Белые камелии

— Я останусь, конечно останусь! — тут же заявил Константин, сверкнув глазами в его сторону. Хирург беспокойно глянул на его взбудораженное, красное лицо и сказал:

— Вам бы водички выпить и успокоительного… Сядьте. Можете подождать здесь. Эй, Джеки, принеси мужчине воды и валерьянки. Всё будет хорошо… — чуть тише добавил он ему, вновь похлопав по плечу, и пошёл в тот коридор, куда запретили Джону, и в конце которого, вероятно, находилась операционная. Джеки, тот самый дежурный врач, принёс ему стакан воды и небольшую белую таблетку; Константин, не обращая внимания, быстро проглотил всё это и уставился невидящим взглядом впереди себя; молодой врач удивлённо посмотрел на него и решил оставить одного. Джон же точно не мог остановиться на одной мысли — в голове их был целый каскад, букет, пёстрое собрание, и ничего нельзя было понять из них точно. Он размышлял над своим странным поведением, мысли о котором плавно перетекали в воспоминание о странном желании Чеса, о его не менее странных словах… всё-то было в этот день, чёрт его побери, странным! Джон прождал уже двадцать минут, а нервы всё как будто бы были натянуты в струнку — никакие успокоительные ему не помогали никогда. «Господи, да что ж я так волнуюсь, в самом деле?» — не раз спрашивал он себя, запуская пальцы в волосы и опуская голову низко-низко.

Наконец Джон, подумав, что сейчас для того чтобы унять стресс есть всего один способ (который помогал лично ему), тихо встал со скамьи, пошёл в холл, а там вышел на улицу, сказав зачем-то, что через пять минут обязательно будет. Он обошёл здание и остановился около какого-то неприметного крыльца; запуская руку в карман, доставая сигарету и наконец её зажигая, он уже не мог остановить себя от курения — ужасно грешного, жутко его подводящего, но сейчас так необходимого ему. Джон Константин знал, что лишь невероятным чудом спасся от смерти, вернулся с того света, с целью прожить жизнь так, чтобы в конце непременно оказаться в Раю. Как и в этот раз. А каждая затяжка, вероятно, отодвигала его от этой цели всё дальше и дальше… Но бывают же случаи-исключения?.. Если и бывают, Джон официально провозгласил этот случай таковым: нынче можно загрязнять лёгкие, ничего не спрашивая у совести.

Константин курил, пока ещё не сладко, будто привыкая к позабытому (хотя времени с прошлой затяжки прошло не больше нескольких часов) сигаретному дыму; дождь всё продолжал барабанить по крыше, только уже несколько тише. Накуривая вокруг себя облака дыма, он с каким-то даже смешным вниманием сосредоточенно прислушивался к каплям, к этим глухим звукам, ими издаваемым; что-то отдалённо похожее на смерч мыслей в его голове унялось, и Джон даже вывел формулу своего спокойствия на запотевшем стекле двери: затяжка + грохот капель = удивительный штиль на душе. Вывел и сам же усмехнулся, затушив сигарету и направившись назад.

Вновь усевшись на ту же самую скамью, он вдруг крепко задумался над последними словами Креймера никому не говорить о том, что он жив. Поначалу Джон автоматически повесил на это ярлык какого-то капризного, необдуманного желания и посчитал, что это не может значить ничего важного. А потом остановил свой этот поток мыслей и подумал: а что, если посмотреть на ситуацию с другой стороны? Может быть, есть какие-то иные причины, кроме как нахождение в полубредовом состоянии? Константин размышлял, размышлял, но так ни к чему и не пришёл, хотя ему казалось, что он часто был близок к тому, чтобы отгадать. Может, единственно верный вывод он и не сделал, зато твёрдо решил, что обязательно исполнит просьбу своего водителя. Правда, был один нюанс… кажется, у Чеса была какая-то девушка — получается, и ей ничего не говорить? Она же наверняка будет, как-никак, переживать, хотя и спохватится, вероятно, не сразу. Может, через неделю. Однако через неделю точно ему нужно будет держать ответ, если Креймер не очухается. Спросят с него, чувствовал Джон. А что сказать? Равнодушно ответить, что вот такое вот горе, но твой парень умер?.. Девушка, чьё имя ему было неизвестно, скорее всего разрыдается и впадёт в безумство, панику и депрессию прямо перед ним. Где-нибудь через пару часов к ней вернётся здравый рассудок, и она всхлипывающим голосом спросит: «А где же тело?» Даже на это Джон знал, что ответит: Чес приказал себя кремировать, так что этот вот сосуд с пеплом внутри — всё, что осталось от твоего парня. Ну, на этом моменте девушка может вполне отключиться от столь непереносимого горя. Потом, через несколько дней, наконец примет реальность такою, какой она есть, и решится предложить устроить похороны. Это логично, а то ведь сожгли, даже не похоронив… Соберутся его друзья, какие-то знакомые, какие-то коллеги, станут все дружно над могилой с кувшином с пеплом от какого-то костра и, с полной уверенностью, что находятся рядом с сожжённым прахом своего друга, двинут какие-нибудь торжественные речи под плач девушек.

