Бегуны

Осенью, когда рана уже совершенно затянулась, а на культе осталась лишь едва заметная краснота, Филипп Ферейен начал изучать анатомию и, постукивая деревяшкой по неровной лейденской мостовой, каждое утро шагал на лекции в университетский медицинский центр.

Вскоре Филипп прослыл одним из самых талантливых студентов:: как никто другой, он умел использовать свой талант рисовальщика для перенесения на бумагу того, что поверхностному взгляду непрофессионала представлялось хаосом тканей человеческого тела — сухожилий, кровеносных сосудов и нервов. Он начал копировать знаменитый столетний анатомический атлас Везалия и справился с этой задачей блестяще. Это стало прекрасной преамбулой к его собственной работе, результаты которой принесли ему славу. Ко множеству своих учеников, к числу которых причисляю себя и я, он относился по-отечески — любовно-взыскательно. Мы проводили под его присмотром вскрытия, и внимательный взгляд и умелые руки Филиппа вели нас по тропам этого сложнейшего лабиринта. Студенты ценили его упорство и поистине энциклопедические знания. Они завороженно следили за стремительными движениями грифеля. Рисование ведь никогда не является простым воспроизведением: чтобы увидеть, нужно уметь смотреть — видеть то, на что смотришь.

Филипп вообще был достаточно молчалив, а сегодня, спустя годы, я бы даже сказал, что вид у него всегда был слегка отсутствующий, он словно бы прислушивался к чему-то внутри себя. Постепенно Ферейен отказался от чтения лекций, все больше углубляясь в работу в своей лаборатории. Я часто навещал его в Рейнсбурге. С радостью пересказывал городские новости, университетские сплетни и происшествия и с тревогой замечал, что мысли учителя все более занимает одна-единственная тема. Нога, разобранная на составные части, исследованная самым тщательным образом, всегда стояла у изголовья кровати в своей банке или пугала гостей, распяленная на столе. Обнаружив, что кроме меня Филипп ни с кем не общается, я понял: мой учитель безвозвратно перешагнул незримую границу.

Утром наша баржа причалила к одной из пристаней на Херенграхте [82] в Амстердаме и мы сразу отправились к цели своего путешествия. Уже начиналась зима, каналы не воняли так немилосердно, как летом, и было приятно шагать в теплом молочном тумане, который на наших глазах поднимался вверх, открывая ясное осеннее небо. Мы свернули в одну из узких улочек еврейского квартала, намереваясь пропустить по кружке пива. Но все трактиры, попадавшиеся нам по дороге, были переполнены — хорошо, что мы основательно позавтракали в Лейдене, иначе пришлось бы долго ждать, пока нас обслужат.

82

Один из трех больших каналов Амстердама.

На торговой площади, заставленной прилавками, стоит Де Вааг [83] , где взвешивают выгружаемые товары. В одной из башен предприимчивый Рюйш устроил свой theatrum [84] , и именно сюда мы явились немного раньше времени, обозначенного в билете: хотя публику еще не пускали внутрь, у входа толпились группы людей. Я с любопытством рассматривал зрителей: облик и одеяния многих из них свидетельствовали о том, что слава профессора Рюйша уже давно перешагнула за пределы Нидерландов. Я слышал разговоры на иностранных языках, видел французские парики и английские кружевные манжеты, торчавшие из рукавов кафтана. Пришло также много студентов, у этих места, видимо, были подешевле, ненумерованные, потому что они толкались у самого входа, надеясь войти первыми и устроиться поудобнее.

83

Де Вааг — часть старых крепостных валов города; первоначальное название — Ворота Святого Антония (построены в 1488 году). В 1614-м крепостной вал был расширен, и Ворота Святого Антония оказались не на внешней его стороне. Это место стали использовать для взвешивания товаров и взимания налогов.

84

Театр ( лат.), здесь — анатомический театр.

К нам то и дело подходили знакомые — еще по тем временам, когда Филипп чаще бывал в университете: почтенные члены Городского совета, медики-хирурги, любопытствовавшие, что же покажет Рюйш на этот раз, что он еще придумал. Наконец появился — облаченный в строгий черный костюм — мой дядя, который, собственно, и достал для нас билеты, он сердечно поприветствовал Филиппа.

Внутри помещение напоминало амфитеатр со скамьями, расставленными полукругом, почти до самого потолка. Зал был хорошо освещен и специально подготовлен к представлению. У стен, при входе и в самом зале, стояли скелеты животных: соединенные проволочками кости поддерживались почти незаметными для глаза конструкциями, отчего создавалась иллюзия, будто звери вот-вот оживут. Я заметил еще два человеческих скелета: один коленопреклоненный, с ладонями, воздетыми для молитвы, второй — в задумчивой позе: голова опирается на ладонь, мелкие косточки которой тщательно связаны проволокой.

