Бельканто

Посреди беседы с одним из заложников, датчанином, который, как предполагалось, был потенциальным инвестором несуществующего проекта компании «Нансей», Бенхамин – верхняя часть лица у него полыхала огнем – повернулся к Гэну.

– Где ты такого ума набрался? – спросил он осуждающе, будто где-то в доме хранилась крупная сумма интеллекта и Гэн ее единолично присвоил.

Гэн чувствовал себя усталым, а вовсе не умным. Его мучил голод. От недосыпа в голове звучали колыбельные мелодии. Скорее бы вернуться к недоеденному сэндвичу!

– Сэр? – переспросил он. Он видел господина Хосокаву и Роксану Косс, спокойно сидящих бок о бок и неспособных вести разговор, потому что их переводчик помогал террористам составлять базу данных.

– Где ты выучил столько языков?

Гэн не чувствовал ни малейшего желания пересказывать свою биографию. Переводчика больше волновало, на месте ли его сэндвич. А пирог? Он поразмыслил над тем, сочтут ли его достойным освобождения, и с покорным смирением утвердился во мнении, что вряд ли.

– В университете, – просто ответил Гэн и повернулся к человеку, которого допрашивали террористы.

Когда списки удерживаемых и отправляемых на волю заложников были составлены, Гэн, по идее, должен был возглавлять список кандидатов на освобождение. Он ничего не стоил, не имел никакого политического влияния. Он был лишь наемным работником, как те, кто тонкими ломтиками нарезал лук для торжественного обеда. Но его имени не оказалось ни в одном из списков. О Гэне словно забыли. Не то чтобы он жаждал выйти на свободу с господином Хосокавой. Он бы и сам, подобно молодому священнику, попросился остаться, но все-таки лучше бы его спросили. Когда с допросами и списками было покончено, стоял уже поздний вечер. По всей комнате зажглись лампы. Гэн получил задание сделать копии списков. Как-то само собой получилось, что он сделался у террористов секретарем.

В итоге в заложниках решено было оставить тридцать девять человек, считая переводчика (тот сам себя вписал в один из списков). А в самом окончательном варианте их оказалось сорок, потому что отец Аргуэдас снова отказался уйти. При наличии пятнадцати солдат и трех командиров получилось приблизительно по два заложника на каждого террориста, что показалось командирам вполне приемлемым. Учитывая, что изначальный план предписывал восемнадцати террористам захватить в плен одного президента, этот пересчет демонстрировал наличие у них рационального мышления. Конечно, лучше всего было бы сначала хорошенько помучить кандидатов на освобождение, продержать их еще с недельку, а затем позволить им убираться вон по одному в обмен на выполнение своих требований. Но террористы очень устали. Заложники все время чего-то хотели и на что-то жаловались – террористы будто взялись присматривать за оравой капризных детей, которых необходимо опекать, успокаивать и развлекать. Командиры уже мечтали от них отделаться.

Вице-президент, не в силах больше смотреть на беспорядок, принялся хлопотать по хозяйству. Он собрал фужеры и составил их на большой серебряный поднос, который, как он знал, хранился в столовой в буфете. Пошел на кухню – один из бойцов не стал его останавливать, но отправился следом – и на минуточку приложился щекой к дверце морозильника. В гостиную вице-президент вернулся с большим пластиковым мешком для мусора и начал собирать в него обертки от сэндвичей. Крошек в обертках не обнаружилось, только оранжевые пятна от соуса. Все находящиеся в доме очень проголодались. Вице-президент собрал со столов и ковров банки из-под газировки. Ну и что, что, по сути дела, эти столы и ковры ему не принадлежали? В этом доме он был счастлив. Как чудесно было возвращаться сюда вечером – дети со своими друзьями носятся, смеясь, по коридорам, хорошенькие горничные-индианки, стоя на коленях, вручную натирают полы, хотя в кладовке есть электрический полотер, жена расчесывает волосы у зеркала, и по спальне разливается аромат ее духов. Это был его дом. И чтобы вынести творящийся здесь кошмар, дом надо было привести хоть в какой-то порядок.

– У вас все хорошо? – спрашивал он гостей, смахивая в ладонь мусор со столов. – Держитесь! – Ему хотелось засунуть их башмаки под диваны, чтобы они не валялись посреди комнаты, а голубое шелковое кресло переставить в другой конец комнаты, где оно всегда стояло, но все-таки таскать кресла – совсем уж не вице-президентское дело.

