Беатриса в Венеции. Ее величество королева

Альма первые свои слова произнесла резко и гневно, но постепенно природная кротость и грусть взяли верх. Она договаривала мягко и глубоко, глубоко печально. Так печально и мягко, что Каролина почувствовала себя растроганной.

Она вообще была склонна переходить от одного настроения к другому, часто противоположному. В данную минуту озлобленность, которою она была только что проникнута, содействовала перемене.

Она в этот миг постигла все благородство своей подруги; измерила всю разницу между любовью Альмы к Рикардо и своей собственной любовью. В этот миг ей было больно не столько от сознания своих политических неудач, сколько от сознания нравственного над ней превосходства высокодобродетельной девушки.

Она поняла, что с ее стороны тут не может быть и речи о благодарности женщины, но благодарность венчанной особы должна поглотить все остальные ощущения.

Каролина опустилась в кресло, и две горячие слезы скатились из ее все еще прекрасных глаз.

Альма, видя горе женщины, которой она столько лет была сердечно предана, почувствовала к ней жалость. Но не ту презрительную жалость, которой грозила несколько минут назад, а теплое нежное сожаление: королева, страдающая для Альмы являлась всегда сугубо монархиней.

Она опустилась на пол около кресла государыни. Слов она не находила, только взяла руки Каролины и стала их целовать.

Каролина Австрийская, нежно приподняв голову молодой девушки, промолвила:

— Да... я понимаю... Теперь мой черед принести жертву ради тебя. Как женщина я должна покончить с жизнью; должна заставить наконец молчать мое сердце. Но как королева я еще могу отплатить тебе. Через неделю я покину Сицилию; уеду далеко-далеко и буду доживать свой век, стараясь забыть, что я когда-то была женщиной и королевой. Я вас не буду стеснять.

XXX

Король между фавориткой и женой: одна другой стоит

Прошла неделя.

Фердинанд IV никогда в своей жизни не занимался так усердно государственными делами, как в эту неделю приготовлениями к свадьбе Рикардо.

Он убедил старого Фаньяно признать племянника законным наследником и выдать за него дочь. Старик сдался легче, чем можно было ожидать ввиду его недавнего намерения выдать Альму за богатого родственника лорда Бентинка. У хитрого феодала были свои расчеты.

Король приказал изготовить великолепное приданое в подарок невесте; пожелал, чтобы бракосочетание совершилось в его королевской вилле Фиккуцце, и разослал приглашения на свадьбу всем, кто имел право быть приглашенным ко двору.

С королевой он избегал оставаться наедине, как, впрочем, и она с ним. Но их внешние отношения были корректны и даже, по-видимому, дружественны. Тем не менее к числу приглашенных принадлежала и герцогиня Флоридия, еще никогда не встречавшаяся с королевой после своего сближения с государем.

Хотел ли он пышным торжеством на несколько дней оживить свое монотонное существование, или желал уязвить жену, выставляя на вид женитьбу ее любовника, никто определить не мог.

Флоридия раньше других догадалась о затаенной мысли своего венчанного обожателя.

Она, как большинство гостей, приехала вечером накануне свадьбы. Ей было отведено помещение, по-видимому, не имевшее никакого сообщения с покоями короля, что не помешало ей вечером находиться в его кабинете, благодаря искусно замаскированному потайному коридору.

— Дорогая моя герцогиня, — встретил ее ворчливо Фердинанд, опасавшийся, что ее появление в присутствии Каролины может вызвать досадные осложнения, — с моей стороны, было неосторожно приглашать вас. Но, признаюсь откровенно, я ожидал, что вы откажетесь воспользоваться приглашением.

— Приглашение вашего величества в моих глазах равняется приказанию.

— Понимаю. Только на этот раз мне было бы приятнее, если бы вы ослушались. Даже обязали бы меня.

— В таком случае зачем же вы внесли мое имя в списки приглашенных?

— Боже мой! Просто потому, что вы принадлежите к сицилийской аристократии, имеете право приезда ко двору. Ведь я вас хорошо знаю: не пригласи я вас, так вы бы мне никогда этого не простили. Только я надеялся, что при вашем уме вы...

— Что я струшу и побоюсь встретиться с вашей женой?

— Нет. Что вы, всегда великодушная, всегда заботливо оберегающая меня от неприятностей... Да, наконец, вы знаете, что она через несколько дней уезжает в Австрию. Все знали при дворе об этом намерении, но избегали говорить.

— Словом, так или иначе наша цель достигнута. Только мне жалко эту девочку, она связывает свою судьбу с человеком, которого никогда, никогда не выпустит из своих когтей ваша...

— Я вас прошу, герцогиня, так не выражаться. Я не могу допускать никаких намеков, оскорбительных для лица, которого Всевышний соблаговолил возвести на престол моих предков.

Эти слова Фердинанд произнес очень строго, Флоридии оставалось только конфузливо склонить голову.

Но бедный король обеих Сицилий сейчас же испугался, что рассердил свою возлюбленную, что она его разлюбит. Он тотчас же взял ее за подбородок, приподнял покорно было склонившуюся перед ним прелестную головку и, увидев на ее глазах слезы, притворные или искренние, все равно, поспешил добавить:

— Ну, да уж, видно, мне так на роду написано: куда ни обернусь, все печальные лица. Да полно же, Флоридия. Право, нечего особенно сокрушаться об этой девочке, которая дошла до того, что назначала свидания возлюбленному в королевских покоях.

— Вы ни за что не хотите поверить, что бедняжка пожертвовала собою! — почти вскричала Флоридия, уверенная теперь, что ее собеседник в ее руках, и желая отомстить ему за выговор.

— Сердечко мое, — отвечал ласково, но нетерпеливо государь. — Пойди, пожалуйста, в залу, там уже собрались остальные гости. И умоляю тебя, ради самого Бога умоляю, сдерживай себя, даже если бы к тебе отнеслись не совсем вежливо... Ты попомни, что через несколько дней ты будешь полной здесь госпожой. Понимаешь ты это, чудесная моя?

Она рассердилась. Но отвечала тоном капризного ребенка: — Если вашему величеству угодно, чтобы я удалилась... — Да нет, нет. Совсем я тебя не гоню, а только мне надо немножко моим туалетом заняться. Сейчас камердинер сюда должен прийти.

— Ваше величество меня прогоняете, я повинуюсь, ухожу.

И красавица исчезла за потайной дверью, а бедный старик несколько секунд стоял не шевелясь, обиженный, печальный и немного раздосадованный.

— Одна другой стоит! — проворчал он наконец и позвонил прислуге.