Берта Исла

В отчаянии я опустила трубку и долго смотрела на нее. Время от времени звонила по второму номеру – с тем же результатом. Там телефонист говорил Away, что следовало, видимо, понимать как “нет в городе”. А если Томаса нет в Лондоне, я не смогу найти его, хотя мне так нужно поговорить с ним, рассказать о том, что произошло, спросить, какими делами, черт возьми, он занимается, в какие проблемы нас впутал и не правду ли мне сказали эти самые Кинделаны, которых я, если честно, надеялась никогда больше не увидеть – ни в Садах Сабатини, ни в любом другом месте. Он должен принять какие-нибудь меры, чтобы впредь ничего подобного не повторилось. Я так и сидела, уставившись на телефон, когда он вдруг зазвонил – где-то через полчаса после моих неудачных попыток связаться с Томасом. Я схватила трубку. “Наверное, это он, ему передали мою просьбу”, – подумала я. Но незнакомый голос по-английски попросил к телефону миссис Невинсон, то есть меня.

– Это Тед Рересби, – представился звонивший. Тон его отличался любезностью и доверительностью в отличие от строгого голоса предыдущего сотрудника. – Простите за беспокойство, но вы, кажется, недавно звонили своему супругу, а потом упомянули меня и других людей, и ваш собеседник ошибся, сказав, что я у них не работаю. Значит, еще несколько минут назад он не знал о моем существовании, но теперь-то уж никогда меня не забудет. Я его не виню, он у нас новенький и пока еще не со всеми здесь знаком.

Он сказал “здесь”, и мне немедленно захотелось спросить, чтобы рассеять свои сомнения хотя бы в этом пункте, означает ли его “здесь” Форин-офис, но он сразу же обрушил на меня поток слов, не дав открыть рот, а я изо всех сил старалась правильно его понять, так как речь у него была немного тягучей и одновременно певучей и довольно трудной для уха, привыкшего чаще слышать дипломатов на официальных и общественных мероприятиях, к тому же разговор шел по телефону, а когда ты не видишь губ говорящего, это добавляет трудностей.

– Том сейчас не в Лондоне, – продолжал он. – Находится в окрестностях Берлина в составе делегации и вернется через несколько дней. Надеюсь, это действительно займет всего несколько дней, если не возникнет проблем, которые задержат его там, знаете, заранее никогда и ни в чем нельзя быть уверенным. Мне передали, что вы хотели срочно переговорить с ним, поэтому я и звоню. Может, мне удастся чем-то помочь вам, раз с Томом сейчас никак нельзя связаться.

– Никак нельзя связаться? – наконец успела вставить я. – Разве такое бывает? Вы не можете ему сообщить о моем звонке?

– Нет, боюсь, это совершенно невозможно. Членам делегации запрещено поддерживать связь с внешним миром, пока продолжаются переговоры. Да, иногда бывает и такое. Это, конечно, условия абсурдные, исключительные. Должен пояснить в наше оправдание, что обычно подобные условия нам ставит другая сторона. Сами мы не столь привередливы.

– Вы хотите сказать, что делегация находится практически в изоляции и вы в течение нескольких дней лишены связи с ней?

– Не совсем так. Мы контактируем с ее главой, а он – с нами, но ни одному из членов делегации не разрешается по собственному почину куда-нибудь звонить. Мы могли бы изложить вашу проблему ему, а он, возможно, – Тому, что, не исключаю, произвело бы нежелательный эффект, то есть встревожило бы его, поскольку он ничего не сможет предпринять, пока находится там. Мне очень жаль, но скажите, речь идет действительно о чем-то серьезном и срочном? Мы могли бы подумать, как помочь вам отсюда. Вы уже обращались в наше посольство в Мадриде?

Не было никакого смысла рассказывать про “эпизод” незнакомому человеку, да еще по телефону, да еще на моем небезупречном английском. К тому же я понятия не имела, кто такой этот Тед Рересби, поскольку слышала фамилию пару раз от Томаса, но он вроде бы никаких пояснений не давал, а может, я просто пропустила их мимо ушей. Друзья они с Томасом или только коллеги и кто у кого находится в подчинении? Кажется, он упоминал Рересби в разговоре с кем-то третьим, а я при этом просто присутствовала.