Он еще раз прогулялся на кухню за мокрой тряпкой, надеясь с ее помощью оттереть с ковра пятна, похожие на следы виноградного сока. На другом конце комнаты Рубен Иглесиас заметил оперную певицу, сидящую рядом с японским господином, чей день рождения все вчера отмечали. Забавно, но из-за боли в голове он даже не мог вспомнить их имен. Они склонили друг к другу головы, она время от времени смеялась, а он в ответ со счастливым видом кивал. Интересно, это был ее муж, тот, кто только что умер? Японец промурлыкал что-то похожее на песню, она его выслушала, кивнула, а затем тихонько запела сама. Какой сладостный звук! Сквозь непрерывный ор громкоговорителей, несшийся из открытого окна, трудно было определить, что именно она поет. Вице-президент мог уловить только мелодию, чистые рулады ее голоса – совсем как в далеком детстве, когда он бежал с высокого холма мимо монастыря и на мгновение до его слуха долетало пение монахинь. Проноситься мимо этого пения было даже лучше, чем стоять и слушать. Музыка вливалась в него на бегу, становилась ветром, который развевал его волосы, сливалась со стуком его башмаков по мостовой. И вот теперь, когда он слушал пение Роксаны Косс, оттирая ковер, у него возникло то же самое ощущение. Словно одна птичка отвечает другой, но слышно лишь этот ответ, а горестный зов той пернатой, что начала перекличку, от тебя ускользает.

Когда снова вызвали Месснера, он появился почти сразу. Рубена Иглесиаса, вице-президента и мальчика на побегушках, послали открывать дверь. Бедный Месснер выглядел еще более измученным и обгоревшим, чем вчера. Но сколько времени прошло? Когда умер аккомпаниатор, сегодня или вчера? Неужели только вчера их наряды были свежими и неизмятыми, они ели маленькие отбивные и слушали Дворжака? А может, это Дворжака они пили из хрустальных бокалов после обеда? Неужели только недавно комната была полна женщин и повсюду струился нежный шифон их платьев, сверкали драгоценные украшения и радовали глаз маленькие вечерние сумочки, похожие на пионы? Неужели только вчера дом сиял чистотой, подоконники и оконные рамы вымыты до блеска, а все шторы выстираны и аккуратно развешаны, и легкий тюль, и тяжелые драпировки – все ради президента и того самого господина Хосокавы, который собирался построить в стране завод? Тут-то вице-президент задумался: почему это Масуда попросил провести прием в его доме? Если этот день рождения был так важен для страны, почему не отпраздновать его в президентском дворце? Не потому ли, что президент с самого начала не собирался приходить?

– По-моему, у вас началось воспаление, – сказал Месснер, дотрагиваясь своими бледными пальцами до пламенеющего лба вице-президента. Он достал сотовый и на смеси английского с испанским попросил антибиотики. – Я не знаю, какие именно нужны, – сказал Месснер в телефон. – Наверное, те, которые обычно дают людям, получившим прикладом в лицо. – Он прикрыл телефон рукой и обратился к Рубену: – У вас есть на что-нибудь?.. – Потом повернулся к Гэну: – Как сказать «аллергия»?

– Так и будет, «аллергия», – ответил Гэн.

Рубен с трудом кивнул:

– На арахис.

– О чем это он болтает по телефону? – спросил Гэна командир Бенхамин.

Гэн объяснил, что речь идет о медикаментах для вице-президента.

– Никаких медикаментов! Я не даю санкций на медикаменты! – заявил командир Альфредо. Что вообще этот вице-президент знает об инфекциях? Вот пуля в животе, это да, здесь можно говорить об инфекциях.

– Ну, без инсулина мы уже обошлись, – заметил Месснер, захлопывая телефон.

Альфредо сделал вид, что его не слышит. Он пошелестел своими бумагами.

– Вот списки, – сказал он. – Это те, кого мы оставляем. А это те, кого отпускаем. – Он положил вырванные из блокнота странички на стол перед Месснером. – А это наши требования. Мы их подкорректировали. И больше никого не выпустим, пока все требования не будут выполнены полностью и безоговорочно. Мы вели себя, как вы выразились, очень разумно. Теперь пусть правительство ведет себя разумно.

– Я все им передам. – Месснер собрал листочки и спрятал в карман.

– Мы были очень добросовестны в вопросах здоровья, – добавил командир Альфредо.

На Гэна внезапно навалилась усталость, он поднял руку в знак того, что нуждается в паузе, и попытался вспомнить по-английски слово «добросовестны». Потом вспомнил.

– Все, кто нуждается в медицинской помощи, будут освобождены.

– Включая его? – Месснер качнул головой в сторону вице-президента, который, погрузившись в затейливый мир лихорадочных видений, не обращал внимания на разговоры вокруг.

– Его мы оставим, – отрезал Альфредо. – Нужен же нам кто-то, раз президента у нас нет.