Бедный Павел. Часть 2

На следующий день Старов устроил нам замечательное представление. Молодые инженеры помогли ему с изготовлением макетов зданий и пространств, так это было действительно грандиозно. Иван Егорович был адептом классицизма, и его проекты зданий были просто фантастичны. Изначально мы планировали соорудить в Москве присутственные места для администрации, учредить новые корпуса, которые должны были послужить увеличению количества образованных людей, и возвести несколько церквей — куда сейчас без них.

Старов представил нам требуемый проект, но он нас с мамой не устроил. Уточнения требовали не столько проекты зданий, сколько планировка улиц, их общий облик. Архитектор рассчитал всё почти по линиям, которые сложились исторически, то есть этот хаотичный рисунок узких кривых переулков он намеревался сохранить.

Я же видел в своих мечтах город, подобный Петербургу, с прямыми дорогами, красивый в своей строгости и блеске. Москва после бунта была сильно разрушена, причём центр города представлял собой практически руины. Сетку улиц и внешний вид домов можно было менять почти совсем без оглядки на прошлое. И маме мои идеи тоже нравились. Так что, поняв наши мысли, Старов просто отправил свою фантазию в полёт.

Три дня мы провели в Ропше, рисуя широкие проспекты, бульвары, сады, пруды и набережные, храмы и административные здания. Москва должна был стать сказочным городом, подобным старому Константинополю, со строгим зонированием и удобным проездом. Мама была поэтична, энергична и просто прекрасна, она как бы светилась изнутри, и все окружающие были просто очарованы ей. Казалось, что она помолодела. Какие там сорок четыре года!

Я долго думал, к чему всё это, и вот уже на обратном пути в Петергоф меня осенило:

— Матушка, а Вы, часом, не беременны? — вот вогнать Екатерину II в краску я не ожидал. Маменька была особой не просто острой на язык, а просто настоящей змеёй, которая могла словами стереть в порошок любого, чем она часто и пользовалась. А тут она покраснела и смутилась как девочка, — Приехали, Екатерина Алексеевна! — улыбнулся я ей, — Гришка-то знает?

— Нет ещё! — шёпотом отвечала она.

— Что же муж и не знает? — продолжал я шутить. Ещё в мае они с Потёмкиным тайно обвенчались, ибо негоже жить во грехе людям любящим и преданным.

— Сама недавно узнала! — мама потихоньку преодолевала смущение, — Павлуша, а делать-то что с этим будем?

— Мам, ну что делать? Муж у тебя есть, он тебя любит! Так что всё нормально — родишь, воспитаем! Ну, что ты нервничаешь-то? Чай, вот Алёша Акулинин растёт, мальчик хороший, скоро в корпус, какой выберет, пойдёт. Неужели мы ещё одного ребёнка не выкормим, не воспитаем! — и я тепло её обнял.

Гриша, как узнал, так только в пляс не пустился. Как же! Вечером мы с ним посидели, как водится, на берегу. Счастливый он был, смешной…

Теперь уже ни о каком возвращении мамы из Петергофа и речи не шло. Мы договорились, что она будет сидеть здесь, беречь себя и ребёнка. Ладно, работы больше — это даже к лучшему. Вообще, весь бы в работу ушёл, чтобы все мысли только там были.

За окном кареты мелькали зелёные деревца, одно, другое, третье… «На равном расстоянии, одно за другим, как день за днём мелькают и мелькают… Где же конец их будет?» — думал Пётр, не отводя взгляда от оконца кареты. Дорога в Ораниенбаум казалась бесконечной. Карету ему прислали из канцелярии наследника, с приказом немедленно явиться к Павлу Петровичу, который инспектировал артиллерийский корпус.

Его погрузили в карету, едва дав одеть парадный мундир и чиркнуть пару строк супруге. «Как на допрос везут, право слово!» — нервничал он. А ведь мог быть и допрос. Пётр Бакунин долго был секретарём самого Никиты Панина и его правой рукой, он знал о мятеже чуть ли не больше, чем сам Панин. Но, буквально перед самым штурмом Зимнего дворца, каким-то шестым чувством Пётр понял, что авантюра не удастся, и бежал к императрице, где и рассказал всё.

Не факт, что следствие в отношении его завершилось окончательно, и не открылись новые факты, которые могут привести его на плаху. Пётр знал — грешки за ним водились, и хоть он надеялся, что они никогда не всплывут, но чем чёрт не шутит… Его везли в Ораниенбаум, где, по слухам, были и пыточные! Что его там ждёт?!

Деревца мелькали и мелькали. «Один, два, три…».

Наконец, карета въехала во внутренний двор. Остановилась прямо перед крыльцом. Молчаливые гайдуки открыли двери и проводили Бакунина к кабинету, где передали на руки новому караулу. Внутри его уже ждали.

— Бакунин Пётр Васильевич?

— Я… Конечно, я! Ваше Императорское Высочество! — голос Петра дрожал. Павел сидел перед ним за широким столом и пристально смотрел на него.

— Думаете, Вас сюда привезли на пытку? Успокойтесь. — Бакунин испуганно закивал, — Вас привезли сюда, потому что у меня очень мало времени!

— А, понимаю! — он по-прежнему очень нервничал.

— Не волнуйтесь, Ваши былые дела мне известны! Как были известны и следователям. И они Вам прощены. Возврата к прошлому не будет. Но если согрешите вновь — пощады не ждите! Понятно?

— Да, Ваше Императорское Высочество! Будьте уверены, не подведу!

— Вас считают негодяем, который предал своего благодетеля и друга — низким человеком. С Вами не желают работать даже Ваши былые товарищи из коллегии иностранных дел, Вам не подают руки. Вы сидите дома и не посещаете приёмов, ибо Вас не принимает никто из Петербургского общества. Только Ваша супруга, урождённая Татищева, пытается найти Вам протекцию по службе и через своих и Ваших родственников хлопочет за Вас. Всё так?

— Да, Ваше Императорское Высочество! — лицо Бакунина выражало высшую степень душевной боли.

— Вы, Пётр Васильевич, знали столько о заговоре, но открылись властям только после его начала. Почему? Если бы Вы пришли к императрице раньше, то возможно было избежать стольких жертв. Если бы Вы пришли позже, то к Вам не было бы претензий у общества. Так почему именно тогда Вы покинули лагерь заговорщиков?

— Я знал, что Шешковский в заговоре и не понимал, кому я могу довериться…

— Неправда! Вы знали всех крупных заговорщиков и вполне могли обратиться к тому, кто точно был бы вне этого круга.

— Я боялся, Ваше Императорское Высочество! Я понимал, что мятеж не удастся, но не мог решиться бежать! — глухо проговорил Бакунин, опустив голову на руки. Наследник встал и начал ходить по комнате. На боку его покачивалась сабля турецкого образца. Качалась равномерно, и Пётр опять начал считать её движения. Из транса его вырвал голос Наследника:

— Это уже лучше, Пётр Васильевич! Хорошо, что Вы понимаете это. Я долго думал, что с Вами дальше делать. Отправить Вас на Камчатку, как следовало бы — Вы же заговорщик, хоть и раскаявшийся — означало бы приговорить Вас к верной смерти. — Бакунин испуганно замотал головой, — Работать в столице или даже в Москве Вы не сможете — Вас презирают. Но Вы всё-таки человек умный и способный, а Ваша слабость делу не помеха. М-да, если только правильно выбрать Вам дело…