Базельский мир

– К сожалению, это невозможно. Тринадцать тысяч – абсолютный минимум, – сказал я. – Дешевле никак!

– Жалко, – вздохнул Лещенко. – Не получается у нас. Ну ладно, бывай здоров!

– Одну минутку, Роман! – спохватился я.

– А! Все-таки, двенадцать! – засмеялся Лещенко.

– Нет, я не про часы… Я о Комине хотел спросить…

– Ну, – голос Лещенко стал серьезным.

– Он был у меня вчера, вы знаете, то есть, ты знаешь… Он не оставил никаких координат, мы даже не простились толком, и поговорили как-то… мало.

– Хочешь его еще раз увидеть?

– Если это возможно…

– Да что ж здесь невозможного! Возможно, – сказал Лещенко. – Только это не телефонный разговор. Знаешь, приезжай-ка ты к нам в Берн. И часы захвати! – лукаво произнес Лещенко. – За одиннадцать тысяч я у тебя их возьму. Договорились?

– Договорились, – ответил я.

Найти морисовский скелетон за такую зверскую цену – дело очень непростое, высший пилотаж. В мире часовых барыг подобный трофей котируется, как голубой марлин у любителей морской рыбалки. Точно определить место, где забросить удочку, грамотно подсечь, чтоб не соскочил, а дальше изматывать, изматывать, изматывать до полного изнеможения. Только вот фотографироваться с добычей не принято.

С утра я засел за телефон, и к обеду марлин был пойман. Некому было оценить мой подвиг – Лещенко новость о том, что часы найдены и именно за одиннадцать тысяч, воспринял совершенно буднично, как должное.

– Хоккей любишь? – спросил он неожиданно.

– Иногда смотрю.

– Сегодня в Берне Кубок Виктории, «Металлург» из Новокузнецка против «Нью-Йорк Айлендерс», матч века. Начало в 19.30. Билеты возьми в сектор Б, там места еще есть. Встретимся в буфете в первом перерыве. Бывай здоров! – не успел я и рта раскрыть, Лещенко дал отбой.

Я опешил. Первым желанием было набрать номер Лещенко и сказать, что никакой хоккей мне не нужен, пусть забирает свои часы на вокзале, а мне даст координаты Комина, как договаривались. Но потом я подумал, что хоккей, наверное, неспроста. Может, Комин тоже там будет. Скорее всего, будет, успокоил я себя. Матч века ведь. Новокузнецк против Нью-Йорка.

Бернская «Пост Финанс Арена», забитая до отказа, ревела по-русски «Шайбу! Шайбу!». Соседи по трибуне, распознав во мне соотечественника, вручили шарфик «Магнитки» и сообщили, что магнитогорский комбинат от широты души подогнал в Берн три чартера с болельщиками, да еще подтянулись швейцарские русские. В итоге кучка фанатов «Айлендерс», одетых по-пижонски в темные очки и черные шляпы, растворилась в бело-сине-красном море почти без остатка.

Я никогда в жизни не смотрел хоккей на стадионе, мне с трудом удавалось следить за шайбой, вдобавок, получив шарфик в подарок, я чувствовал себя обязанным то и дело вместе со всеми вскакивать с места и орать: «Ра-си-я!», или «Ма-гни-тка!», или «Бляааа!» – в ситуации, когда болельщики других стран воют «Уууу!».

В первом перерыве я протолкался к буфету и сразу же нашел Лещенко. Он стоял у заставленного пивными стаканами столика с грузным немолодым мужчиной, одетым в свитер «Магнитки».

– Владимир, познакомься, это Василий Федорович из Магнитогорска. Василий Федорович, это – Владимир, любитель хоккея из Цюриха, – представил нас Лещенко.

Василий Федорович до хруста сжал мою руку и продолжил свой рассказ:

– Так вот я и говорю, крытых стадионов не было. Мороз минус двадцать. Хоккеистам проще, они бегают, а мы стоим на трибуне, топчемся. Водка – не вариант, нет, – Василий Федорович, с виду порядком выпивши, решительно помахал в воздухе пальцем, – водка не греет. Чайку заваришь с чабрецом, меду туда, настойки на зверобое, немного, грамм пятьдесят, максимум сто, все это в термосок. Так душевно! Вот это был хоккей! А играли как! Не за деньги, за совесть играли. А теперь…

Василия Федоровича окликнули из-за соседнего столика, и он отошел, так и не рассказав, что думает о теперешнем хоккее.

