласен, почти со всем. Но зачем было взрывать ледник и эту канализацию в Генуе? Написал бы книгу или статью в каком-нибудь журнале. И Интерпол тебя бы сейчас не разыскивал.

Комин поднял свой стакан до уровня глаз и, прищурившись, посмотрел на меня сквозь стекло.

– Я очень рад, что ты согласен «почти со всем». Ты знаешь, почти все, кому я это рассказываю, русские, американцы, французы, все согласны «почти со всем». Только никто ничего не собирается делать. – Он поставил стакан на стол. – Вот ты меня послушал, согласился, мы с тобой допьем бутылку виски, завтра я уйду. Что-нибудь в твоей жизни изменится? Захочешь ли ты что-нибудь поменять? Нет. И никто не хочет ничего менять. Напиши я хоть десять книг, хоть тысячу статей, никто не почешется. Даже ради того, чтобы прямые потомки, твои и мои праправнуки жили не семьдесят, а семьсот семьдесят лет.

– Так ты же говоришь, что природа сама обо всем позаботится, когда надо включит механизм, когда надо выключит. Зачем опережать события?

– Не существует доброй матери-природы, которая о нас заботится и все делает нам во благо. Человечество – это цветок, который вырос на камнях. Стоит чуть ослабить волю к жизни, и он погибнет. Кроме того, он может погибнуть по тысяче других, независящих от его воли к жизни причин. Теория вероятности против нас. До сих пор нам чертовски везло, но это везение не может продолжаться бесконечно.

Но самая главная опасность для человечества кроется в нем самом, – Комин показал пальцем на меня. – Федоров сказал, если человек не созидает, он разрушает. Наш сегодняшний мир устроен таким образом, что любой локальный конфликт, любой кризис – политический или экономический, может выйти из-под контроля и привести к глобальной катастрофе.

– Люди – удивительные создания! – Комин встал и принялся расхаживать по кухне, обида была забыта, он снова превратился в пророка с замашками продавца из телемагазина. – Они переплачивают за гибридные автомобили, чтобы, не дай бог, в воздух не попал лишний миллиграмм свинца, и легко допускают бомбардировки Ливии. Они строят одной рукой и разрушают другой. Строят, сами не понимая, что. Разрушают всё, на что укажут негодяи и проходимцы, которых они избрали собой управлять. Этот круговорот они называют жизнью, и никто толком не может объяснить, какой во всем этом смысл. Живем ради детей? Окей! Чтобы они были счастливы? Окей! Это самый достойный, самый осмысленный ответ человека. Но почему-то считается, что образование и некоторое количество фантиков Федеральной резервной службы США в наследство – это именно то, что сделает детей счастливыми, избавит их от метаний, от мучений бесцельности существования. А я предлагаю цель. Ясную цель жизни для всех. И саму жизнь, дополнительные сто, двести, пятьсот лет жизни для каждого. Не сразу, через несколько поколений. Не веришь?

– Не очень, – признался я. – По-моему, хреновый ты агитатор.

– Хреновый! – Комин опустился на стул. – В точку попал. И агитатор хреновый, и оратор. Сам все понимаю, а объяснить не могу. Поэтому я и решил, – продолжил Комин, – буду не разговоры разговаривать, а действовать. Буду злодеем, террористом, плохим парнем. Буду разрушать планету и весь этот мир, чтобы остальные хотя бы зашевелились. Пусть лучше это буду я. Я могу разрушать так, чтобы ни один человек не погиб.

Комин поднял над столом руку со стаканом виски, я подумал, он собирается провозгласить тост, но вместо этого Комин разжал пальцы, тяжелый стакан полетел вниз, перед самой поверхностью стола Комин ловко поймал стакан второй рукой и бережно поставил на салфетку.

– Наглядно! – я отсалютовал своим стаканом мастерству Комина, отпил глоток. – С чего ты вообще решил, что это должен быть ты? – спросил я. – Голоса в голове? Видения? Почему ты?

Комин засмеялся.

– И ты туда же! «Голоса, видения». Конечно! После стольких зимовок в Антарктиде, что же это еще может быть!? Нет, брат! – он тоже сделал глоток. – Это было бы слишком просто. Я, может, и сам бы охотнее согласился быть сумасшедшим. Но тут другое…

– Что?

– Чувство космоса.

– Чувство космоса? – что-то подобное я и ожидал услышать. Если у человека, взорвавшего Антарктиду, нет видений, то обязательно должно быть что-нибудь вроде «чувства космоса».

– Оно есть у каждого человека с рождения, – продолжил Комин. – Только развито в разной степени. И каждый определяет его для себя по-разному. Для кого-то это религиозное чувство, ощущение присутствия Высшего существа, Абсолюта. Для кого-то чувство долга, ответственности перед кем-то или чем-то, что вне тебя. Для кого-то вдохновение. Когда художники или писатели говорят, что кто-то водит их рукой – это оно! Ты сам наверняка когда-нибудь такое испытывал.

– Что-то не припомню, – признался я. – Я далек от всей этой эзотерики, даже в гороскопы не верю.

– Это не эзотерика, – возразил Комин. – Это физика, на уровне средней школы. Космическое излучение. Все вокруг пронизано им. Свет Солнца и других звезд мы видим, но помимо света есть невидимые волны – радиоволны, электромагнитные волны. Они несут в себе информацию, информацию обо всем. О настоящем, о далеком прошлом. Собственно, разницы между настоящим и прошлым нет.

– Да-да, – видя мое удивление, оживился Комин. – Свет от Солнца доходит до нас через восемь минут. От далеких звезд он может идти тысячи, миллионы лет. Звезд уже нет, но мы их видим, для нас они существуют. То есть когда бы ни погасла любая из звезд, во Вселенной всегда найдется место, где эта звезда по-прежнему светит.

Люди – как звезды. Каждый объект Вселенной формирует свое излучение. И если человек умирает, перестает существовать здесь, во Вселенной есть место, где его излучение еще живет. Смерти нет, есть лишь расстояние, а расстояние – вещь преодолимая. И времени нет. Мы живем во всех временах сразу.

– Лихо! – усмехнулся я.

– Я тебя научу! – Комин поставил стакан. – На кухне неудобно, пойдем в гостиную на диван!

– Что это ты задумал? – насторожился я.

– Не бойся, больно не будет.

Вставать мне не хотелось, но Комин решительно взял меня под локоть и потянул в гостиную. Он подвел меня к дивану.

– Садись! Устраивайся удобнее! – сам он уселся рядом со мной, откинулся на спинку и вытянул ноги. – Закрой глаза! Закрой, не бойся!

– Да я не боюсь, – сказал я, тоже вытягивая ноги. – Просто ерунда какая-то, взрослые люди… Ну, закрыл. – Я закрыл глаза.

– Теперь представь звездное небо. Прямо над тобой, как ты его помнишь.

– Да я его не особо…

– Молчи! – скомандовал Комин. – Смотри на это небо, разглядывай его, не спеши. Спокойно, медленно разглядывай. Постарайся почувствовать, как через тебя проходят невидимые лучи.