– Нет, – ответила я. – Пока не обращалась. Я должна сперва рассказать все Тому.

– Советую вам в любом случае обратиться в посольство, миссис Невинсон. Им в Мадриде будет легче помочь вам, если, конечно, помощь понадобится. Хотите, я сам займусь этим? Могу позвонить в посольство отсюда.

Я помолчала, изумленная такой отзывчивостью.

– Пожалуйста, скажите, с вами все в порядке? У вас ведь маленький ребенок, да? С ним все в порядке?

На самом деле со мной было все в порядке и с Гильермо тоже. Прямо сейчас нам не нужна была никакая помощь, но еще утром все обстояло иначе. Еще утром помощь нам была крайне нужна: на моих глазах чуть не сгорел наш сын. “И каждое действие… шаг к огню”, – часто декламировал при мне Томас, вернее, бормотал эти строки по-английски. Вероятно, нужно подождать, придется подождать. Вряд ли стоит прямо сейчас рассказывать этому Рересби про Кинделанов, про их обман, про зажигалку и пузырек с бензином, про их обвинения и подозрения относительно Томаса. Раз он находится в окрестностях Берлина, значит, не может находиться ни в Ирландии, ни в Северной Ирландии и не может причинить ей никакого вреда. Если только тот человек говорит мне правду.

– Да, сейчас мы оба в порядке, дело не в этом.

– Сейчас? А раньше нет?

Я опять помолчала, меня раздражало, что собеседник цепляется за каждое мое слово, но он продолжил:

– Позвольте мне задать вам один вопрос, точнее два, если они не покажутся вам неуместными. Речь идет о личном деле или это связано с работой Тома? Я имею в виду причину вашего звонка.

Вопрос прозвучал странно, учитывая, что задал его совершенно незнакомый мне человек, к тому же англичанин, а они в те годы, как правило, отличались сдержанностью и не позволяли себе лишнего любопытства. Мое желание немедленно поговорить с Томасом могло объясняться любым капризом, тем, например, что я скучаю по мужу, или приступом ревности, сомнениями, или, в конце концов, просто желанием услышать его голос.

– Я не думаю, что это имеет какое-то значение, мистер Рересби, – ответила я, прибегнув к вежливой форме, чтобы дать ему понять, что он сует нос не в свое дело. – Раз мне невозможно поговорить с ним, значит, невозможно. Поговорю, когда вернется. Когда связь с ним восстановится. Когда ему не будет запрещено получать известия о своей жене и своем ребенке. Не понимаю только, почему он не предупредил меня, что мы можем оказаться в такой ситуации. Да еще на столь долгий срок.

– Вы правы, правы, – стал опять извиняться мистер Рересби, словно не обратив внимания на мои последние слова, прозвучавшие как упрек. – Я задал вам такой вопрос, поскольку во втором случае мог бы быть вам полезен.

Я устала, мне приходилось сильно напрягать слух, чтобы понимать его как следует. Я начинала терять терпение и даже подумала, что, возможно, Кинделаны правы. Что Томас работает вовсе не в Форин-офисе и что я разговариваю отнюдь не с сотрудником этого министерства, а с человеком из МИ-6.

– Знаете, мне просто любопытно. По словам телефониста, вы назвали сперва мое имя, а потом имена мистера Дандеса, мистера Юра, мистера Монтгомери и мистера Гаторна. Могу ли я спросить, откуда они вам известны? Повторяю, что спрашиваю из чистого любопытства. Дело в том, что мистер Гаторн и я – мы реальные люди, а остальных просто не существует. Вернее, таких нет здесь. Где-то на просторах нашего королевства, думаю, люди с этими фамилиями найдутся.

Последнее, видимо, следовало считать шуткой, но мне было не до шуток, даже из вежливости я не стала бы сейчас смеяться.

– Точно сказать не могу, – ответила я. – Кажется, я слышала как-то раз эти фамилии от мужа. Телефонист не мог объяснить мне, где Томас теперь находится, вот я и решила, что кто-то из вас мог бы дать мне более точную информацию. А ведь так оно и получилось. Мистер Рересби, скажите, я действительно говорю с Форин-офисом?

– Конечно, разумеется, – ответил Рересби (Of course, naturally, – сказал он, если быть точной).