– Как дома побывал, – произнес Лещенко, провожая его взглядом. – Скучаю я здесь по таким вот людям, – он прочувствованно глотнул пива. – Ты по России скучаешь, Володя?

– Не особо, – ответил я.

– Тебя что ни спросишь, все «не особо»! – усмехнулся Лещенко. – Деликатный стал, совсем ошвейцарился…

– Вот часы, – я взгромоздил на стол пакет с коробкой.

– Убери, что ты! – замахал руками Лещенко. – Не сейчас! – Он быстро оглянулся по сторонам. – Не торопись, Володя, давай лучше поговорим. Вот скажи, ты, вообще, Родину любишь? Только не говори: «не особо», хотя я догадываюсь, что не особо, но объясни. Объясни мне свою позицию. Ты думающий человек, наверняка давно уже все для себя решил. Расскажи, мне интересно. Что такое для тебя Россия?

– Правда хочешь знать? – во мне закипало раздражение.

– Правда хочу, – серьезно ответил Лещенко.

– Так слушай! Россия для меня – это вот этот самый Василий Федорович, который только что тут стоял. Широкая натура, человечище, минус двадцать нипочем. Такие василии федоровичи остановили немца под Москвой в сорок первом. Никто бы не остановил, а они остановили. Только они могли это сделать. Но есть одна существенная деталь – Василий Федорович отсидел за что-то очень серьезное, я наколку у него на пятерне заметил. И попадись ему под пьяную руку я или ты, он заточкой пырнет, не задумываясь, просто так, сдуру. Потом, как протрезвеет, жалеть будет, раскаиваться, но никому от этого легче не станет. Потому что – Россия.

Лещенко помолчал, потом кивнул головой:

– Ну-ну. А про наколки откуда знаешь?

– Так мы ж Василием Федоровичем земляки почти. Я из Иркутской области, рядом с нашим городом – зона всесоюзного значения. У нас пацаны наколки раньше, чем буквы, учатся распознавать.

– Приятно иметь дело со знающим человеком, – усмехнулся Лещенко.

– Всегда к вашим услугам, – сказал я. – Кстати, а где Комин? Я думал, он будет на хоккее…

– Он хоккей не любит.

Увидев мое возмущение, Лещенко быстро добавил: – Он уехал из Берна, в Аскону, кажется. Но я передал ему, что ты хочешь его видеть.

– А он?

– А он меня услышал. Информация принята к сведению.

– И это все?

– Все, – развел руками Лещенко.

– Что ты мне голову морочил, гад! – хотел было сказать я, но сдержался. Два раза вдохнул и выдохнул, успокоился.

– Послушай, Рома, давай откровенность за откровенность. Вашей конторе Комин зачем нужен?

– Какой конторе, о чем ты?

– Ну не юли. Чего ты с ним возишься?

Лещенко посмотрел на меня своими оловянными глазами, усмехнулся.

– Отвечу так: Комин стране нужен, России. Той самой, которую ты тут красочно описал. Хоть ты и глубоко не прав, но сейчас не об этом. Комин правильные вещи говорит. Колонизация космоса – это то, что может объединить все человечество – европейцев, китайцев, арабов, даже израильтян с палестинцами. Звучит непривычно, режет слух, но у этой идеи грандиозный потенциал. И русским, России, здесь отводится особая роль. Ты слышал, как он о русских говорит? Нет? В Ютьюбе есть ролик, если еще не потерли. Русские – нация первопроходцев, такое наше историческое предназначение. Мы покорили Сибирь, стремительно, без чрезмерного насилия, без рек крови. Пришли и закрепились. Ни один народ не смог бы так. И в космосе мы были первыми тоже неслучайно. Русские как никто другой умеют мобилизоваться, подчинить все свои безмерные ресурсы одной цели, умеют жертвовать собой, упереться рогом, стоять до конца. Вот чего мы не умеем, так это обживать, налаживать нормальную жизнь. Чего нет, того нет. Это лучше получается у немцев, у японцев. Поэтому колонизация космоса – это наднациональный проект, у каждой нации – своя функция, без дела никто не останется, но русские – это авангард. И это чертовски правильно!