Белые камелии

Честно же говоря, Джон стал чувствовать между ними особую связь: как будто укреплялось доверие, появлялась вера друг в друга и упало в подготовленную почву какое-то зерно… может, дружба? Вообще, это слишком пафосно и красиво; он лишь ощутил, как расстояние между ними стало резко сокращаться — может, из-за связавшей их беды, а может, и из-за помощи, последовавшей после этой беды. Точно же он не знал. Но был готов к любому итогу этих встреч — так считал. И немного просчитался…

Его мысли прервал ставший привычным голос медсестры: она возвестила о том, что можно войти к больному. Чеса теперь можно было посещать официально, но Джон едва переучил себя не подходить к чёрному входу — воспоминания оказались слишком сильны. Ему тогда безумно нравились запретность, кратковременность и непредсказуемость их встреч; хотя в теперешнем положении можно было с лёгкостью просидеть часа два-три. Креймер уже даже вставал и мог немного гулять, но, естественно, с костылями. Он не раз спрашивал у Джона, останется ли он калекой — уж слишком ему надоело передвигаться со скоростью черепахи и казалось, что такое будет мучить его на протяжении всей жизни. Константин подшучивал над ним, хотя и понимал тяжесть его положения: всё-таки кроме ноги у него была сломана ещё и рука. Он старался ему помогать при хождении — вскоре Креймеру разрешили выходить из набивших оскомину палат на свежий воздух, в парк рядом с больницей. Там было светло, чудесно и довольно красиво.

На такую прогулку рассчитывал сегодня Константин, торопясь к Чесу (правда, гулять больному разрешалось при его травмах недолго — всего полчаса). Наконец зайдя к нему в палату, он как обычно улыбнулся: Креймер уже сидел на кровати и ждал его. Так как никакой одежды у него не было, кроме как порванной и окровавленной с того дня, Джон привёз ему из дома другую, какую нашёл: впрочем, и её было не так много.

— Уже готов?

— Да, — Чес улыбнулся своей фирменной, тихой улыбкой. — Кстати, привет. И ты сегодня рано.

— Да уж, привет, — Джон ухмыльнулся, остановившись в дверях. — А чего время тянуть? Тебе сегодня, кажется, можно погулять и чуть больше… как-никак, выходной.

Заговорщическая улыбка появилась на губах обоих; Креймер начал привставать, Джон ему помог и подал костыль. Тот виновато улыбнулся и понурил голову — он стал так часто делать в последнее время, и Константин не мог знать причины такого поведения. Если ему стыдно, так за что?.. Нет, всё-таки Джон искренне не понимал.

— Как сегодня погода? — поинтересовался Чес, когда они вышли в коридор.

— Облачно, прохладно, но в общем хорошо. Всё-таки осень на дворе — тепла ожидать не стоит, — заметил он, пожав плечами. — Но вроде дождя не обещают. Как знать…

— Обо мне кто-нибудь спрашивает? — резко перебил Креймер, вдруг опустив до ужаса посерьёзневший взгляд; Константин мельком и с удивлением на него посмотрел и ответил:

— Есть такое… впрочем, сейчас расскажу…

— Не надо! — вдруг резко перебил он, вскинув голову и горящим взглядом посмотрев на него. — Не надо… не надо, я потом сам увижу, кто придёт. А ты говори им только лишь то, что мы с тобой обговорили, — Чес заволновался, это было видно — взгляд его опять потух и опять беспокойно стал искать что-то на полу, на щеках появились два нездоровые красные пятна, слишком выделяющиеся на фоне резко побледневшего лица, а губы немного задрожали. Джон был теперь крайне изумлён, но докапываться не стал, лишь кивнул.

— Хорошо, Чес… только что ты хочешь этим добиться, я не понимаю?.. — Между тем они вышли из холла на улицу: было действительно пасмурно, дул пронизывающий ветер, но в основном было ничего так, сносно. Креймер остановился прямо на крылечке и развернулся к нему: глаза его глядели серьёзно как никогда.

