Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры
Шрифт:
Семья Лондондерри была баснословно богата. Дизраэли описывал, как однажды он был приглашен на «грандиозный утренний прием» в Роузбэнк, загородный дом леди Лондондерри, расположенный на берегу Темзы. «Чтобы сделать романтическую простоту полностью совершенной, леди Лондондерри организовала чай в колоссальной оранжерее, причем чай подавался в чайниках и чашках из чистого золота», — рассказывал Дизраэли. Он не только выступал в палате общин объективно в защиту интересов этой семьи, приверженной к «романтической простоте», но и поддерживал с маркизой долгое время активную переписку. Его длинные письма к ней представляют интерес как для биографа, так и для историка.
Ссылка на империю в избирательном манифесте тори, с которым выступил Дизраэли, была не случайной. По мере роста его влияния он все больше и больше интересовался имперскими и внешнеполитическими проблемами. В этом плане следует рассматривать и его неожиданное предложение, которое он сделал Стэнли в конце 1849 г., хотя оно в известной
Стэнли подошел к предложению более основательно и спокойно, чем его автор. 11 января 1851 г. он написал Дизраэли длинное письмо, в котором подробно проанализировал выдвинутую идею. Он спрашивал, кто в колониях будет выбирать депутатов в общеимперский парламент — те же избиратели, что выбирают в местные представительные органы? «Где гарантия, что мы не пойдем при этом на огромный риск? Что представители колоний не окажутся проникнуты демократическим духом, который всегда так силен в колониях и который мы так стремимся обуздать, а не поощрять?» Идея довольно долго обсуждалась и в конце концов была отвергнута, как не имеющая практической ценности.
Стэнли, представляя оппозицию, стремился к тому, чтобы вносимые от имени консерваторов предложения и идеи не содержали четкой конкретики, а носили общий и зачастую обтекаемый характер. Это было верно, так как, когда партия окажется у власти, неизвестно, как сложится обстановка, а правительству всегда полезно иметь свободу маневра. Эта традиция, возникшая давно, живет и поныне.
То было время, когда многие важные дела обсуждались и решались не по телефону, а путем переписки. Письма тех лет весьма многочисленны и подробны. Бумаге почему-то не боялись доверять самые секретные замыслы и мысли. Для сегодняшних историков это очень хорошо. То же было и в отношениях между Дизраэли и Стэнли. Далеко не всегда Стэнли соглашался с мнением Дизраэли. У последнего было много оригинальных идей, но их практическая сторона была зачастую слабой. Сказывалось то, что у него еще не было опыта работы в правительстве и проведения своих предложений через парламент. А у Стэнли такой опыт был. Он обладал спокойным, глубоким аналитическим умом и государственным опытом. Это был хорошо образованный, эрудированный человек. В университете он получал премии за сочинения на латинском языке. В этом он сближался с Дизраэли. Но в конкретных вопросах Дизраэли часто руководствовался воображением и интуицией, тогда как Стэнли прочно стоял на основе жизненного и государственного опыта. Это был мудрый прагматизм. Неудивительно, что оба государственных деятеля часто расходились относительно того, что конкретно следует предпринять в определенный момент. И здесь мы встречаемся с не совсем обычным явлением. Иногда, когда Стэнли письменно рекомендовал Дизраэли предпринять в палате общин или в партии ту или иную акцию, если Дизраэли был не согласен, то он оставлял такие письма без ответа. Это означало его несогласие с шефом. Конечно, это был серьезный риск, но Стэнли не делал из этого проблему, и Дизраэли его фронда сходила с рук.
Находясь в оппозиции, Дизраэли далеко не всегда использовал предоставлявшиеся возможности для атаки на правительство вигов. Это отмечали коллеги, хотя объяснить такое поведение динамичного по натуре Дизраэли было трудно. Возможно, дело было в том, что если бы было свергнуто правительство вигов и кабинет было поручено сформировать Стэнли, то он вынужден был бы включить в правительство ряд видных пилитов. А в их среде были крупные фигуры, уже имевшие опыт министров, и это автоматически отодвигало бы Дизраэли на второстепенные роли. Не исключено также, что он считал — и это было справедливо, — что, пока вопрос о протекционизме не решен окончательно так, как он полагал целесообразным, консерваторам не нужно добиваться формирования правительства — в той ситуации оно не могло быть устойчивым.
Некоторый свет на позицию Дизраэли проливает составленная им значительно позднее записка, которая гласит: «Большую трудность представлял вопрос о лидере палаты общин. [7] Я был лидером 250 человек, и, если принимать в расчет цифры, никто не мог сравниться со мной. Но у меня не было опыта работы на высоком правительственном посту; мне не приходилось стоять во главе даже самого скромного учреждения. В то время у меня не было и доверительной близости с лордом Дерби. Я не думаю, что он не решился бы предложить на пост лидера палаты общин какого-либо пилита, одного из его бывших или даже недавних коллег, если
бы я согласился на это и согласилась партия в целом… Но кого?» Здесь у Дизраэли явно сквозит тревога, что при формировании правительства консерваторами его могли оттереть. В то время это действительно было грустной реальностью.7
Правительственный пост.
