Берег другой жизни

Раздавшийся звонок заставил вздрогнуть, хотя я ожидала его. Встав у двери, я с замиранием сердца стала ждать визитера, которого хотела, и боялась увидеть. Услышав приближающиеся шаги, я приоткрыла дверь и первое, что увидела, большой букет прекрасных роз. В отличие от цветов недельной давности, которые оставались свежими и стояли в спальне, новый букет был белого цвета, но, кажется, еще прекраснее.

– Здравствуй, моя ласковая песня, мы полетим сегодня в сказку вместе, – прозвучало из-за букета, и тут же появилось сияющее лицо Доминика.

Неожиданное приветствие, раздавшееся из уст серьезного и успешного бизнесмена, несказанно удивило, но помогло снять напряженное состояние и расслабиться. Губы расплылись в улыбке:

– А ты, оказывается, не только романтик, но и поэт – что-то невероятное! Я буду называть тебя опять Нико, ты ведь не против, я знаю. Твое полное имя слишком длинное и официальное, – сказала я, принимая цветы и впуская гостя в дом.

Не успела, однако, входная дверь захлопнуться, как меня окутало теплое облако нежности, подогнув колени. Вначале я ощутила поцелуй на щеке: ну, здравствуй! Затем Доминик захватил губами мои губы и стал целовать, с ласковым напором впиваясь в них все сильнее. Я стояла спиной к стене, полностью прижатая его телом, и чувствовала нарастающее давление. Так меня никто не целовал. Это не был поцелуй потому что хочется, это было похоже на так я могу только с тобой. Собрав остатки здравого смысла и попытавшись отвоевать немного жизненного пространства, я произнесла с долей иронии, насколько позволяло бешено колотящееся сердце:

– Если ты продолжишь и дальше соблазнять меня в таком темпе, мы рискуем не попасть в чудесный парк, о котором ты всю неделю мечтал и который я хочу хотя бы увидеть.

– Чего только не сделаешь для любимой женщины! – тихо проговорил Доминик и громче добавил: – Где у тебя в доме вода? Не дай мне умереть, если не от любви, так от жажды. По дороге я пел песни, и у меня пересохло в горле.

– Так ты еще и певец? Список твоих талантов стремительно растет! – притворно удивилась я, помня об услышанных десять минут назад так называемых стихах, и, пройдя на кухню, вернулась к Доминику со стаканом воды.

– Я примерно такой же бездарный певец, как и поэт, – самокритично произнес он. – Мои стихи ты имела несчастье услышать, не исключено, что услышишь еще, но мое пение – ни-ког-да! Я пою только для себя, потому что в собственном лице нахожу внимательного и благодарного слушателя. Я отношусь к своим маленьким слабостям объективно: другим они не могут нравиться, но когда очень хочется, приходится давать волю недоразвитому таланту. Не будь так строга, – закончил он монолог, пряча руки за спину и своим видом изображая обиженного гения. Хотя голос звучал более или менее серьезно, глаза не в силах скрыть весело разыгравшихся чертиков.

– Хорошо, – сказала я с серьезной миной, – обещаю выслушивать твое устное творчество без критических замечаний. Я не являюсь исключением и в детстве, как и ты, писала такие же удивительно талантливые стихи. Пока не поздно, мне хотелось бы тоже кое в чем признаться, – посмотрела я ему в глаза: – Если ты меня после этого оставишь, обещаю перенести удар стойко, но ты должен знать и о моей тайной страсти. Хочешь услышать правду или предпочитаешь не знать ее?

Задав вопрос и продолжая смотреть в глаза, я изо всех сил старалась выглядеть серьезной. Начав с шутки, Доминик теперь не знал, как отнестись к последним словам. Все же любопытство пересилило.

– Слушаю тебя, говори, если это не больно, – как-то кисло произнес он с явно слышимым оттенком нервозности в голосе.

– Когда у меня хорошее настроение, я охотно слушаю песни, которые стали классикой. В такие минуты я не могу не петь и делаю это так же охотно, как и ты, хотя у меня совсем нет голоса. Поэтому, – закончила я со смехом, глядя на разгладившиеся на лбу Доминика морщины и вырвавшийся вслед за тем вздох облегчения, – пожалуйста, не проси меня никогда петь, я не сделаю этого даже под страхом смерти. А теперь я иду одеваться, подожди.

«В прошлой жизни я наверняка была шутом, – думалось мне после удавшегося розыгрыша. – Я охотно смеюсь сама и смешу других, что вывод напрашивается сам. Я получаю большое удовольствие от веселья, но, конечно, не всегда, не везде и не со всеми».

Оставив моего Ромео допивать воду, я отправилась в спальню. Надела плотные колготки, поменяла пуловер на теплый и, подхватив заранее уложенную сумку, вышла навстречу упавшему с неба счастью.

