Белые Мыши на Белом Снегу

– Боже мой, - я огляделся, - сколько металла зря пропадает...

– Мне бы твои заботы, - хмыкнула девушка.
– Вот тут осторожно, колючая проволока в траве валяется, штаны не порви.

– Откуда ты знаешь это место?

– С детства знаю, играла тут с пацанами. Девчонки-то боялись, а я - ничего, ходила. Вот это - мой вагон, здесь, кроме меня, никто не бывает. А я прихожу иногда, сижу здесь и на свалку смотрю, особенно летом. Такое зрелище, будто ядерная война тут прошла.

– Кстати, а ты видела ядерные взрывы?

Тоня обернулась:

– Конечно. Сейчас-то полигон закрыли, больше ничего не испытывают, а раньше чуть ли не каждую неделю взрывали. Но это далеко, километров сто отсюда... Знаешь, какая была романтика! Я тебе как-нибудь расскажу нашу легенду, но не сейчас.

Она вдруг остановилась, достала из кармана куртки спичечный коробок и чиркнула одной спичкой. Пламя заплясало на ветру, но не погасло, а я уставился на него, как завороженный, не в силах оторвать взгляда.

– Руку протяни, - тихо сказала Тоня.

– Что?..

– Руку протяни. Проверим, насколько ты смелый. А то, может, и вести тебя никуда не стоит.

Я послушался. Любопытство во мне смешивалось со слабым страхом, как в детстве при виде дворника с ремнем, и это было скорее приятно.

– Вот так, - Тоня поднесла горящую спичку совсем близко к моей ладони.
– Кожа у тебя нежная, сразу видно, ни разу лопату в руках не держал.

Пламя обжигало, но я решил потерпеть: в конце концов, не причинит же она мне вреда, так, развлекается со скуки. Лучше бы, конечно, почитала что-нибудь, но это уж дело вкуса.

– Не больно?
– полюбопытствовала Тоня.

– Пока нет, - я улыбался.

– А так?
– спичка еще приблизилась.

Я сразу отдернул руку:

– Так - больно.

– Но не страшно?
– она задула огонек и стояла с черной головешкой, зажатой в пальцах, словно мертвый высохший червячок.

– А чего бояться? Спички?

– Угу. Ну, пошли.

Товарный вагон, несмотря на необитаемый свой вид, оказался внутри чисто выметенным и даже почти уютным, если бы не холодный ветер, залетающий в раскрытую дверь. Я заглянул, стоя на земле, и увидел, что в глубине вагона кособоко возвышается стол с примусом, а рядом примостилось старое продавленное кресло, заботливо прикрытое куском чистой парниковой пленки. Тоня вскарабкалась по деревянной лесенке, зашуршала чем-то в углу, буркнула:

– Ты не поднимайся, мы сейчас в другое место пойдем. Пальто свое давай сюда, и шляпу с шарфом тоже. Не бойся, не украдут, тут не бывает людей.

Немного озадаченный, я разделся и протянул ей вещи. Ветер тут же прохватил меня насквозь.

– Холодно?
– Тоня спрыгнула из вагона на землю.
– Ничего, сейчас согреешься. Пойдем-ка.

В руке у нее была бутылка с мутноватой жидкостью. Жидкость булькала при каждом шаге, и я почему-то вспомнил далекое детство, керосиновую лавку, человека с прирученной крысой...

– Тоня, и что это будет?
– зубы у меня начали стучать от холода.

– Будет - грандиозно!
– радостно возбужденная, она казалась почти красавицей.
– Никогда не забудешь, я тебе слово даю!

В сотне метров от вагона, в зарослях низкорослых деревьев, торчал старый, рассохшийся от времени и дождей телеграфный столб с завитками оборванных проводов на верхушке, к нему мы и шли. Тоня раздвинула ветки, и я увидел небольшую гравийную площадку, в беспорядке закиданную обломками деревянных упаковочных ящиков и кусками все той же парниковой пленки, только грязной, слипшейся от сырости и почти истлевшей.

– Иди сюда, Эрик. Сейчас я тебе фокус покажу, - девушка поставила свою бутылку на землю.
– Закрой-ка глаза и протяни руки.

Я послушался, уже без страха. Она зашуршала гравием, что-то глухо звякнуло. И вдруг на моих запястьях с мертвым металлическим щелчком сомкнулось нечто твердое и очень прочное; я открыл глаза и увидел, что это - самые настоящие наручники, вроде тех, что зачем-то валялись на письменном столе моего "отца". Стальные. С намертво приваренной к ним толстой цепью, второй конец которой соединялся с основанием столба здоровенным кованым кольцом.

– Тоня? Что ты хочешь делать?
– я почувствовал себя до крайности неуютно.
– Что еще за фокус такой?

Улыбаясь, она развинтила бутылку:

– Сейчас увидишь.

– Давай это прекратим. Что-то мне не хочется участвовать в...

Запах керосина ударил мне в ноздри, и я сразу запаниковал, догадавшись наконец, чем эта странная девушка собралась заняться.

– Тоня!.. Не вздумай, слышишь?! Ты с ума сошла, что ты делаешь?!..

Молча, сохраняя на лице всю ту же светлую, почти идиотическую улыбку, она начала старательно поливать вонючей жидкостью мусор у меня под ногами. Запах усилился и стал почти тошнотворным. Я мгновенно перестал чувствовать холодный пронизывающий ветер и вспотел с головы до ног:

– Тоня, Тонечка, пожалуйста, прекрати это делать!.. Зачем это тебе? Ну, ты что?..

– Эрик, да помолчи ты минуту, - она двигалась вокруг столба, разбрызгивая керосин плавными круговыми движениями.
– Сейчас такой концерт будет!..
– лицо ее сделалось мечтательным.
– Ни к чему меня умолять, мы уже все решили.

Я еще не отчаялся привести ее в чувство:

– Ну, ты мне объясни, чего ты хочешь? Я все сделаю, честно. Ну, все, что в моих силах, конечно... Тоня, ты меня слышишь? Перестань, милая, прошу тебя, перестань...

Керосин кончился, и Тоня швырнула бутыль в заросли:

– Вот и все, вот и готово. Ты стой спокойно. Будет весело.

– Тоня!..

В ее руке зажглась яркая, как звезда, спичка.

– Да ты убить меня хочешь?..
– я затрясся.
– За что? Ну скажи - за что? Я-то тебе что плохого сделал?..

Звезда упала на землю, и мусор моментально вспыхнул, словно и не был насквозь сырым. Я отскочил от пламени, но оно уже разбегалось во все стороны, захватывая все новое и новое пространство - как маленький ядерный взрыв. Секунда - и земля пылала у меня под ногами.

– Тоня!..

Она отошла подальше и смотрела, посмеиваясь. Я дернулся, но наручники врезались, как зубы, и не пустили. Побежал по кругу - и цепь начала наматываться на столб, заставляя меня приближаться к алому центру огня. Я чувствовал - еще мгновение, и вспыхнет моя одежда, волосы, а потом пламя, крутясь, ворвется в легкие... Единственное, что я мог - это вопить и метаться по горящей земле, не чувствуя ни боли, ни жара - только ужас, плотно переплетенный с удушливой керосиновой вонью.