Белый павлин. Терзание плоти

— Что случилось?

Я тряхнул головой и посмотрел на ее брата. Голова снова упала ему на грудь.

— Он ранен? — спросила она, ее голос прозвучал громко.

Он поднял голову и посмотрел на нее тяжелым и сердитым взглядом.

— Джордж! — сказала она со страхом. Он злобно продолжал смотреть на нее. — Он пьян? — прошептала она, отшатнувшись, и обрушилась на меня. — Ты его напоил?

Я кивнул. Я тоже начинал сердиться.

— О, если мама проснется! Я должна немедленно уложить его в кровать! О, как ты мог!

Этот свистящий шепот рассердил и его, и меня. Я схватил Джорджа за ворот. Он захрипел что-то невразумительное. У Эмили даже перехватило дыхание. Он сердито посмотрел на нее, и я испугался, что он начнет сейчас буянить.

— Иди наверх! — шепнул я ей. Она покачала головой. Я видел, как он тяжело переводил дыхание, как на его шее набухали вены. Я был рассержен ее непослушанием.

— Ступай же, наконец, — велел я грозно, и она ушла, все еще колеблясь и оглядываясь назад.

Я убрал его шарф и пальто, позволив ему немного задремать, пока я снимал свои ботинки. Потом поставил его на ноги и, подталкивая сзади, стал медленно втаскивать его по лестнице наверх. Я зажег свечу в его комнате. Из других комнат не доносилось ни звука. Я раздел его и уложил в постель. Укрыл сверху ковриком из телячьей шкуры, поскольку ночи стояли холодные. Почти сразу же он тяжело задышал. Я перевернул его на бок и подложил ему подушку под голову. Он выглядел как усталый ребенок, этот мой спящий друг. Я немного постоял, потом огляделся по сторонам. Почти до самого потолка, который, кстати, был довольно низок, громоздился резной шкаф красного дерева. У кровати стоял стул. У окна — маленький желтый шкафчик с выдвижными ящиками. Вот и вся мебель, если не считать коврика из телячьей шкуры на полу. В одном из выдвинутых ящиков я заметил книгу. Это был Омар Хайям, сборник стихов дала ему Летти, когда проводила в школе для детей свои Дни Хайяма, маленькая книжка стоимостью в шиллинг, с цветными иллюстрациями.

Я задул свечу и посмотрел на него снова. Когда я спускался по лестнице, из своей комнаты высунулась Эмили и прошептала:

— Он лег?

Я кивнул и прошептал ей: «Спокойной ночи». Потом я с тяжелым сердцем отправился домой.

После этого вечера на ферме Летти и Лесли еще больше сблизились.

Они плыли по течению, по этой странной реке ухаживаний, то сближаясь, то расходясь в стороны. Он все время чувствовал себя неудовлетворенным после каждой попытки сблизиться с ней. Постепенно она уступала и подчинялась ему. Она сооружала вокруг себя и Лесли занавес, своеобразную ширму, отгораживавшую их от повседневной действительности. Они играли в эту игру, как дети. Она не обращала внимания ни на что, как араб, сидящий в своем шатре и не желающий обозревать взглядом окружающую его пустыню. Так и она жила в своем маленьком шатре повседневных удовольствий и забав.

Случайно, только изредка она выглядывала из своего шатра и пыталась постичь окружавший мир. Тогда она садилась за книги и ничто не могло оторвать ее от них. Или же сидела в своей комнате целыми часами, уставясь в окно. Он же сердился, как испорченный ребенок, которому отказывают в его просьбе.

Глава II ИРОНИЯ НАВЯЗАННЫХ СИТУАЦИЙ

Это произошло на следующий день после похорон. Я рассматривал репродукции Обри Бердслея «Атланта», а именно заключительную часть к «Саломее». Сидел и смотрел, а моя душа рвалась наружу при виде каждой новой его вещи. Я был возбужден, потрясен. Рассматривал репродукции долго, мой разум, мой дух, никак не могли успокоиться. Мое воображение было повергнуто в смятение, и ничего с этим я не мог поделать.

Летти не было дома, хотя наступило обеденное время, поэтому я взял книгу и отправился на мельницу.