В двухдневное путешествие мы отправились в отличном расположении духа. И хотя небо затянули тучи, погода была зимней, дорога – мокрой, а окружающий ландшафт – серым, на душе было легко. Съехав с автомобильной скоростной трассы, до цели нашего путешествия мы добирались проселочными дорогами. Мы проезжали мимо небольших городков (или больших деревень?), распаханных полей, поблескивающих кое-где серыми пятнами нерастаявшего снега, – то серых, то покрытых зеленым, оставшимся с прошлого года травяным ковром. Увиденное доставляло несказанное удовольствие: разнообразные домики с ухоженными участками земли; голые деревья, стоящие в отдалении стыдливыми кучками; редкие прохожие, выгуливающие собак или спешащие куда-то по своим делам; мчавшиеся по кромкам дорог велосипедисты… Моя рука уютно лежала в ладони Доминика, который иногда убирал ее для того, чтобы удержать руль на поворотах. За время поездки я отчетливо поняла, что хочу его близости так же, как и он моей, поэтому этот знак внимания не мешал. Машина была с автоматическим переключением скоростей, что делало поездку комфортной. Впрочем, разговаривали мы мало, начинать серьезный разговор в машине смешно, а болтать просто так не хотелось: мне выпала нелегкая неделя, он преодолел долгий путь ко мне.

Стемнело, когда мы подъехали к стоящему чуть особняком зданию. Выйдя из машины, я огляделась. Отель возвышался, освещенный стоящими на земле вытянутым полукругом больших и маленьких ярких круглых ламп разных размеров, каждая из которых искрилась своим светом. Расположенные по отдельности или парами, с оптимально подобранными цветами, светильники выглядели весьма художественно. Мне показалось это так необычно и романтично, что я невольно захлопала в ладоши. Отель светился изнутри таким же веселым светом и зазывал к себе. Сразу за ним темнел лес. Без дневного света он выглядел, как опоясывающая пространство мрачная стена, не имеющая ни входа, ни выхода, к которой в это время суток не хотелось приближаться.

Захватив из машины багаж, мы шагнули из сгустившейся темноты в свет и, получив у приветливой служащей ключ от номера, отправились искать свое пристанище. Поднявшись на лифте, мы без труда нашли дверь с тремя тройками: она располагалась справа по коридору, в небольшой нише.

Номер, в который нас поселили, выходил окнами в сторону парка. Несколько метров освещенного за окнами пространства были прекрасно ухожены, из-под небольших бугорков снега выглядывали карликовые сосны и невысокие кустарники. Окружающий уют успокаивал взбудораженные городским шумом чувства, обещая спокойствие и радость.

Как тесно связана жизнь с воспоминаниями из детства, которые приходят, не спрашивая разрешения, и остаются насколько хотят. Они радуют, как нежданное открытие, навевают печаль, приводят в меланхолическое настроение, напоминают о давних обещаниях. Одна из таких картинок из детства пришла на память в связи с недавними музыкальными упражнениями.

Много лет назад я разучивал рождественскую песню, чтобы порадовать приглашенных к празднику гостей. Особенно мне хотелось угодить подарком бабушке, которую безумно любил, уважал, хотя немного побаивался ее строгости. Гостей собралось много, но почти всех я знал и поэтому не волновался. Подошло время выступать. Я встал на стул, чтобы всем было меня видно, и… громко с выражением прокричал первый куплет выученной песни, потому что думал, чем громче, тем лучше. У слушателей вытянулись лица, они вдруг захлопали в ладоши, не дав закончить хорошо, на мой взгляд, начавшееся выступление. Поклонившись, я слез со стула и гордой походкой удалился в детскую играть с детьми. Вечером, перед сном, пожелав спокойной ночи, бабушка сказала:

– Милый мальчик, я знаю, что ты вырастешь большим и сильным, выберешь хорошую профессию, и мама с папой будут обязательно гордиться тобой. И еще я знаю, что ты не станешь певцом, у тебя нет для этого самой малости – таланта. Хотя ты старался и хорошо выучил песенку, но, пожалуйста, обещай мне, что не будешь больше пугать людей ужасным ревом.

Я выполнил данное бабушке обещание и даже после ее смерти не нарушал его. Я пел, оставшись в одиночестве, для себя. И сейчас невольно вырвавшееся признание в долго и тщательно скрываемом обете не казалось постыдным, а принесло облегчение. Последующее признание женщины, что она страдает таким же песенным недержанием, удивило меня. Я раньше не задумывался, что кто-то другой может петь лишь для себя, не раскрывая тайны. Мне не приходила в голову мысль о том, что кто-то может быть похож на меня, обладать теми же наклонностями, родиться с подобными потребностями, радоваться одинаковой радостью. Возможно, я слишком долго жил один, да и последние годы семейной жизни не были гармоничными… Нет, скорее всего, до встречи с Анной такие рассуждения просто не посещали меня.