Бельканто

Месснер пришел, как всегда, в одиннадцать утра. Двое молодых террористов охлопали его на входе со всех сторон. Они заставили его снять башмаки и обследовали их изнутри в поисках мини-оружия. Ощупали его ноги и проверили под мышками. Эту идиотскую процедуру они совершали не от излишней подозрительности, а от скуки. Командиры пытались поддерживать в своих солдатах боевой дух. Но те все чаще разваливались на кожаных диванах вице-президентского кабинета и пялились в телевизор. Они часами торчали в душе и стригли друг другу волосы элегантными серебряными ножницами, которые нашли в столе. Командирам пришлось удвоить ночные патрули и продлить дневные дежурства. Они заставляли бойцов патрулировать дом попарно и еще двоих посылали на обход садовой стены под моросящим дождем – с заряженными винтовками наготове, словно для охоты на кроликов.

Месснер терпеливо сносил эти издевательства. Он открывал перед ними свой портфель и снимал башмаки. Он безропотно стоял с поднятыми руками и широко расставленными ногами в одних носках, пока чужие руки шарили в свое удовольствие по его телу. Впрочем, когда одному из парней вздумалось его пощекотать, Месснер рывком опустил руки и сказал: «Баста!» В жизни своей он не встречал таких непрофессиональных террористов. Для него оставалось полнейшей загадкой, как они вообще смогли захватить дом.

Командир Бенхамин дал тумака Ренато – парню, который пощекотал Месснера, и отнял у него оружие. Неужели нельзя соблюдать хоть какое-то подобие военной дисциплины? Он что, слишком многого просит?

– Вот этого не надо делать, – холодно сказал командир.

Месснер сел в кресло и начал шнуровать башмаки. Ситуация его ужасно раздражала. К этому моменту путешествие должно было давным-давно выветриться у него из головы, отпечатанные и рассортированные фотографии – занять свое место в альбоме. Он давно должен был сидеть в своей дорогущей женевской квартире с прекрасным видом из окна и тщательно и собственноручно подобранной мебелью в стиле датского модерна. Он сейчас должен принимать утреннюю почту из прохладных ручек своей секретарши. А вместо этого он каждый день таскается сюда, чтобы осведомиться, как поживает группа заложников. Месснер практиковался в испанском и, хотя всегда просил Гэна быть рядом – из соображений безопасности и как подмогу на случай, если он забудет нужное слово, – уже мог самостоятельно вести разговоры на несложные темы.

– Нам все это уже начинает надоедать, – сказал командир, нервно проводя руками по волосам. – Мы хотим знать, почему ваши люди не могут найти никакого решения. Мы что, должны начать убивать заложников, чтобы привлечь ваше внимание?

– Во-первых, это не мои люди. – Месснер туго затянул шнурки. – И не мое внимание вам надо привлекать. Ради меня никого убивать не надо – мое внимание и так полностью принадлежит вам. Я должен был уехать домой неделю назад.

– Мы все должны были уехать домой неделю назад. – Командир Бенхамин вздохнул. – Но мы должны увидеть наших братьев на свободе. – Для командира слово «братья», разумеется, означало как идейных единомышленников, так и родного брата, Луиса. Луис, преступление которого заключалось в распространении листовок, был заживо погребен в тюремных застенках. До ареста брата Бенхамин вовсе не был командиром боевиков. Он преподавал в начальной школе. Жил на самом юге страны на берегу океана и не знал никаких забот.

– Это и есть предмет разногласий, – сказал Месснер, окидывая взглядом комнату и производя быстрый подсчет всех присутствующих.

– И никакого прогресса?

– На сегодняшний день никакого. – Он полез в свой кейс и вытащил несколько листов. – Вот, я принес это вам. Их требования. Если вам нужно что-то еще…

– Сеньорита Косс, – сказал командир Бенхамин, ткнув пальцем в ее направлении. – Она кое-что хочет попросить.

– Ах да, конечно.

– Сеньорита Косс всегда о чем-то просит, – продолжал командир. – Вообще, брать в заложники женщин – совсем не то, что мужчин. Раньше я об этом как-то не задумывался. Итак, нашим людям – свобода! Сеньорите Косс – что-то еще. Может быть, платья…

– Я ее спрошу, – кивнул Месснер, не вставая пока с кресла. – Я могу что-нибудь сделать лично для вас? – Он не стал говорить прямо, но имел в виду лишай, который с каждым днем все больше оплетал грубой красной паутиной лицо его собеседника. По всей видимости, скоро болезнь дотянется своими щупальцами до его левого глаза.

– Мне ничего не нужно.

Месснер кивнул и отправился к Роксане Косс. Бенхамин нравился ему больше двух других командиров. Месснер считал его вменяемым человеком, пожалуй, даже умным. Однако он изо всех сил старался не допускать сочувствия к нему – и вообще ко всем в этом доме, захватчикам и заложникам. Сочувствие часто мешает человеку делать свою работу. Кроме того, Месснер знал, как обычно заканчиваются подобные истории. Тут лучше ничего не принимать близко к сердцу.

Но никакие разумные правила не были приложимы к Роксане Косс. Каждый день ей что-нибудь требовалось, и командиры, которые к просьбам других заложников относились достаточно наплевательски, ей неизменно старались угодить. Каждый раз, когда она чего-нибудь просила, у Месснера начинало сильнее биться сердце, как будто именно его она хотела видеть. Сегодня ей нужна была зубная нить, завтра – шарф, послезавтра – специальные леденцы на травах для горла, и Месснер с гордостью отмечал, что они из Швейцарии. Другие заложники даже взяли себе привычку обращаться со своими нуждами к Роксане Косс. И она, не моргнув глазом, просила принести ей мужские носки или журнал для любителей парусного спорта.

– Вы слышали хорошие новости? – спросила Роксана.

– Хорошие новости здесь? – Месснер пытался быть разумным. Он пытался разгадать эту женщину. Чем она так отличается от остальных? Стоя рядом с ней, он глядел на пробор в ее волосах и думал, что, пожалуй, ничем. Кроме, может быть, цвета глаз.

– Мистер Като играет на рояле.

Услышав свое имя, Като поднялся со скамеечки и поклонился Месснеру. Раньше они не были представлены друг другу. Все заложники восхищались Месснером – как его самообладанием, так и его поистине чудесной способностью входить в этот дом и выходить из него по собственному желанию.

– По крайней мере, я теперь снова смогу упражняться, – сказала Роксана. – Я хочу быть в форме на тот случай, если случится невероятное и мы отсюда все же выберемся.

Месснер выразил надежду, что у него будет возможность присутствовать на репетициях. На одну неприятную долю секунды он ощутил нечто, похожее на ревность. Заложники, находящиеся здесь безвылазно, смогут услышать ее пение, даже если она пожелает петь рано утром или среди ночи. Совсем недавно он приобрел себе CD-плеер и все ее записи, которые только смог достать в этой стране. По ночам он лежал в своем двухзвездочном отеле, оплаченном для него Международным Красным Крестом, и слушал, как она поет «Норму» или «Сомнамбулу». Он так и будет лежать на своей неудобной кровати и созерцать покрытый паутиной трещин потолок, а они тут, в роскошной гостиной вице-президентского дворца, будут слушать «Каста Дива» в живом исполнении.

«Довольно», – сказал Месснер сам себе.

– Вообще-то я никого не пускаю на репетиции, – сказала Роксана. – Я не считаю, что кто-то имеет право слышать мои ошибки. Однако сомневаюсь, что здесь это возможно. Вряд ли я смогу отправить их всех на чердак.

– Они услышат вас и с чердака.

– Я бы заставила их напихать ваты в уши, – засмеялась Роксана. Месснер был тронут. Атмосфера в доме как будто значительно разрядилась с тех пор, как появился новый аккомпаниатор.

– Итак, что же я могу для вас сделать? – Если Гэн превратился в секретаря, то Месснер – в мальчика на побегушках. В Швейцарии он был членом авторитетной арбитражной комиссии. В свои сорок два года он сделал в Красном Кресте весьма успешную карьеру и уже лет двадцать как не занимался упаковкой продовольственных посылок или подержанных одеял для отправки в зоны наводнений. А теперь он рыскал по городу в поисках шоколада с ломтиками апельсина и звонил другу в Париж, чтобы тот прислал ему дорогой крем для век в маленьких черных тюбиках.

– Мне нужны ноты, – сказала она и протянула ему листок бумаги. – Позвоните моему менеджеру и попросите его прислать это как можно быстрее. Скажите ему, чтобы привез ноты сам, если боится проблем с доставкой. Я хочу это иметь к завтрашнему дню.

– Что вы, к завтрашнему дню – это абсолютно нереально, – сказал Месснер. – В Италии уже поздний вечер.

Месснер и Роксана говорили по-английски, Гэн тут же вполголоса переводил их разговор на японский. Отец Аргуэдас сел к роялю, не желая мешать, но страстно желая знать, о чем идет речь.