Либералы в парламенте тоже были расколоты на две группы, интригующие друг против друга. Их лидеры Пальмерстон и Рассел боролись за руководящую роль в партии и в правительстве. Кроме того, были еще радикалы, играющие в пацифизм, а также крайне агрессивные шовинисты, ура-патриоты, джингоисты. Подобная противоречивая, раздираемая внутренними интригами основа либерального правительства делала его положение весьма ненадежным.
Борьба за власть между крайне агрессивным, честолюбивым и властным министром иностранных дел Пальмерстоном и премьер-министром Расселом взорвала правительство вигов. В декабре 1851 г. во Франции Луи-Наполеон Бонапарт, племянник Наполеона I, будучи президентом республики, совершил государственный переворот и стал диктатором, в следующем году он был провозглашен императором. Хотя это был явно «Наполеон маленький» и ни в какое сравнение с дядей не шел, в Лондоне очень всполошились: память возвращала к опаснейшим войнам с Наполеоном I. Пальмерстон, привыкший почти все решать сам и, вероятно, понимавший разницу между двумя Наполеонами, выступил с официальным одобрением происшедшего в Париже государственного переворота. И премьер-министр, и королева, с которыми Пальмерстон не счел нужным посоветоваться, были в бешенстве от самодеятельности министра иностранных дел. И Пальмерстон был уволен в отставку. Он поклялся отомстить.
20 февраля 1852 г. месть состоялась. Пальмерстон вместе с консерваторами выступил против одного из законопроектов Рассела, палата общин проголосовала против правительства, и теперь Расселу пришлось уйти в отставку. Дизраэли выступил в поддержку Пальмерстона. Ходили слухи, что и во время дела о признании совершенного Наполеоном переворота у Дизраэли были скрытые от посторонних глаз контакты с Пальмерстоном.
По традиции теперь правительство должны были формировать те, кто свергнул кабинет Рассела, т. е. тори. Лидер партии автоматически должен был стать премьером. Дерби принял предложение королевы сформировать кабинет. Началась сложная закулисная возня, связанная с Дизраэли и Пальмерстоном. Измена Пальмерстона правительству своей партии вигов, делавшая возможным приход к власти тори, «по справедливости» должна была быть вознаграждена. Начались поиски для него подходящего портфеля в кабинете Дерби. Английская традиция очень гибка. Политическая измена своей партии, ренегатство не вызывают сильных отрицательных эмоций, поэтому поведение Пальмерстона не могло служить препятствием для того, чтобы он теперь стал министром-консерватором, тем более что в свое время он был членом парламента от партии тори, затем перебежал к вигам, где и сделал большую карьеру.
Теперь и Дерби, и Дизраэли готовы были взять Пальмерстона в свое правительство. Они предложили ему пост лидера палаты общин, затем министра финансов. Дизраэли упускал долгожданные возможности, уступая вторую после Дерби роль Пальмерстону. И все это, чтобы заполучить его в ряды консерваторов. Тактика выглядела весьма благородной; вряд ли она была искренней, но в принципе это был верный ход. Дерби писал Дизраэли, что никогда не забудет «этот благородный акт самопожертвования». Дизраэли повезло: Пальмерстона предложенные варианты не устроили, и Дерби назначил Дизраэли министром финансов и лидером палаты общин.
Это всегда был очень важный министерский пост в английском правительстве, но Дизраэли — а он впервые в жизни стал членом кабинета — полного удовлетворения не испытывал. Во-первых, ему очень хотелось стать министром иностранных дел. Он все больше и больше интересовался внешней политикой и культивировал связи с некоторыми европейскими странами, принимал самое активное участие в прениях по вопросам внешней политики в палате общин и гордился своим знанием европейской дипломатии. Но случилось так, что желанный пост получила бледная личность — граф Мелмсбери. Во-вторых, Дизраэли ничего не смыслил в финансовых вопросах, даже в своих личных финансовых делах разбирался из рук вон плохо. Когда Дерби предложил ему министерство финансов, Дизраэли заметил: «Это именно та область, в которой у меня нет никаких знаний». Дерби ответил, что не он первый, что до него в таком же положении был Джордж Каннинг и что сотрудники министерства снабдят его всеми необходимыми цифрами. В результате Дизраэли получил пост, которого, как он выразился, «он не желал».
Кабинет консерваторов в 1852 г. был сформирован из средних деятелей, ничем существенным до этого не зарекомендовавших себя. Дерби и Дизраэли являлись на этом фоне исключением. Правительство вошло в историю под названием «Кто это? Кто это?» Кличка пошла от герцога Веллингтона. Будучи уже очень старым и глухим, он новых министров не знал. Когда в палате лордов называли их имена, Веллингтон наклонялся к Дерби и, как все глухие люди, громко спрашивал: «Кто это?» Дерби, преодолевая естественную неловкость, объяснял престарелому герцогу, о ком идет речь.