— Джон… — веки его полуопустились, — Джон, я же сказал, что в своё время ты обязательно узнаешь. Но не сейчас, не сейчас, пойми…

— Ладно-ладно, чёрт с тобой, Креймер. Мне всё равно, что им говорить, — начал Константин, не спеша спускаясь по ступенькам; Чес пошёл по другому, более пологому пути. Когда они спустились и отправились по тропинке, он продолжил:

— Правда, немного странно это: говорить о твоей смерти, когда ты жив… Знаешь, я и сам забываю, заражаясь этим их неподдельным горем и слезами. А особенно твоих друзей… кажется, ты был немного неправ на их счёт… И мне уже кошмары стали сниться, такие реалистичные… — прерываясь, говорил Джон, покачивая головой и смотря на опавшую коричневую листву под ногами. — Твои камелии теперь вызывают у меня ужас. Тоже снятся: белые такие, полумахровые. И зачем я только запомнил? Это какой-то бред, если уж честно! — закончил Джон, краем глаза глянув на всё это время молчавшего Чеса и стряхнул с гипса на его руке жёлтый сухой листок. Он скорбно молчал, приопустив голову, а взгляд его был даже стеклянным. Константин впервые в жизни видел его таким; понаблюдав за ним некоторое время, он отвернулся, не ожидая уже ответа, как раздался ещё хриплый голос (сказывались проблемы с лёгким):

— Джон… я не буду говорить, что мне жаль тебя — знаю, ты этого не любишь. Лишь скажу, что не стоит тебе так принимать это близко к сердцу. Да ты вроде никогда и не был подвержен такому… почему же сейчас так? — слабо улыбнувшись, спросил Креймер, подняв карие глаза на него. Джон посмотрел в эти карие глаза, потом поднял взгляд кверху, на дымчатое холодное небо, а потом снова заглянул в глубину этих тёплых глаз — разве кто-нибудь мог подумать, что за ними скрываются такие жёсткие, леденящие душу просьбы? Почему так нежно парнишка смотрит именно на него? Из-за благодарности? За что? Уж лучше бы так на хирургов своих смотрел — они и то больше сделали.

— Может быть, потому, что я слишком привык и привязался к тебе за это время, пока ты был слишком слаб и нуждался в моральной поддержке. Ведь это скука несусветная, от которой на стену хочется лезть, когда вокруг весь день пустынная палата и одни и те же лица! Да и ещё когда ты почти что недвижим… ужас. Нет, я слишком сильно привязался к тебе, с этим нужно заканчивать, — тихо и на полном серьёзе добавил Константин, повернув голову вперёд и стараясь что-то рассмотреть в конце парка, хотя ничего интересного там не было. Чес было проследил за его пристальным взглядом, увидал, что это всё напускное, и горько улыбнулся; между тем они зашагали медленнее.

— Я был просто жалок, и тебе захотелось лишь из жалости помочь мне. Я тоже не люблю это чувство. Так что не надо. Это скоро пройдёт… — Джон вдруг весь вспыхнул — не внешне, внутренне, — и резко развернулся к нему, легко взяв его за плечи и притянув к себе; Креймер удивлённо смотрел на его лицо.

— Да пойми ты, дубина, что это была не жалость! — рьяно, но негромко говорил он, слегка потрясая его за плечи. — Ты не был жалок! Ты просто, как и все люди в таком случае, нуждался в помощи. Тебе нужно было помочь… пускай и так, — он отпустил его и поморщился, отвернув голову в сторону. — Я готов даже признать, что привязался к тебе, лишь бы ты не нудил больше так.

— Только не делай мне одолжений, Джон, — дрогнувшим голосом медленно проговорил Чес, неторопливо зашагав вперёд. — Это самое страшное, что может быть в моей жизни. Лучше говори, как есть, лучше говори, что тебе на меня совершенно всё равно, нежели чем такое…

— Ты ведёшь себя, ей-богу, как делающая ненужные жертвы баба! — Константин догнал его. — Перестань.

— Прости, Джон, — неожиданно заявил Креймер, остановившись и робко заглядывая ему в глаза. — Прости, что я такой мудак! Видимо, хорошо мне мозги встряхнуло, что я стал нести какую-то чушь… прости… — он как-то резко опустил голову, прикрыл глаза и опасно накренился телом вперёд, что если бы не Джон, вовремя подхвативший его, то он бы наверняка упал.

— Чес, что с тобой? Ты слышишь меня? — с тревогой и паникой в голосе (Господи, не паниковал так даже в ту роковую ночь, когда вёз его сюда) кричал Константин, пытаясь приподнять его. Секунд через двадцать, в которые он сам потерял, наверное, довольно много нервных клеток, Чес всё-таки приоткрыл глаза — лицо бледное, взгляд тусклый, сам весь стал холодным.

— Пойдём скорее в корпус, слышишь? Тебе нужен срочно врач, пошли! — не унимался он, поддерживая его и таща назад в больницу. Креймер лишь некоторое время ничего не понимал, а потом даже сам встал на ногу и, помотав головой, сказал: