Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
– Ну и придурок!..
– голос у нее весело подрагивал.
– Хотя квартира и правда ничего. За какие это, интересно, заслуги?..
Я молчал, медленно спускаясь по ступенькам.
– Эй, Эрик!
– Тоня взяла меня под руку и попыталась без особого успеха заглянуть в глаза.
– Ты что, обиделся на него, что ли? Да брось, просто он бесится, что ты помогать ему не хочешь. Он тут целый роман про тех двоих накатал, а толку-то - чуть. Уехали они, а куда - черт их знает. Теперь он новое творение задумал, а ты не даешь. Вот и злится. Ему же без этих романов на повышение никак не уйти, не позволят. В районе тоже
– Откуда он все знает?
– Порода такая, - Тоня передернулась.
– Роет, роет, компромат на всех собирает... ищейка. Он и мою подноготную собрал, такие подробности выдает, будто свечку держал нам с мужем, - она фыркнула.
– На него просто не надо обращать внимание, и все.
Мы вышли на пустую морозную улицу.
– А зачем ты меня туда привела?
– спросил я.
– Ему помочь? Или похвастаться, что не одна?
– меня одолевала глухая злость, и я искал ей выхода.
– Похвастаться?
– Тоня отстранилась и обиженно сверкнула глазами.
– А чем тут хвастаться? Толку с тебя...
– она махнула рукой.
– Одно кино да разговоры.
– У тебя есть другие предложения? Опять вокруг столба побегать, чтобы тебе стало весело?
– я чувствовал, что почти не могу держать себя в руках, и инстинктивно ускорил шаг.
– Что я тебе могу дать, кроме разговоров?
– Да, это уж точно!
– Тоня тоже завелась и топала позади меня с агрессивным, как у собаки, сопением.
– Кроме разговоров ты не можешь дать ровно ничего!
– На что намекаешь?
– я остановился и повернулся к ней лицом. Она налетела на меня, как на столб, и отскочила:
– Сам подумай, на что! Может, Ремез не так уж и неправ, а? Он же о тебе почти все знает.
– Ну-ну, - я вдруг совершенно успокоился и ощущал лишь холод.
– Спасибо. Очень приятно было слышать.
Тоня всплеснула руками:
– Ах, вы посмотрите, он обиделся! А что я должна думать, если мы два месяца встречаемся, и ты даже ни разу... Я тебе не нравлюсь? Тогда зачем в гости ходишь? Со скуки?
Я пожал плечами и пошел прочь.
– Эрик, подожди!..
– голос Тони сделался испуганным.
– Да подожди ты, куда понесся?.. Ну, прости меня, дуру, ляпнула со злости... Подожди!
– она поймала меня за рукав, прерывисто дыша.
– Давай поговорим.
– Ремез прав, - я осторожно снял с рукава ее руку.
– У меня гормональная недостаточность, нет полового влечения. Если ты это имела в виду - да, таких отношений у нас с тобой быть не может.
Она сложила брови домиком, обиженно и жалобно глядя снизу вверх:
– Ну, а если все-таки...
– Что?
– Ну, если тебе лечиться...
– Лечиться!
– я чуть не засмеялся.
– А для чего? Я уже пробовал - лечиться. Если бы не это, была бы у меня сейчас семья, жил бы по-человечески. Сам же все испортил.
Тоня заплакала - я впервые увидел ее слезы:
– Ну и глупо! Это был просто предлог, чтобы тебя бросить, как ты не понимаешь. Не может это мешать семейной жизни, иначе никто бы этим и не занимался!..
– Чего ты добиваешься?
– больше всего мне хотелось уйти.
– Я не буду пить таблетки. Каким родился - таким и придется жить. Как друг я тебе не нужен?
– Нужен, нужен!
– она все не пускала меня.
–
– Любишь?
– я будто налетел на стену.
– Люблю! Да - и очень сильно!
– Тоня вдруг сделалась маленькой и беззащитной, как котенок, с дрожащими губами и взглядом, полным муки.
– Неужели ты сам не замечаешь?
Я взял ее за руки:
– Не знаю. Не задумывался.
– Пойдем сейчас ко мне? Это же не нарушение морали, даже если ты останешься ночевать - ведь мы ничего такого не будем делать!
– Ты это другим скажи, - я засмеялся, чувствуя небывалое облегчение от ее слов.
– Как правило, - заметила Тоня, увлекая меня в сторону своего барака, - дело о нарушении морали заводится по заявлению девушки. Будто сам не знаешь.
В тот вечер я рассказал ей о Яне - и о дворнике в связи с ней. Она слушала молча, внимательно, словно эта информация как-то могла ей помочь. Потом неуверенно протянула руку и погладила меня по голове:
– А правда, Эрик, оставайся. Что тебе в этой гостинице? А я у соседей раскладушку возьму. Утром приготовлю тебе завтрак... Тоскливо одной. Ты же знаешь, что такое одиночество, да?..
Я остался.
* * *
– М-да, одиночество...
– пробормотала Мила, отодвигая пустую тарелку.
– Я знаю, что это такое. Мерзкая штука. Вроде живешь, на службу ходишь, ребенка растишь, а ощущение такое, будто механизм сломался и вертится вхолостую, без отдачи. Человек ведь - зеркальный, ему надо отражать кого-то, быть тенью, тогда и смысл в жизни появится. Сцепиться надо с кем-то своими шестеренками... Тьфу, прости, это я машинально - насчет шестеренок, а ты уже вздрагиваешь.
В дверь тактично постучали, я подумал - солдат, и крикнул:
– Войдите.
Бочком, словно боясь, что его укусят, в кабинет вошел пожилой мужчина в черном костюме, с красным партийным значком на лацкане строгого пиджака. У него было типичное лицо - тоже "типаж", как я - только более породистое, в орлиным носом, темными проницательными глазами, под которыми уже наметились мешки, и кустистыми, словно непричесанными бровями вразлет. Он и двигался типично для своего статуса (или класса?) - по-кошачьи плавно, вкрадчиво, тихо ступая худыми ногами в дорогих ботинках. На руке у него, как салфетка у официанта, висело серое пальто - совсем такое же, как у моего покойного "отца", а из кармана этого пальто, словно рыба, выглядывала каракулевая шапка-"пирожок", новая, совсем не потрепанная. Это был человек из высших сфер, и даже запах, который он принес с собой - книг, дорогого одеколона, хороших сигарет - выдавал его небесное происхождение.
Автоматически, словно он и впрямь явился из каких-то божественных золотых ворот, мы оба встали, и я вытянулся по стойке "смирно". Мила улыбнулась, как на экзамене - неуверенно и заискивающе. Чиновник кивнул:
– Вставать было не обязательно. Сидите. У вас позади тяжелая ночь. Я уже в курсе - мне доложили. Вы о чем-то хотели поговорить?
– он зыркнул на Милу, и она мгновенно испарилась, я даже не услышал, как закрылась за ней дверь.
– Да, - я стоял, глядя на него и мучительно обдумывая, сказать всю правду или отфильтровать ее, как раньше.