Бег времени. Тысяча семьсот

Поразительные вещи творит время со своими петлями и ловушками.

Уитмен с самого начала совещания практически со слюной у рта уговаривал послать Гвендолин. Я не знал, как на это реагировать. Ведь этот человек знает исход моей дальнейшей элапсации, он единственный понимает, что ему надо расслабиться, ведь исправить будущее нельзя. Или все-таки можно, и он надеется, вот только вопрос, на что? На то, что Гвен все-таки пойдет со мной на бал, предоставив возможность прикончить её, стравив Флорентийскому Альянсу, или она не будет со мной на балу, и все эти уговоры - жалкие попытки изменить будущее через прошлое?

Черт ногу сломит на этих временных кривых! Так или иначе, я вообще категорически против затеи ехать на бал. Но если вопрос стоит ребром: с Гвендолин или без нее, то я определенно выбираю второй вариант. Чем дальше она от Сен-Жермена, тем лучше.

– Вот именно, Уитмен! Она только начала вспоминать! То, что ее французский стал лучше - еще не означает, что ее можно посылать на бал! Да она провалится в ту же секунду, как ее представят какой-нибудь королевской особе! – Фальк дрожащей рукой платком собрал пот со лба, после чего опрокинул в себя целый стакан воды. Дядя был на взводе, точнее в истерике. Не понятно, почему именно сейчас ему нужно было посылать путешественников на бал, ясно одно – откуда-то сверху было распоряжение, на него надавили, не смотря на то, что он Верховный Магистр Ложи. Идея ему тоже не нравилась, Фальк отчетливо осознавал, чем грозит это в обоих случаях исхода дела.

– Я тоже против, чтобы Гвендолин посылали в прошлое, - прозвучал холодный размеренный голос доктора Уайта. – Давайте не забывать о гуманности. Гвендолин не просто девушка без прошлого, у нее была сложная черепно-мозговая травма с амнезией как последствие. Она до сих пор пытается совладать с теми навыками, которые для нас абсолютно нормальны. Если ее сейчас послать на бал, это станет для нее стрессовой ситуацией, которая усугубит постамнестические синдромы. И вместо банального поклона, она может ударить кого-нибудь, пнуть, нанести себе травму. Помните, как она перебила стаканы в палате? – его голос стал тверже и звонче.
– В общем, Гвендолин будет вести себя не совсем адекватно для незнающего человека. Как врач, я против этого и не могу допустить ее элапсирование в 18 век.

Не знаю, что именно я почувствовал в этот момент: то ли вселенскую благодарность доктору Уайту, то ли любовь к нему, как к врачу. Теперь против Уитмена было больше людей: я, мистер Джордж, Фальк и доктор Уайт. Это, считай, победа. Гвендолин на бал не едет.

Я чувствовал, как облегчение разливается по телу, освобождая сердце от сковывающего страха.

Машина подъезжала к черному ходу школы Сен-Ленокс, на ступенях которых ждал директор, которому сообщили о съемках исторического фильма в стенах его здания. Он соловьем распевался о том, какая для него честь принимать столь значимых гостей. Директор Не-помню-твоего-имени-чувак раздражающе действовал на мои нервы, которые итак были взвинчены до предела. В рукаве огнем жгло руку спрятанное письмо для графа Сен-Жермена от Фалька де Виллера с глубочайшими извинениями и объяснениями, почему я один. Мои бледные, еле заметные следы от синяков на лице от Пола скрывал тональный крем и слой пудры, как бы я не противился этому у мадам Россини. Восемнадцатый век имел свои представления о мужской красоте, которые не ложились в мои понятия, поэтому для себя я решил, что как только прибуду в назначенный год, пожертвую «аутьентичнёстью» и сотру косметику со своего лица, которая ощущалась слоем грязи на коже. Да и кто увидит мои желтоватые синяки при свете свечей?

Меня сопроводили в подвал, где старательно на одной из стен витиеватым подчерком вывели фразу Дега «Художник пишет картину с тем же чувством, с каким преступник совершает преступление». Отлично! Мы все тут художники, каждый рисующий свой вожделенный обеденный стол с яствами и десертом, хладнокровно убивающие для своего натюрморта куропаток и прочую дичь. Только какой счет принесет нам официант?