От внимания зрителей, которые, перешептываясь и шаркая, заходили внутрь и постепенно занимали указанные в билетах места, не укрылись и выставленные в витринах знаменитые композиции Рюйша, его изысканные скульптуры. «Смерть не щадит даже юность» — прочитал я подпись к одной из них: два играющих скелетика плодов — тонкие кремовые косточки и пузырчатые черепа — сидят перед холмиком из таких же хрупких косточек крошечных ладошек и ребрышек. У другой стены, симметрично по отношению к ним, стояли четырехмесячные человеческие скелетики на бугорке из (как я понял) желчных камней, поросших препарированными и высушенными кровеносными сосудами (на одной, самой толстой, ветви сидело чучело канарейки). Скелет слева держал миниатюрный серп, другой, застывший в скорбной позе, подносил к пустым глазницам платочек, сделанный из какой-то высушенной ткани — возможно, легких? Чьи-то заботливые ладони окутали скелетики нежно-розовым кружевом и подвели итог витиеватой надписью на шелковой ленточке: «Стоит ли тосковать по предметам мира сего?» — так что зритель не ужасался при виде этой картины. Представление тронуло меня еще прежде, чем началось: показалось, что я наблюдаю спокойный учет не смерти, но некой маленькой смертишки. Как мог по-настоящему умереть тот, кто не успел родиться?

Мы заняли свои места в первом ряду, рядом с другими почетными гостями.

Люди переговаривались взволнованным шепотом, на столе в центре зала лежало тело, приготовленное для вскрытия. Еще прикрытое блестящей светлой тканью, под которой едва угадывался силуэт. В наших билетах тело описывалось словно вкусное блюдо, specialite de la maison [85] : «Научный талант доктора Рюйша позволил специальным образом подготовить тело, так, чтобы оно сохранило естественный цвет и консистенцию, казалось свежим и почти живым». Состав этой волшебной жидкости Рюйш держал в строжайшей тайне — эта субстанция наверняка была усовершенствованным вариантом той, благодаря которой все еще существовала на свете нога Филиппа Ферейена.

85

Фирменное блюдо ( фр.).

Вскоре зал был уже битком набит. Наконец впустили еще десяток студентов, большей частью иностранцев — теперь они стояли вдоль стен, среди скелетов, в странной с ними гармонии и вытягивали шеи, стараясь разглядеть хоть что-нибудь. Перед самым началом вошло несколько элегантных мужчин, одежда которых выдавала иностранное происхождение, и заняли лучшие места в первом ряду.

Рюйш появился в сопровождении двух ассистентов. После краткого вступительного слова, произнесенного профессором, они — с двух сторон одновременно — подняли покрывало и открыли тело взорам публики.

Ничего удивительного, что со всех концов послышались вздохи.

Тело принадлежало молодой худой женщине, насколько мне известно, оно было вторым, подвергшимся публичному вскрытию (прежде для занятий по анатомии разрешалось использовать только мужские тела). Мой дядя шепотом поведал нам, что это какая-то итальянская проститутка, убившая своего новорожденного ребенка. Отсюда, из первого ряда — в каком-нибудь метре от стола — ее смуглая, идеально гладкая кожа казалась розовой и свежей. Кончики ушей и пальцы стоп чуть покраснели, словно женщина слишком долго пробыла в холодном помещении и замерзла. Очевидно, тело смазали маслом, а может, оно использовалось Рюйшем для бальзамирования, потому что кожа женщины блестела. Ниже ребер живот проваливался, над хрупким смуглым телом возвышался лонный бугорок — словно самая главная и значимая кость организма. Даже меня, человека привычного, эта картина взволновала. Обычно вскрытию подвергались тела преступников, не заботившихся о себе и беспечно игравших своей жизнью и здоровьем. Совершенство этого тела будоражило, и я не мог не оценить запасливость Рюйша, которому удалось раздобыть тело в столь хорошем состоянии и так хорошо его подготовить.

Для начала Рюйш обратился к публике, педантично перечислив титулы всех почетных гостей — докторов медицины, профессоров анатомии, хирургов и чиновников.

— Приветствую вас, господа, и благодарю столь многочисленных гостей за внимание к моей лекции. Благодаря щедрости нашего магистрата я смогу открыть вашему взору то, что природа прячет у нас внутри. Вовсе не из желания выместить на этом бедном теле свой гнев или наказать его за грешный поступок, но ради того, чтобы мы могли познать себя — такими, какими сотворила нас рука Господа.

Он также объявил собравшимся, что женщина эта умерла два года назад — то есть тело два года пролежало в морге, оставаясь, благодаря методу Рюйша, свежим. При виде этого обнаженного, беззащитного, прекрасного тела у меня сжималось горло, хотя обычно я смотрю на человеческие останки спокойно. Но я подумал, что можно добиться всего и стать кем угодно, если — говорят — очень захотеть, ведь человек — центр творения, а наш мир — это мир человеческий, а не божественный или какой бы то ни было другой. Одного только мы не можем получить — вечной жизни. Господи, Боже ты мой, ну откуда в нас это желание стать бессмертными?!