Бег по взлетной полосе

– Иди сюда! – Кит раскрывает объятия, делает шаг навстречу, и у меня слабеют колени. Я падаю в его уютное тепло и задыхаюсь от восторга. – Пожалуйста, не думай ничего такого. Я не вру тебе. Кем нужно быть, чтобы тебе врать…

Его сердце колотится у уха, клонит в сон, беды, горести и проблемы рассеиваются, забываются и перестают волновать, только в солнечном сплетении по-прежнему полыхает пожар. Кит – единственный, кто отнесся ко мне хорошо. Как я могла подозревать его в чем-то?

– Обещай, что никогда меня не обманешь. Обещай! – пищу в его толстовку, оставляя на серой ткани черные разводы. – Ты же знаешь: все, кого я люблю, меня бросили. Все, кроме тебя, Кит.

Всхлипываю и проклинаю себя за неосторожно вылетевшее признание, Кит на миг напрягается и коротко выдыхает:

– Обещаю.

Музыка, шум ветра, голоса толпы и детский смех растворяются в густом гуле, зародившемся в облаках. По давно заведенной традиции поднимаю голову и ищу в болезненно синем небе стальные крылья. Впопыхах придумываю желания, что обязательно сбудутся, если успеть их загадать, и Кит еще крепче прижимает меня к себе.

Самолет скрывается за крышей торгового центра, турбины смолкают, привычные звуки накрывают площадь.

Я смотрю в глаза Кита, а он смотрит в мои.

– Я не говорил, но тоже знаю это поверие и с детства загадываю желания. Оно и правда работает. – Кит загадочно улыбается, склоняется к моему уху и шепчет, обжигая губами мочку: – По крайней мере одно из самых заветных точно сбылось.

Я теряю дар речи. Он отлично понял мой намек.

Мы только что признались друг другу в любви, или я окончательно сошла с ума.

Фиолетовые тени протянулись по алой траве, над вершинами парковых сосен растекаются закатные облака и носятся черные птицы. Ветер стих, в вечерней тишине звенят комары, в камышах дремлют утки, на зеленой ряби пруда сияют красные сполохи.

Вытянув ноги, мы сидим на бетонных плитах, и я умираю от смущения и ужаса. Кит дал понять, что у нас все взаимно. И от этого страшно пошевелиться.

– Наверное, я какой-то неправильный. – Кит кладет руку на мою талию и задумчиво рассматривает носки кедов. – Но это моя эксклюзивная мудрость, и я хочу поделиться ею. Помнишь, я говорил, что по-настоящему дружат с человеком не за заслуги? Так вот. Любят тоже бескорыстно. И я люблю тебя так. Это никогда не изменится. Я прямо сейчас мог бы обменяться с тобой кольцами, если бы они у меня были. Поклясться на крови, поставить засос, сделать что угодно – лишь бы все видели, что ты моя, а я твой.

Опускаю голову на его плечо, будто одурманенная или пьяная, покачиваюсь на волнах сказанных им слов, не могу вспомнить собственное имя и текущую дату, забываю как дышать. Он реально больной и сейчас говорит странные вещи, но мне очень приятно слышать их.

– Ну так поставь! – отзываюсь чужим низким голосом, закусываю губу и расстегиваю олимпийку. – И мы будем вместе навсегда.

Наверное, то, что мы делаем, – жуткое непотребство, но я не останавливаю его и готова завизжать от счастья, потому что и он не сдерживает меня.

Расстаться с Китом – словно вынырнуть из сладкого сна, очутиться в холодной воде, схлопотать от реальности оплеуху. Он ушел, а я все пытаюсь отдышаться и прийти в себя.

Его руки, глаза, улыбки и сумасшедшие речи остались там, в черноте летней ночи за преградой металлической подъездной двери, а меня ожидает ненавистная чужая квартира, остывший ужин, нотации холеного урода и бездушной мертвой женщины, в которую он превратил мою маму.

Где-то выше лифт высаживает неведомых пассажиров, и огоньки на табло, моргая, медленно перемещаются к началу. Механический голос объявляет первый этаж, створки разъезжаются, но за моей спиной срабатывает домофон и раздаются быстрые шаги.

– А вот и ты, подруга!

Оглядываюсь и напарываюсь на кривую, будто парализованную, ухмылку и змеиный прищур Игоря. Он приветливо поднимает бровь и вталкивает меня в кабину.

Отхожу подальше, к противоположной стене, прижимаюсь лопатками к заляпанной обшивке, но придурок нависает надо мной и поддельно сокрушается:

– Янка, ну е-мое, как еще вдолбить в твою упрямую башку, что со мной нужно дружить? Неужели я объяснил недоходчиво? Казалось, ты все поняла, но что же я вижу? Наша милая очаровательная Яна, потеряв страх, при всех обжимается с каким-то озабоченным ублюдком… – Его противные холодные пальцы скользят по моему плечу, шее, воротнику олимпийки, цепляются за «собачку» молнии и теребят ее.

Кошусь на здоровенный бицепс, обтянутый тканью дорогого пиджака, гладко выбритый подбородок и большой рот, воняющий фруктовой жвачкой, и тошнота подкатывает к горлу.

Замираю, задерживаю дыхание и считаю секунды. Скоро наш этаж.

Только бы мама была дома.

Игорь плавно тянет «собачку» до упора вниз, и в зеркале за его спиной отражаются мои испуганные глаза в кругах размазанной туши, тонкая бледная шея и яркий засос у ключицы.

– А вдруг принесешь в подоле? Что мамке-то скажем, а? – Игорь любуется им и улыбается как больной, и во мне взвивается ярость.

– Да отвали ты! – Я хлопаю по его грабле и отшатываюсь к дверям, судорожно запахивая кофту.

Глава 26

Нажимаю на кнопку звонка, кожей ощущаю присутствие «папочки» за спиной и молюсь всем богам, но, к моему облегчению, в проеме в полосе голубоватого света возникает мама.

– Яна, ты почему в таком виде? – недоумевает она, отступая в глубину прихожей, но Игорь оттесняет меня в сторону, наклоняется и целует ее в губы.

– Ну привет! Как прошел день, дорогая? Мы с Яной перед лифтом встретились. – Он оборачивается и озорно подмигивает.

Я сжимаю кулаки.

– Умойся, и ужинать… – Мамин встревоженный взгляд устремляется к моей щеке, и я слышу вздох сожаления: ее снедает вина за утреннюю пощечину.

Скорее всего, она весь день планировала разговор, но при Игоре не подает вида. Так что я тоже молча прохожу в комнату.

Пальцы дрожат, нервы гудят от пережитого стресса. Я бы сбежала из этой квартиры, но мне некуда бежать.

Пока мама не совершила непоправимую ошибку, я должна ей все рассказать. Она обязательно меня услышит – ее переживания из-за утреннего скандала дают надежду. Ведь папа часто повторял, что по-настоящему близкие люди слышат друг друга сердцем.

Сбрасываю олимпийку и джинсы и, прикрыв ладонью саднящее пятнышко у ключицы, долго пялюсь на себя в зеркало.

Мне обидно и горько, потому что наш разговор с мамой должен был быть совсем о другом. Я хочу поведать ей о странном мальчике, что очень сильно нравится мне, поделиться чувствами и задать миллионы вопросов. Мне нужен ее совет.