Бельканто

– Жена меня убьет, если я ввяжусь в заварушку, – сказал Тибо по-французски.

Три немца о чем-то оживленно разговаривали между собой, и Гэн перестал их слушать.

– Я не устаю любоваться этим туманом, – сказал Гэну господин Хосокава, когда они вместе подошли к окну. Некоторое время они молчали, стараясь выбросить из головы все чужие языки.

– Вы никогда не думали о бунте? – спросил Гэн. В оконном стекле он видел их отражения. Они стояли очень близко к окну: два японца, оба в очках, один повыше ростом и моложе другого лет на двадцать пять, но в этой комнате, где так мало людей имели между собой хоть что-нибудь общее, Гэн впервые заметил, до чего они с боссом похожи друг на друга.

Господин Хосокава тоже смотрел на отражения в стекле, а может, и на гаруа.

– В конце концов что-нибудь обязательно начнется, – сказал он. – И тогда мы уже ничего не сможем поделать. – От этой мысли его голос зазвучал глуше.

Большую часть времени юные террористы занимались тем, что обследовали дом. Они грызли обнаруженные в буфете фисташки, нюхали в ванной комнате лавандовый шампунь. Дом для них был полон бесконечных неожиданностей: невиданных размеров кладовые – парни видали дома поменьше; спальни, в которых никто не спал; шкафы, наполненные рулонами цветной бумаги, лентами и больше ничем. Любимой их комнатой стал кабинет вице-президента, находившийся в конце длинного коридора. За тяжелыми драпировками прямо перед окнами располагались две обитые тканью скамейки; получалось место, где человек может спокойно и удобно сидеть и часами напролет смотреть в сад. В кабинете стояли два кожаных дивана и два кожаных кресла, все книги здесь были переплетены в кожу. Даже стаканчик для карандашей был кожаный, и кожей были обиты края пресс-папье. Здесь витал знакомый, умиротворяющий запах коровьего стада, пасущегося на солнцепеке.

Кроме того, в комнате был телевизор. Некоторым террористам уже доводилось видеть телевизор – деревянный ящик с вставленным в него выпуклым стеклом, которое очень смешно искривляет отражение. Но эти телевизоры всегда, всегда бывали разбитыми! Такова уж, видно, их природа. Мальчишкам случалось слышать байки о том, что умеет делать телевизор, но они не верили, потому что никогда этого не видели собственными глазами. Парень по имени Сесар придвинул лицо к самому экрану, руками растянул рот как можно сильнее и долго наслаждался изображением. Другие за ним наблюдали. Он закатил глаза и высунул язык. Затем вынул пальцы изо рта, скрестил руки на груди и принялся имитировать пение Роксаны Косс, которое слышал, сидя в вентиляционной трубе. Конечно, он не мог повторить слова, но мелодию воспроизводил довольно точно. Он не кривлялся, просто пел, и пел очень хорошо. Исполнив все, что смог вспомнить, он внезапно замолчал и низко поклонился. Потом снова принялся корчить рожи перед телевизором.

Первым включил телевизор Симон Тибо. Причем сделал это без всяких задних мыслей. В комнату он зашел, услышав пение. Тибо решил, что кто-то поставил пластинку – звук был странный, но очень красивый, – и заинтересовался. Увидев кривляющегося парнишку, да еще и не особо забавного, он подумал, что будет смешнее, если вдруг на месте его физиономии появится телевизионная картинка. Симон взял валявшийся на подлокотнике кожаного кресла пульт и нажал кнопку.

Парни завопили. Завыли, как собаки. Стали звать своих сообщников – «Хильберто! Франсиско! Хесус!» – такими голосами, как будто случился пожар, началось смертоубийство, приехала полиция. На винтовках тут же защелкали затворы, в комнату ворвались другие боевики и все три командира. Симона Тибо отбросили к стене, поранив ему губу.

«Никаких глупостей!» – прошептала ему на ухо Эдит при прощании. Но что такое «глупость»? Включить телевизор?

Один из ворвавшихся бойцов, крупный парень по имени Хильберто, приставил дуло винтовки к горлу Симона, вдавив голубой шарф в кожу чуть выше трахеи. Он пригвоздил Тибо к месту, как бабочку к пробковой доске.

– Телевизор! – с трудом прохрипел Тибо.

Разумеется, всеобщее внимание тут же переключилось с Симона на телевизор. Только что он был для них врагом, главным злодеем, и вот они уже повернули свои винтовки в другую сторону, позволив ему, содрогаясь от нежданно накатившего ужаса, сползти по стене на пол. Теперь все уставились на экран. Красивая брюнетка, брезгливо покачивая головой, демонстрировала зрителям перепачканную одежду и отправляла ее в стиральную машину. Помада у нее была ярко-красная, стены за спиной – ярко-желтые.

– Это настоящий вызов! – сказала она по-испански. Хильберто опустился на четвереньки и подполз к телевизору, чтобы лучше видеть.

Симон Тибо откашлялся, растирая горло.

Что касается командиров, то им, конечно, доводилось смотреть телевизор до того, как они ушли в джунгли. Теперь они стояли в кабинете вместе со всеми. Этот телевизор был очень хороший, цветной, с экраном в двадцать восемь дюймов. Командир Альфредо поднял с пола пульт и начал нажимать все кнопки подряд, прыгая с программы на программу: футбольный матч; человек в сюртуке сидит за столом и читает; девушка в серебристых брюках поет; щенята в корзинке. С каждой новой картинкой по комнате прокатывалась волна возбуждения, и зрители разражались дружным: «Ах!».

Симон Тибо покинул кабинет незамеченным. О пении Сесара он уже забыл.