– Тебя там будут ждать у лестницы, – произнес замогильным голосом Фальк, который своим отсутствующим видом в сочетании с черным строгим костюмом реально напоминал работника похоронного бюро. Он открыл крышку хронографа и взмахом руки пригласил к элапсации. На ватных ногах я двинулся к игле и выставленной дате. Укол пальца, на котором корочкой образовались ранки от предыдущих элапсаций : исколотые пальцы в кровь до синяков - расплата путешественников за пользование хронографом, в такие минуты ты все больше завидуешь Шиве с ее кучей рук. И вот меня выдергивает из реальности снова в 18 век. Интересно, жив ли Бенфорд? Что стало с ним за эти 25 лет?

И снова резкая смена освещения в комнате сообщила мне о только что совершившемся прыжке в прошлое. Глаза, непривыкшие к мраку, не видели ничего. Лишь темнота. Пытаясь прийти в норму, сзади себя я отчетливо услышал шорох.

– Кто здесь? – я обернулся на звук. На выходе из подвала кто-то стоял, но из-за темноты и ослепших глаз не мог понять кто. Рука рефлекторно легла на эфес шпаги.

– Это всего лишь я.

Звук с девичьим смешком колокольчиком пронесся в тишине, звонко отразившись от стен. Не может быть!

Я судорожно нащупал зажигалку, которую теперь всегда с собой таскал после дуэли с Бенфордом.

Щелчок кремния, и темноту тускло осветил лепесток огня зажигалки Zipp – привет из 21 века.

Она стояла напротив, одетая по моде 1782 года. Ее глаза сияли радостью и любовью, она улыбалась самой красивой улыбкой в мире – и это абсолютно сбивало меня с мыслей «откуда она здесь», как бы старательно я не старался ухватиться за этот вопрос.

– Гвен? – я не верил своим глазам. Не верить происходящему в последнее время стало для меня нормой.

– Ну, наконец-то, граф Велидер, а я вас уже заждалась! – и снова знакомый сарказм с пляшущими бесятами в глазах. Только отчего мне показалась примесь грусти в ее словах? Словно послышался звук треснутого хрусталя в голосе.

– Гвенни, откуда ты?

– Тссс… - она приложила палец к губам и кивнула в сторону - мол, нас могут услышать. – Я чуть позже расскажу.

И снова эта улыбка, из-за которой в одно мгновение я умер и возродился. Гвендолин улыбалась мне так, будто я был самым дорогим ей, самым любимым и самым желаемым человеком на свете.

– Я думаю, граф Сен-Жермен нас уже заждался, – она так просто и естественно протянула мне руку, за которую тут же ухватился. Клянусь небом и землей, я всегда буду откликаться и брать ее за руку, если будет протягивать для меня!

Подняв свои шуршащие атласные юбки, Гвен повела меня наверх, постоянно оглядываясь и жадно рассматривая мое лицо, словно не могла наглядеться. Мое сердце превратилось в глушащие мир барабаны. Я отвечал такими же влюбленными взглядами, не замечая ничего вокруг и улыбаясь, как счастливый идиот. Мы прошли коридор для слуг и вышли к главной галерее, ведущей к парадной лестнице.

– Подожди, - прошептала она. – Что тебе сказали Хранители?

– Что я должен объяснить графу твое отсутствие на балу и передать объяснительное письмо.

– Гидеон! Ни слова о том, что я пропадала.

– Поясни, – я почувствовал, как нервно дернулась ее рука, а бледность лица усилилась.

– Веди себя так, будто события 1758 года будут в дальнейшем. Будто мы только что после суаре.

– Да, но мы не элапсировали после суаре. Ты сразу же пропала!

– Но граф-то не знает об этом, - она прожигала меня взглядом, чтобы до меня наконец-то дошло, какую роль я должен исполнять на балу.

– Ты ведь из будущего?

– Я не могу тебе сказать, просто доверься мне, - почти умоляющим тоном прошептала она, хватая мою руку.

Я мысленно укладывал сказанное и произошедшее. Ясно одно - эта Гвен не хочет, чтобы граф 18 века знал о своем фиаско в 1758. Вот почему Уитмен так настойчиво пытался послать «мою» Гвендолин со мной на бал. Фальк был прав, Гвен с амнезией легко ошибется и снова поставит себя под удар.

– Покажи мне письмо Хранителей, – произнесла она приказным тоном, который я впервые слышал от Гвендолин. В нем проскальзывали полководческие нотки леди Тилни. Не споря с ней, я вынул бумаги из рукава камзола.