Беатриса в Венеции. Ее величество королева
Шрифт:
Произнося эти лукавые слова, старый герцог предвкушал выгодные последствия благоволения к нему лорда Бентинка. Но в то же время его весьма смущало появление при королеве его дочери, которую он запер в спальне на ключ и был уверен теперь, что она давно спит.
Рикардо хотел было отвечать, но Альма его предупредила.
— Батюшка, — обратилась она к отцу, — этот человек мой двоюродный брат, ваш родной племянник, законный сын вашего старшего брата Фомы, герцога Фаньяно.
Среди придворных пробежал шепот; озадаченный Фаньяно, бледный и сконфуженный, недоуменно глядел на дочь. Королева, казалось, хотела остановить Альму, приподнялась с кресла, но в ту же минуту опустилась в каком-то изнеможении. Рикардо бровью не моргнул, но тоже с изумлением следил за молодой девушкой.
Однако Фаньяно
— Я, твой отец, не могу постичь, дитя мое, что тебя побудило высказывать подобные странные, невероятные вещи. Во всяком случае, чтобы из этого проходимца сотворить герцога Фаньяно, недостаточно... недостаточно одного порыва с твоей стороны, одного желания твоего. Я понимаю великодушие, благородство твоего намерения; я не могу не радоваться даже возвышенности твоей души и твоей преданности государыне... Тем не менее я должен сказать тебе, что как все вот эти господа, так и я сам, мы знаем только одного герцога — Людовика Фаньяно, настоящего законнорожденного, твоего родителя, моя бесценная, добрая, но чересчур неопытная дочурка... Наши друзья могут подумать, что ты, всегда правдивая и откровенная, прибегла ко лжи для того, чтобы...
— Умоляю вас, батюшка, не продолжайте, — прервала его Альма, понявшая, куда он клонит. Затем, едва сдерживая свое негодование, она приблизилась к толпе придворных и, слегка приподняв правую руку, твердо, торжественно молвила: — Клянусь священной памятью моей матери, что этот молодой человек — законный сын герцога Фомы Фаньяно, родного и старшего брата моего отца. Его покойный отец, умирая, признал его при свидетелях своим сыном. А вот брачное свидетельство моего дяди и свидетельство о крещении его законного сына. Эти документы неоспоримо доказывают справедливость моих слов. Вам, граф Феррантино, как королевскому нотариусу, я их доверяю и прошу сохранить на случай надобности.
Объясним, как эти документы попали в руки Альмы.
Читатели, вероятно, помнят, что герцог Фома Фаньяно вскоре после кончины отца был, как политический преступник, посажен в тюрьму и приговорен к смерти. Ему удалось убежать из тюрьмы и пробраться в родную Калабрию, где он открылся двум наипреданнейшим ему поселянам, Кармине и Петру, который нам знаком под партизанским прозвищем Торо. В ту же самую ночь Фома обвенчался. Свидетелями, кроме патера, совершавшего таинство, были только Кармине и Петр Торо. Фома настоял, чтобы в их руки патер передал брачное свидетельство. Их же просил, как только родится у жены ребенок, которого он ожидал, заставить того же патера окрестить младенца и выдать им надлежащее свидетельство; хранить оба документа и самый факт брака в тайне до поры до времени. Сам он должен был немедленно бежать во Францию.
Мать Рикардо умерла почти тотчас после родов, поручив ребенка Кармине, который и взрастил его, любя, как сына. Отец жены Фомы Фаньяно, барон, сосед и злейший враг всего рода Фаньяно, не мог даже допустить, чтоб его дочь была обвенчана с одним из этого «отродья». Людовик Фаньяно, брат Фомы, унаследовал титул и поместья брата, лишенного всех прав, бежавшего за границу и, по слухам, погибшего в Париже на гильотине. Он, Людовик, отец Альмы, многие годы не подозревал, что после Фомы остался сын; так удачно Кармине и Торо обставили появление в доме первого приемыша неизвестного происхождения. Тем не менее, дабы окончательно быть спокойным, он вынудил патера, венчавшего брата, показать ему все церковные книги. В книгах этих он никаких следов бракосочетания Фомы не нашел, потому что робкий сельский священник нарочито ничего туда не вписал. Конечно, одержимый боязнью, он упорно отрицал перед новым герцогом, допрашивавшим его, что когда-либо венчал Фому. Кармине и Торо держались так осторожно, что подозрения Людовика на них не простирались.
