Беатриса в Венеции. Ее величество королева
Шрифт:
Между тем приближалось время парадного обеда, а она не успела даже одеться. Чувствуя себя совершенно подавленной, она спросила отца, нельзя ли ей остаться в своей комнате под предлогом нездоровья. Фаньяно, уже раскаивавшийся в своей излишне откровенной болтовне с дочерью, обрадовался, что на этот роковой вечер может удержать ее от встречи с королевой, и охотно согласился.
Оставшись одна, она могла спокойнее разобраться в мыслях. Она поняла теперь, почему королева предложила герцогу поместить дочь в его комнатах. Потому, что близость спальни чтицы в эту ночь ее стесняла. Каролина ждала к себе в эту ночь Рикардо. Значит, в эту же ночь и должен произойти скандал.
Девушка не знала, на что решиться, но твердо сознавала, что обязана так или иначе
XXVIII
Было уже за полночь, когда Каролина Австрийская, покинув парадные залы, наполненные высшей аристократией, проследовала в свои апартаменты. Ее сопровождали, согласно правилам этикета, высшие чины двора обоего пола. Она простилась с ними; с помощью камеристки сняла бальное платье, облачилась в кокетливое ночное неглиже, отпустила прислугу и стала ждать.
Она осталась довольна вечером. Фердинанд IV был с ней более, чем когда-либо, не только любезен, мил, даже как будто особенно доверчив. Бентинк старался относиться к ней с таким предупредительным вниманием, что ей удалось слегка испытать его в разговоре и убедиться, как ей казалось, что лукавый британец, окружающий ее целой сетью шпионства, не знает ничего о ее сношениях с французским императором. У нее возродилась надежда на возможность довести до конца начатые переговоры. И тогда она покажет свою мощь английским интриганам.
Однако приятное политическое, так сказать, настроение, вынесенное из бесед с королем, с великобританским послом, с многими влиятельными лицами, начинало затмеваться опасением: а что, если Рикардо и сегодня не придет?
Она сидела в спокойном кресле своей просторной уборной, ждала и прислушивалась. Обширный покой выходил прямо в сад на веранду; она сама притворила окна и внутренние ставни, но не заперла задвижек. За дверью, ведущей в спальню, скрываемой штофной драпировкой, как и за массивными резными дверями, ведущими в целый ряд парадных комнат, все было тихо. В саду царствовало полное безмолвие.
Из дальних концов дворца-виллы сначала слышалось обычное движение, изредка долетали голоса; мало-помалу все стихло. А он все еще не появлялся. До некоторой степени она считала промедление благоразумной с его стороны осторожностью, а потом начала волноваться. Она поднялась с кресла, остановилась перед огромным венецианским трюмо и полюбовалась своей действительно эффектной, привлекательной наружностью.
— Нет, я напрасно тревожусь, — самодовольно подумала она. — Он не может меня не любить. Это просто глупо с моей стороны ревновать к какой-то девочке-простушке. Остерегался приходить потому, что действительно было неудобно в Кастельветрано.
Она приблизилась к ставне, сквозь щель взглянула в сад, и ее сердце забилось: к веранде беззвучно приближалась тень стройного мужчины. Она приотворила ставню, Рикардо вошел в комнату.
— А, наконец-то! — воскликнула она, едва сдерживая радостный крик. — Ты мой! Что мне за дело до всего остального!
В этот момент никто не узнал бы в Каролине властной, тщеславной королевы, без раскаяния ненавидевшей все, что ей становилось поперек дороги, и не задумываясь пролившей столько крови. В этот момент это была красавица, вся трепетавшая страстью, женщина, которая за час любви могла бы броситься в бездну и погибнуть.
— Иди, иди ко мне, милый, любовь моя! — шептала она, плотно заперев окна на веранду, привлекая его в свои объятия.
Но он не отвечал восторгом на ее восторг. Он был задумчив, почти мрачен.
— Что же с тобой? — продолжала она, еще крепче прижимая его к своей груди. — Разве ты не рад?.. Я, видишь ли, все забыла. Все!.. Не хочу ни о чем думать. Только о тебе одном... Сколько бессонных ночей я провела без тебя... Однако, что же с тобой?..
— Я боюсь, — отвечал он, видимо напряженно
прислушиваясь ко всякому шороху.— Боишься! Ты, который никогда не знал страха. Мой бедный Нельсон [29] говаривал, что не знает, из чего делается страх.
— Я не за себя боюсь, а за вас.
— За меня?
— Тише, — воскликнул он и словно окаменел, прислушиваясь. — В парке есть люди...
— Да нет же, вздор. Теперь все давно спят... Да и кто посмеет переступить порог моих комнат.
Он не выходил из своей задумчивости.
— Ты просто не любишь меня больше... Не любишь! — воскликнула Каролина, по своему характеру быстро переходившая от одного настроения к другому, противоположному. — Не любишь. Так зачем же ты пришел? Чтоб насмеяться надо мной. Может быть, и ты называешь меня тигрицей?.. Да, когда было нужно, я не одну голову отправила на плаху... Берегись! Моя любовь может обратиться в ненависть. Ты, как многие, считаешь меня униженной, обессиленной... Увидим, берегись!..
29
Английский адмирал, герой Трафальгара. В первые годы XIX века, после возвращения в Неаполь (1799 г.) Фердинанда и Каролины под покровительством кардинала Руффо, Нельсон, командуя английской эскадрой, помогал Каролине подавить остатки революции. Он был весьма близок к королеве. — Примеч. перев.
— Вы для меня всегда были и будете моей государыней, — возразил он почти рассеянно, потому что еще напряженнее прислушивался к ночным шорохам, которые ему казались слишком внятными в такую глухую пору.
— В эту минуту здесь нет ни государыни, ни королевы. Здесь только женщина, которой стало больно от твоей холодности, от какой-то нерешительности твоей. Ты говоришь с женщиной и должен открыть, что у тебя на сердце.
— В таком случае я должен вам сказать, что вот уже трое-четверо суток за мной днем и ночью по пятам следят какие-то странные люди, и в Кастельветрано, и сегодня здесь, в Фиккуцце. Днем это какие-то нищие, погонщики мулов, разносчики. Ночью, как только выйду из дома, я вижу прячущиеся от меня на некотором расстоянии тени... Меня они не обманут, я вижу, что это ряженые, и полагаю, что шпионы. Я стараюсь быть осторожным. И, признаюсь, сделал большую неосторожность, придя теперь сюда... Но я вам дал слово, и, кроме того, мне казалось необходимым предупредить вас: что-то против вас замышляют, государыня... За мной следят, имея умысел против вас... Я — что же! Маленький человек, до которого английским шпионам, казалось бы, и дела никакого нет. Дай Бог, чтобы я ошибался... Но я боюсь, что вам грозит опасность.
Она слушала, то недоверчиво улыбаясь, то хмурясь. Она хорошо понимала, что ее возлюбленный не за себя боится, а за нее, и тем не менее негодовала, что ему не чуждо чувство страха. Ей мнилось, что, люби он ее в самом деле, он не поддавался бы тревоге и к ней самой, по крайней мере, ни в коем случае не относился бы так холодно.
Злоба и оскорбленное самолюбие боролись в ее сердце. Рикардо оставался для нее преданнейшим человеком, испытанно верным подданным; принадлежа к ее политической партии, он, наверно, пожертвует жизнью, отстаивая ее интересы, но... но он не был уже более ее любовником. Она напрягала свои мысли, чтобы придумать выход из такого тяжелого положения. Наконец суровым, презрительным тоном сказала:
— Никакой опасности я не боюсь. Вы, может быть, запамятовали, что Мария-Христина Австрийская, королева Неаполя и Сицилии, страха никогда не знала?
Она еще не успела договорить, как из-за занавески, отделяющей спальню от уборной, почти вбежала Альма в большом волнении и, почти задыхаясь, словно приказывая, произнесла:
— Спасайтесь, как можно скорее спасайтесь!
— Это вы мне устроили ловушку? — с негодованием отозвалась королева, кидая злобные взгляды то на Альму, то на Рикардо. Ей представилось, что молодые люди искали ее погибели.