Так представлял Джон. А он сам, стоя поодаль, будет лишь качать головой и испытывать жалость к этим людям. А ещё будет мысленно ругать слишком дорого обходящееся и жутко эгоистичное желание Креймера (и его самого), если не узнает к тому времени веские причины такого поведения. Но сейчас Константин знал точно, что исполнит просьбу, несмотря ни на что, да и рано строить будущее; вообще, порой лучше его не строить — как знать, куда крутанёт колесо Фортуны.

Незаметно полтора часа утекли в прошлое; Джон передумал многое. Многое, но лишь как-то поверхностно коснулся той темы, что будет, если Чес умрёт… Нет, он не заплачет. Точно. Но что-то другое, хуже и унизительнее плача, произойдёт с ним в его душе. От этих мыслей становилось не то чтобы холодно, а жутко леденяще; эти мысли хотелось сразу отгонять, как назойливых мух, от себя; этими мыслями, казалось, можно было свести себя с ума. Поэтому Константин решил, что на этот случай оставит полную свободу действий. Хотя в этот случай не верилось; и не совсем по той причине, по которой многие люди надеются на выздоровление и удачную операцию своих знакомых, а потому, что (суждение не без стереотипов), когда Чеса увозили в операционную, их последние слова перед этим не отличались уж таким трагизмом, торжественностью или непередаваемой нежностью. Вот особенно последнему там вообще места не было хотя бы из-за присутствия обзывательств. Да и Джон бы не позволил такое, даже если бы это была их последняя встреча — слишком дорогостояще это чувство. И в его душе уж точно нет места этому.

В общем, едва коснувшись этой мысли, Константин тут же её отбросил, словно обжёгся о горячий чайник и мгновенно отдёрнул от него руку. Потом он откинулся на стенку позади себя и, прикрыв глаза, даже, кажется, заснул от усталости за весь день. Да и денёк-то выдался, что уж и говорить, оригинальным: пытался выжить сегодня как нечего делать, спасал Анджела от демонов, дрался с ангелом, успел умереть и чуть ли не попал в Рай, поболтал с Люцифером о том о сём, потом тот вернул его назад, очистил лёгкие и заставил жить, а теперь ещё и этого парнишку довозил до больницы. Кому скажи, не поверят, что дни и такими бывают. Но у него такое, кажется, должно считаться нормальным. Снилось Джону что-то странное, какой-то микс сегодняшних приключений; но, в общем, Джон смог во сне наплевать на сон и происходящее рядом с собой и просто поспать.

Хотелось отдохнуть и ни о чём не думать… Константин спал некрепко, слыша практически всё, что происходило неподалёку от него, поэтому и на открытие дверей, за которыми скрылся его водитель, среагировал быстро. Очнувшись, он заспанными, немного опухшими глазами посмотрел на вышедшего хирурга: лицо его было лишь слегка озабочено, а в остальном признаков усиленной и трудоёмкой работы не было. По этому одному Константин, вскакивая, мог сказать, что у Чеса всё не так плачевно. Но это не значит, что не серьёзно…

— Что с ним? Как он? скажите… — охрипшим голосом и какой-то нервной скороговоркой спросил Джон, внимательно заглядывая в глаза мужчине. Тот успокоительно улыбнулся и начал:

— Пожалуйста, не волнуйтесь. Выслушайте меня до конца, — Он стащил маску чуть ниже, чтобы не мешала говорить. — Я точно не знаю, что случилось с вашим братом…

— Другом, — поправил Константин, усмехнувшись и покачав головой. Хирург виновато улыбнулся.