Документы всегда хранил при себе Торо.
Когда Фома Фаньяно появился с французскими войсками на родине после описанного нами бегства Каролины из замка Фаньяно, то он узнал от Кармине, что его сын жив, но попал в плен к французам.
Наполеон назначил Фому правительственным комиссаром области. Это звание давало ему возможность видеть пленного сына, признать его, убеждать перейти на сторону нового неаполитанского правительства. Но молодой человек не желал нарушить клятву верности, данную бурбонской королеве, и отказался наотрез воспользоваться своими наследственными правами главным образом потому, что не желал колебать положения, занимаемого Альмой. При таких обстоятельствах отец был лишен возможности воспрепятствовать приведению в исполнение смертного приговора, избавить сына от участи, которой подвергались все захватываемые французами калабрийские партизаны, которых наполеоновское правительство воюющей стороной не признавало.Приговор не был исполнен только потому, что при содействии Виктории и Торо Рикардо удалось бежать. Он пропал без вести. Его отец с горя умер.
Когда два года спустя королева Каролина позвала в Сицилию «своих» калабрийских партизанов, с ними, как мы знаем, прибыл и Петр Торо, а Рикардо удалось наконец, после длинного ряда опасных приключений, явиться также в Сицилию.
В описанную нами ночь, когда королева, направлявшаяся к партизанам, вынуждена была обратиться в бегство, ее конвойные укрылись в разрушенном замке. Туда же попали Альма и Торо; он особенно заботился о девушке, за неделю совместных действий между ними завязались дружеские отношения. Альма узнала от Петра об отказе Рикардо от своих наследственных прав, узнала, что главной причиной отказа была привязанность к ней ее двоюродного брата, и решилась воспользоваться первым удобным случаем заставить его отменить такое решение, или, по крайней мере, не отрицать свое происхождение. Документы, хранимые столько лет Петром Торо, были переданы ей стариком лично, когда конвойные королевы вместе с Альмой скрывались в развалинах.
Альма вручила теперь оба свидетельства графу Феррантино, он их развернул. Остальные присутствовавшие его окружили, заглядывая через его плечи в бумаги. Любопытство заставляло забывать в эту роковую ночь не только об этикете, но и о приличной скромности: эти старые бумажонки грозили лишить титула и имущества одного из их собратьев, и виновницей такой катастрофы являлась родная дочь. Сам Людовик Фаньяно старался казаться равнодушным, держался развязно, но это ему плохо удавалось. Всем была заметна охватившая его тревога: он был бледен, как полотно, и руки его дрожали.
— Моя дочь зашла слишком далеко, — шептал он несвязно то тому, то другому, — к чему ведет вся эта комедия?.. Все это не может изгладить очевидного факта: молодец в покоях ее величества об эту пору!.. Очевидно, вор...
— Прекрасно. Но чем вы объясните, что документы попали в руки вашей дочери?
Он и сам не мог разрешить этого вопроса, утешая себя только надеждой, что вспомнят же все наконец о главном — о скандале, подготовленном для королевы. И тогда любопытный эпизод с документами будет позабыт. А там свое-то дело он уж сам сумеет уладить.
Во время этой сцены лицо королевы хранило выражение презрительного равнодушия. В душе она была рада, что общее внимание было отвлечено от нее самой. Нравы придворной знати были ей хорошо знакомы. Все они слишком возбуждены неожиданностью; они охладели уже к главной цели своего вторжения на ее половину. И ей нетрудно будет в удобный момент осадить их, поставить на надлежащее место: стоит только произнести несколько величаво внушительных слов, силу которых она постоянно сознавала.
В наполнявшей комнату толпе стоял до сих пор безмолвно и лорд Бентинк, всемогущий при дворе Фердинанда IV английский посол. Теперь он счел выгодным продвинуться вперед и заговорить:
— Полагаю, совершенно неуместно разбирать вопрос о происхождении и правах незнакомца, попавшего ночью во дворец, и о том, откуда он появился, — сказал англичанин. — Общее внимание обратилось на него, и он продолжал: — Важно выяснить только, зачем этот молодой человек, с которым, если не ошибаюсь, государственному правосудию придется свести серьезные счеты, зачем он находится в спальне королевы, куда ночью не может входить никто, кроме его величества короля.
Затем, почтительно склоняясь перед королевой, он обратился к ней с вопросом: