Бег времени. Тысяча семьсот

– Я прослежу, чтобы он узнал, что такое бритва!
– подхватила Лесли, схватив Рафаэля за руку и утаскивая из палаты.
– Гвен, тебя подождать?

– Да, конечно, - наблюдая, как скрываются друзья.

– А поцеловать меня в щеку и сказать «выздоравливай милый»? Это древний ритуал, традиция этой палаты, не нарушай ее, – мне показалось, или как-то он неуверенно произнес это?

– Какого рода наказание меня ждет, если я нарушу эту древнюю традицию? – тут же спросила я, все же улыбаясь его реплике.

– Три дня взаперти с Марли.

Вот уж адское наказание!

– Традиция так традиция, - рассмеялась я и, подойдя, поцеловала в ямочку на щеке, находящуюся так близко к его губам, чем шокировала сильнее, и, не дожидаясь комментариев, помахала рукой и выбежала из палаты, хотя казалось, что именно в тот момент я могла летать.

Лесли и Рафаэль не стали ждать и исчезли, когда увидели, что у выхода меня уже дожидался Марли и мистер Джордж, пообещав навестить меня позже.

Пока мы ехали в Темпл на элапсацию, я чертила в своей голове карту Лондона, лишь потом, поняв, что черчу ее по памяти, нежели потому что вижу город именно сейчас. Только не так, только не с этим временем. Если очень долго смотреть на башни и дома, то можно заметить, как сменяются в них кирпичи, как грязные мощеные дороги становятся гладкими, асфальтированными, а кареты сменяются автомобильными пробками. Откуда я все это знаю? Словно передо мной раскрыт учебник истории, и я его внимательный читатель. Я видела, как мимо проносился конный экипаж, но перед светофором он вновь становился современным автомобилем.

В этот день моя элапсация прошла без Гидеона. Как и в следующий день. Как и в день после него. Эту неделю я не знала, куда деваться от невыносимого присутствия Шарлотты, поэтому через несколько дней просто начала уходить из дому, когда она возвращалась домой после учебного дня. В какой-то момент мы даже умудрились сцепиться из-за сущего пустяка, о котором вряд ли стоило бы вспоминать в будущем, но это толкнуло меня в прошлое. Позже я сидела на крыльце, глядя на проносящихся мимо людей, а в моей голове всплывали воспоминания, один за другим. То, как я рассказывала своему дедушке стихотворение – мое любимое, чтобы впечатлить его, показать, что я не глупая, как утверждала вредная Шарлотта. То, как я старалась игнорировать нападки, пока не научилась пропускать ее речи мимо ушей, а позже и понимать, как глупа была она на самом деле, пытаясь чем-то меня задеть. В то время пока я медленно спускалась по лестнице, именно она бежала вприпрыжку, не понимая, что однажды, свернет себе голову такими темпами. Догнала ли я ее? Никогда.

Именно в этот момент я поняла, что же заставляло меня вспоминать. Злость. Это злость выводила меня из себя, заставляла двигаться вперед и не останавливаться. Хоть к чему-то я пришла за эти дни глобального одиночества.

Спустя изрядное количество времени, когда тоска достигла своего апогея, я просто напросто схватила кошелек и пальто, и не сказав ни слова хоть кому-то, кого несомненно бы интересовало, где я пропадаю, выбежала на улицу под громкие крики тети Гленды. Сначала я даже не знала, куда же направляюсь – весь город кишел людьми, они расходились в разные стороны, огибая меня как еще одно препятствие, совершенно не обращая внимания, совершенно не интересуясь - и это то, что было мне необходимо все эти дни. Люди, которые не задавали вопросы. Моменты, когда я абсолютно свободна от вечного «присутствия», вечной заботы и расточительства собственного времени. Если воспоминания приносят такую боль, то для чего они нужны? И вот он выдох после затяжного вдоха. Свобода от «Гвендолин Шеферд».

Этот город дышал, и я дышала вместе с ним, стоя посреди Трафальгарской площади. Без имени и фамилии, без семьи и обязательств.

Наконец-то.

Когда солнце медленно начало закатываться за крыши домов, постепенно опустошая улицы, я осознала, что иду вовсе не в никуда. Пунктом назначения стал особняк, хоть и ничем не отличающийся от домов рядом – такой же роскошный и элегантный – но все равно будто бы вырванный из некого фильма ужасов. Сначала я стояла рядом с воротами и пыталась понять, какого черта мои ноги принесли меня в этот район Лондона, еще более незнакомый мне, чем улицы рядом с домом, но потом, спустя какое-то время моего бессмысленного прозябания на морозе, я вспомнила, что именно отсюда меня вырвали в этот мир. Словно страницу переместили в совершенно иную книгу и от того получилась жуткая бессмыслица в сюжете.

Это дом Джулии Скайлз. Девушки, которую я не знала. Но если я никого не помню, то какая к черту разница к кому ломиться в гости, будучи полностью безрассудной?

И вот оно мое безумие – пару нажиманий на звонок, приветливый дворецкий, явно новичок в своем деле, предложенный жасминовый чай, пока хозяйка занята, и до жути неуютная гостиная, словно здесь не было живых людей, по крайней мере, года три. Не желая оставаться без действия, раз уж дворецкий любезно скрылся в дверном проеме, я вскочила с кресла и направилась вслед за ним. Коридоры выглядели более уютно, на стенах висели репродукции знаменитых картин, хоть местами и жутких, но все же восхитительно красивых. Вот Дева в гроте*, держащая рукой малыша, а рядом с ней ангел, то ли благословляющий ребенка, то ли ему же угрожающий. Вот Христос*, распятый за не содеянные грехи, а за любовь и мир, что он нес на руках – его тело иссохло, и на этом каменном гробе он выглядел жалко и бессмысленно, как и любой смертный человек. Я шла вслед за картинами, минуя огромные вазы, стоящие на поворотах и к своему везению оказалась в главной галерее. Высокие потолки, две софы по разные стороны комнаты и ничего более. Лишь картины, картины, картины. Они были развешаны с толком и пониманием, но украшая чуть ли не каждый метр стен. Судя по трепетному отношению, эти холсты вовсе не были искусными подделками – они были написаны пером грандиозных художников разных времен, истинные оригиналы, прямо из-под кисти гениев. Многие полотна я видела впервые, многие я могла припомнить сквозь толщу «амнезии» или же те, что я видела недавно, на домашних уроках искусства.

Все они были прекрасными.

Но лишь одна картина привлекла мое внимание больше всех остальных. Ничем не отличающаяся от других, ни ярче, ни тусклее. Обычный портрет, коих здесь было выше крыши.

Но эти глаза манили меня слишком долго.

Эти черные глаза, которые когда-то смотрели на меня с любовью и нежностью, кружа по бальной зале Кенсингтонского дворца.

Изящно очерченное лицо, волосы цвета вороного крыла, отливающие чуть синевой на свету, и невероятно теплые губы. Я провела пальцами по засохшей краске, и это тепло заполнило мою душу, заставляя меня собираться по кусочкам и становиться целой.

– Красивый, не правда ли?

Я вздрогнула от неожиданности, когда ее голос прервал мои мысли. Джулия стояла чуть поодаль, скрестив руки на груди, словно готовая в любой момент обороняться. Хоть именно она вошла в комнату столь бесшумно, что становилось страшно. Видно, что девушка боялась меня больше, так как нервно теребила свои пальцы.

– Очень, - ответила я, вновь отворачиваясь к картине, - Как его звали?

– Ты не знаешь? – спросила она так, словно я только что спросила, почему трава зеленая.

– Бенедикт.

Слова вырвались против моей воли, на автомате, будто я произносила это имя сотню иль тысячу раз, день за днем, не уставая ни на минуту.

– Бенедикт, - повторила я, словно эха в этой галерее не хватало с лихвой.

– Да, граф Бенедикт Бенфорд II. Весьма влиятельный человек среди знати и плюс ко всему, как недавно выяснилось, один из основателей вашего невыносимого тайного культа.

Я слушала ее краем уха, хотя и наконец-то поняла, откуда я могла его знать. Путешествия во времени не всегда были скучными, как ожидалось, хоть и проведенные взаперти с Гидеоном. Наверное, неведомым образом я умудрялась сбегать от жадных до скуки Хранителей и танцевала с этим незнакомцем, словно он был тем, кто заставлял меня жить, будучи ослепленной роскошью его века и любовью, что окружала меня плотным коконом.

– Шарлотта, не умирай, пожалуйста, не покидай меня, - и воздух заполняется гарью, покрывая нас пеплом словно пледом, от которого однако вовсе не тепло, а жарко невыносимо, словно ад устал нас ждать и решил захватить еще живыми. Я хочу сказать ему, что все нормально. Что мне вовсе не больно, что его руки – моя колыбель и я сплю на них как младенец – тихо и безмятежно. Но слова не находят выхода, потому что у меня больше нет сил, чтобы управлять телом.

Он умолял меня вернуться к нему…