— Не думал, что такая дружба в нашем мире ещё существует… извините. — Джон помотал головой, как бы говоря, что это неважно. — Так вот, я не знаю, что с ним случилось, но… дела обстоят довольно неплохо. Об этом можно судить, по крайней мере, по позвоночнику, который, в отличие от грудной клетки, вообще не пострадал. Это действительно удивительно и чрезвычайно хорошо! Правда, какой-то кусок железа длиной десять-двенадцать сантиметров неглубоко врезался ему в спину, поначалу мы даже думали, что задет позвоночник, так как он находился очень близко к нему. Но, вытащив, мы поняли, что всё обошлось. Будет лишь шрам. Также оказалась сломана левая рука, но это тоже не столь опасно. Далее грудная клетка… — Хирург прокашлялся. — Тут всё довольно невесело, хотя сносно. Сломаны три ребра: два с правой стороны, одно — с левой. Это ничего, это всё срастётся, но вот одно ребро неглубоко, но всё же поранило лёгкое. Пришлось делать полноценную операцию на этот счёт. С этим всегда труднее. Но сейчас всё хорошо, не беспокойтесь, — добавил он, видя готовую вырваться речь у Джона. — Да и повреждение было небольшим — уж поверьте, на моей практике случаи были сложнее и то заканчивались хорошо. С вашим другом всё будет в порядке. Однако это ещё не всё… кроме многочисленных ран, ушибов и даже глубокого ранения каким-то куском металла в живот (благо, неглубоко), у него ещё сотрясение мозга и перелом правой ступни. Ну, это всё. Впрочем, случилось с ним что-то не очень приятное, последствий много, но, благо, все они уже через месяц будут незаметны. Однако состояние его сейчас считается тяжёлым стабильным. Думаю, без сознания он проведёт пять дней и в реанимации, так что… сами понимаете, посещать его ещё долго будет нельзя.

— Да, понимаю, конечно, естественно… — бессвязно говорил Константин, как громом поражённый этим списком, кивая и ещё находясь в шоковом состоянии.

— Вы можете со спокойной душой идти домой — за ним мы присмотрим. Но перед тем пройдёмте, пожалуйста, на регистратуру — нужно будет заполнить на него карточку, — хирург пошёл вперёд, посматривая на Джона; тот, не совсем понимая, что от него требуется, последовал за ним. Далее происходили какие-то формальности, впрочем, недолгие; Константин вскоре освободился и поплёлся домой, хотя туда вовсе не хотелось. Машину Креймера он завёл и пригнал к его дому, а ключ взял к себе, подумав, что, может, потом и заберёт того из больницы на ней. Далее отправился пешком: до его дома оттуда было недалеко. Он всё думал о Чесе, об его слабой улыбке и странных желаниях, об его холодной ладони и нежном, пускай немного болезненном взгляде. «Этот мальчишка!» — в мыслях восклицал Джон и сам не пойми отчего смутно улыбался. В таком мало чего понимающем состоянии он и дошёл до дома; водитель не выходил из его головы ни на минуту.

Это, казалось, было слишком для Джона Константина — так долго, усердно и с некоторым волнением думать о ком-то. Но он сам себя успокаивал, что можно, можно сделать на этот раз исключение, ведь это был не просто «кто-то», а всё-таки его водитель… И Джон позволил себе волноваться… нет, жутко волноваться. Волноваться безумно, как волнуются только самые идиоты. И сейчас был готов хоть на это звание, лишь бы иметь возможность делать то, что желало впервые… его сердце. Он даже удивился: у него есть сердце!.. Впрочем, это всё преувеличенные, метафоричные думы. Они больно смешны для его положения.

Джон не стал размышлять об этом — вообще, философствования с вдаваниями в мелкие, незначительные подробности не в его стиле. Он просто понял для себя, насколько он безобразен. Почему? Да потому что никогда в жизни не обращал должного внимания на этого парнишку! Точнее, в своей прошлой жизни; недавнее событие будто резко разломило его жизнь надвое. И он поскорее забыл свою прошлую часть, полную жёстких ошибок и неправильной расстановки ценностей. Теперь, после случившегося с Чесом, всё довольно неприятно, с хрустом, с болью, но вправилось в свои места. Он, в эти неполные десять минут возни с Креймером, уяснил для себя многое, если не всё, и сейчас, плюясь на свою низменную слабость, взывал (впервые взывал!) к высшим силам, чтобы только у Чеса было всё хорошо. Говорят, послеоперационный период тоже опасен по многим причинам… а вообще, он не верил ни во что, однако чутко прислушивался и всё зачем-то запоминал.