Обед уже закончился; в комнате я обнаружил остатки приготовленного ревеня. Я подошел прямо к Эмили, сидевшей, откинувшись в кресле, и положил «Саломею» перед ней.

— Посмотри, — сказал я. — Посмотри сюда!

Она посмотрела. Сначала просто взглянула, потом стала разглядывать уже более пристально. Я с нетерпением ждал, что она скажет. Наконец она медленно повернулась, вопросительно наморщив свой лоб.

— Ну и как? — сказал я.

— Страшно! — ответила она тихо.

— Нет!.. Почему?

— Это производит впечатление… Послушай, а почему ты принес это?

— Хотел тебе показать.

Мне уже стало легче, я заметил что на нее это тоже произвело сильное впечатление.

Подошел Джордж, заглянул через мое плечо. Я ощущал тепло его тела.

— Господи! — воскликнул он, тоже потрясенный.

Ребятишки подбежали посмотреть, но Эмили захлопнула книгу.

— Я опоздаю… Поторапливайся, Дейв! — И она пошла мыть руки перед тем, как идти в школу.

— Дай это мне, а? — попросил Джордж, потянувшись к книге. Я отдал ее ему, и он стал рассматривать репродукции. Когда Молли подкралась ближе, чтобы полюбопытствовать, он сердито крикнул, чтобы она убиралась. Она надула губы и надела шляпку. Эмили тоже была уже готова отправляться в школу.

— Я пошла… до свидания, — сказала она, нерешительно, выжидая. Я потянулся за своей кепкой. Джордж посмотрел на меня с новым выражением в глазах и сказал:

— Ты уходишь?.. Подожди меня… пойдем вместе.

Я подождал.

— О, очень хорошо… до свидания, — сказала Эмили с горечью и ушла. Когда он достаточно насмотрелся, то поднялся из-за стола, и мы ушли. Он нес книгу, заложив пальцем страницу. Мы направлялись в сторону пашни, шагали молча, не говоря ни слова. Потом он присел на берегу, прислонившись спиной к падубу, и сказал задумчиво:

— Теперь уже нет нужды торопиться… — При этом он продолжал разглядывать иллюстрации. — Ты знаешь, — наконец сказал он, — она мне нужна.

Я был удивлен его неожиданной откровенностью и на всякий случай спросил:

— Кто?

— Летти. Мы получили уведомление, знаешь?

Я вскочил на ноги, изумленный.

— Уведомление об отъезде.

— Расторжение договора? Из-за чего?

— Полагаю, из-за кроликов. Я скучаю по ней, Сирил.

— Господи, покинуть ферму Стрели-Милл, расстаться с мельницей, — гнул я свое. — Это ужасно!

— Да… но я даже рад этому. Как ты думаешь, могло бы у нас с ней получиться что-нибудь серьезное, Сирил?

— Какая неприятность, однако! Куда же вы теперь денетесь? А ты не врешь, не шутишь?!

— Нет. Да не обращай внимания на это проклятое уведомление. Я скучаю по ней очень сильно… И чем больше я смотрю на эти линии, на эти обнаженные тела, тем больше скучаю по ней. Какое же это острое чувство, совсем как изогнутые линии. Я не знаю, что говорю… но, как ты думаешь, могло бы у нас с ней получиться что-нибудь серьезное? Она видела эти репродукции?

— Нет.

— Если бы увидела, то, наверное, тоже бы заскучала обо мне… Я хочу сказать, что они произвели бы на нее сильное впечатление.

— Я покажу ей и потом скажу тебе.

— Я все время раздумывал об этом с того самого момента, как отец получил уведомление. Словно земля уходит у нас из-под ног. Никогда еще не чувствовал себя таким потерянным. Снова начал думать о ней… но не очень понимал себя, пока ты не показал мне эти картинки. Я должен увидеть ее, если смогу… должен что-то делать. До чего неприятно, когда чувствуешь, как дорога резко уходит в сторону и весь мир исчезает, и ты не знаешь, куда идти. Мне нужно кое в чем убедиться, иначе я буду чувствовать себя совсем поверженным. Я спрошу у нее кое о чем.