Больше всего заложники мечтали о том, чтобы все это закончилось. Мечтали вернуться домой, к своим женам, к своей жизни. Но бывали дни, когда им ничего не хотелось, кроме как избавиться от этих мальчишек, с их угрюмостью и сонливостью, с их дурацкими расспросами и неуемным аппетитом. Сколько же им лет, в конце концов? Когда их спрашивали, они либо лгали и говорили, что двадцать пять, либо пожимали плечами, как будто не понимали вопроса. Господин Хосокава знал, что он плохо разбирается в детях. В Японии он часто видел молодых людей, на вид не старше десяти, за рулем автомобилей. Его собственные дочери постоянно ставили его в тупик: вот только что они бегали по дому в пижамках с Hello Kitty, а буквально через минуту оказывалось, что в семь вечера у них назначено свидание. Господин Хосокава был уверен, что его дочерям еще рано ходить на свидания, а по стандартам страны, в которой он теперь находился, они были уже достаточно взрослыми, чтобы стать членами террористической организации. Он пытался себе представить своих дочерей, их пластмассовые заколки в виде цветочков и короткие белые носочки, вспоминал, как кончиком ножа отмечал на дверном косяке их рост.

Господин Хосокава постоянно представлял себе, как его дочери, свернувшись калачиком в материнской постели, в слезах смотрят новости по телевизору и ждут его домой. И вот, ко всеобщему удивлению, двое из молодых солдат оказались девушками. Одна обнаружила себя очень просто: примерно на двенадцатый день сняла кепку, чтобы почесать голову, и из-под головного убора выпала косичка. Почесавшись, девушка не стала запихивать косичку обратно. Она, кажется, и не думала, что кто-то принимал ее за мальчика. Ее звали Беатрис, о чем она преспокойно сообщала любому, кто спрашивал. Природа не наделила ее ни красотой, ни грацией, так что парень из Беатрис получился хоть куда. Винтовку она держала не хуже парней, и глядела сурово, даже когда нужды в этом уже не было. И тем не менее, несмотря на всю ее вопиющую заурядность, заложники разглядывали Беатрис, словно явление редкостное и необыкновенное, как бабочка на снегу. Как среди террористов оказалась девушка? Как они этого не заметили? Вторую девушку вычислить было гораздо легче. Логика подсказывала заложникам, что если уж здесь есть одна девушка, то может найтись и другая, и все стали посматривать на молчаливого паренька, который никогда не отвечал на вопросы и с самого начала казался заложникам каким-то странным – слишком красивым, слишком нервным. Его волосы слегка выбивались на лоб и картинно обрамляли лицо. Губы были округлые и нежные. Шея – длинная и гладкая. Глаза – полуприкрыты, словно веки с трудом выдерживали груз длинных ресниц. И пахло от него совершенно иначе, чем от других парней, – чем-то теплым и сладковатым. Он, похоже, питал особую привязанность к Роксане Косс и ночью спал на полу возле ее комнаты, как будто хотел своим телом защитить ее от задувающих под дверь сквозняков. Гэна этот парень смущал и раньше, и теперь, глядя на него, переводчик почувствовал, как беспокойство, долгое время теснившееся в груди, вдруг схлынуло, подобно тихой волне.

– Беатрис, – спросил Симон Тибо, – этот парень – твоя сестра?

Беатрис фыркнула:

– Кармен? Сестра? Вы что, совсем с ума сошли? Услышав свое имя, Кармен подняла голову и взглянула на них с другого конца комнаты. Беатрис ее выдала. В этом мире вообще невозможно хранить секреты. Кармен бросила на пол журнал, который только что листала. (Журнал был итальянский, с кучей фотографий кинозвезд и членов королевских фамилий. Подписи к фотографиям наверняка содержали сверхважную информацию об их частной жизни, но Кармен не могла их прочитать. Журнал был найден в тумбочке у кровати, на которой спала жена вице-президента.) Кармен схватила свой револьвер, пошла на кухню и захлопнула за собой дверь. Пойти вслед за вооруженной, явно рассерженной девочкой-подростком не решился никто. Деваться ей все равно было некуда, и присутствующие решили, что рано или поздно Кармен выйдет из кухни сама. Заложникам очень хотелось посмотреть на нее уже без кепки, хорошенько разглядеть ее в новом девичьем качестве, но они готовы были ждать. Террористка сама берет себя в плен на пару часов – такое развлечение куда лучше созерцания моросящего дождичка.

– Я должен был догадаться, что она девушка, – сказал Рубен Оскару Мендосе, подрядчику, жившему лишь в нескольких милях отсюда.

Оскар пожал плечами:

– У меня дома пять дочерей, но в этой комнате я не видел ни одной девушки. – Подумав, он наклонился к вице-президенту: – То есть одну девушку в этой комнате я видел. Вернее, женщину. В этой комнате может быть только она женщина. – Он многозначительно кивнул в ту сторону, где сидела Роксана Косс.

Рубен кивнул.

– Разумеется, – подтвердил он. – Разумеется.

– Думаю, я вряд ли дождусь лучшего случая, чтобы сказать ей, как я ее люблю. – Оскар Мендоса потер рукой подбородок. – Я не имею в виду прямо сейчас. Не обязательно даже сегодня, хотя можно и сегодня. Дни у нас такие длинные, что к ужину, пожалуй, будет самое время. Никогда ведь не угадаешь, когда пора, пока это самое «пора» не наступит. – Мендоса был крупным мужчиной около шести футов росту и с широкими плечами. И очень сильным: потому что, хоть и выбился в начальники, не брезговал физическим трудом – мог, если надо, и доски потаскать, и стену зашпаклевать, так что служил отличным примером для своих же работяг. Оскару Мендосе приходилось наклоняться, чтобы говорить на ухо вице-президенту. – Но я точно сделаю это, пока мы тут. Попомни мои слова.