Белые волки

Все разгромили. Про забастовку слыхал? Нет?

Ну, вот... Двенадцать на месте убито. Трупы

похоронить не дали, ночью где-то закопали.

Потом полдела еще замели, восьмерых у

новых мастерских расстреляли, у ям. Знаешь?

Петрухин молча кивнул.

— После два -три завода забастовали

было, бросили. Поддержки нет, спайки нет по

заводам. Профсоюзы бессильны, задавлены,

разрушены. Пропало все.

— Кто-нибудь остался еще?

— Остались еще. У нас в депо —Буторин>

Коростелев, Семенов Николай, Котлов, Щеп-

кин. В мастерских еще есть.

— Что думают?

— Что думают? Которые раньше против

большевиков шли, все большевиками стали.

Поняли, где правда. На своей шкуре испы-

тали. Плачут теперь, да не воротишь. Мень-

шевики все на своего министра труда ссы-

лались, после расстрелов и они замолчали.

Все большевики, все.

— Тебя не трогают?

— Пока нет.

— Слежки нет?

— Не замечал.

Надо с товарищами повидаться. Как

устроить?

— Устроим.

От железнодорожного поселка к Иртышу

узкая тропинка. Вечером по тропинке по

одному, по два и по три шли рабочие.

На плечах удилища, в руках жестяные чай-

ники.

· Из маленьких закопченых домишек вы-

совывались люди.

— На рыбалку, што ль?

— Бабы ухи захотели.

— А-а. В добрый час!

Расселись по берегу одинокими фигурами,

закинули удочки...

Ночью с того берега приплыла лодка.

Высокий человек выскочил на берег. Ра-

достно сгрудились вокруг Петрухина, жали

руки, расспрашивали. Говорили всю ночь.

А когда на востоке засветлелось небо и

легкой рябью затрепетали по реке отблески

занимавшейся зари, Петрухин вскочил в лодку

и поплыл на тот берег.

Арсенал на обрыве. Внизу мутно пле-

щется река. Налево — город, направо — стан-

ция, сзади — поле. По крутому обрыву ходит

часовой. Устал. Остановился, слушает шо-

рохи ночи. Зашелестела трава над обрывом.

Комья земли посыпались с берега, будто

ступил неосторожный кто. Вскинул винтов-

ку, щелкнул затвором.

— Кто идет?

Тихо. Плещутся волны внизу. Тяжело

перевел дух. Рукой сердце унимает.

— Ох, спужался как!

Не успел додумать. Взметнулась из травы

большая черная птица. Охнул часовой, вы-

ронил винтовку, упал ничком на землю.

Прянули с земли темные фигуры.

Скорей! Скорей! Заработали ключи, от-

мычки, подпилки. Бесшумно открылись ши-

рокие двери арсенала. Ружья, пулеметы, ленты.

Две подводы из темноты вынырнули. Ско-

рей, скорей!..

Темной августовской ночью к тюрьме

подошел отряд вооруженных людей. Без

выстрела сняли часовых. В караульное по-

мещение вбежало десяток людей, штыки

вперед. Кое-кто вскочил.

— Ни с места!

Рассыпались по тюремным коридорам.

— Отпирай камеры!

Забегали перепуганные надзиратели. За-

гремели засовы у дверей.

— Товарищи, выходи!

Петрухин бросился к камере, где сидел

с Верой, Соломоном, Андреичем, где было

сорок.

— Товарищи, сколько вас?

— Пятеро!

А было сорок. Мелькнули лица товари-

щей. Молодой деревенский парень Сергей.

Коротким вздохом подавил воспоминания.

Не время думать, не время. Потом, потом.

— Товарищи, живей, живей!

Выходившие вооружались винтовками и

револьверами, взятыми у караульных и над-

зирателей. В молчании строились во дворе.

— Товарищи, кто с нами? Кто остается

в городе, оружие не брать. Живо, живо!

К Петрухину подошел один из пятерых.

Протянул сверток. Мягкий комок золотистых

кос Веры.

— Как святыню берегли, друг другу пе-

редавали. Вы сумеете передать матери, я не

останусь в городе.

Дрогнул суровый Петрухин. Молча сунул

сверток за пазуху. Короткая заглушённая

команда:

— Шагом марш!

Утром приказ: добровольно возвратив-

шимся в тюрьму наказания не будет.

А ночью," как огромные одноглазые чу-

довища, носились по городу грузовики. На

концах — по пулемету,по бортам — штыки.

С фырканьем, отдуваясь от беготни, подкаты-

вали к тюрьме. Опять по гулким тюремным

коридорам стучали тяжелые шаги, опять

гремели засовы у дверей и опять наполня-

лись камеры.

Торопливым шагом по безлюдным ули-

цам проходили патрули. Гулким топотом

отдавали мостовые, провожая конные разъ-

езды.

Испуганно в насторожившейся тишине

"взметывались голоса часовых.

— Стой! Кто идет?

Маленькая старушка, вся в черном, по

ночам не спит. Сидит у окна, смотрит в пу-

стоту безмолвной ночи. Все ждет.

— Вера... дочь моя!

Шаги под окном. Тихий стук в окно.

Заметалась, — бросилась к окну, распах-

нула.

С улицы шопот осторожный.

— Не пугайтесь, я товарищ Веры!

— Сейчас я, сейчас.

Кинулась в коридор. Путаются ноги в

подоле юбки. Дрожащие руки не найдут

задвижки у дверей.

— Я сидел вместе с Верой в одной ка-

мере. В тот вечер она просила передать

вам... Вот.

Протянул сверток. Блеснуло золото волос.

— Вера, голубка моя...

Погрузила тонкие пальцы в шелк волос,

прижалась лицом. Дрожат плечи от рыданий.

— Дочка, голубка!

Доверчиво взяла за руки высокого чер-

ного человека.

— Вы были с ней... Расскажите мне.

Долго рассказывал. А когда поднялся,