Бесконечное лето: Город в заливе

— Слушай, — Дашка решила зайти с другой стороны. И, натурально, зашла, присела на корточки рядом с мной и рюкзаком, посмотрела просительно в глаза снизу вверх, а заодно невзначай продемонстрировала вырез майки. С майкой и ее содержимым у нее было все отлично, но я все равно с усилием отвел глаза. Не друг мне сейчас ее вырез, надо держаться от него подальше, даже в мыслях.

— Сашунь, послушай, — повторила она мягко. — Давай мыслить рационально.

А эти штуки я знаю. «Рационально мыслить» — это слушать ее и соглашаться во всем. С другой стороны… не все ли равно? Для себя я уже все решил, а она либо смирится, либо… в любом случае, расстаемся мы надолго.

— Давай мыслить, — согласился я.

— Ты сейчас собираешься на войну, — Дашка, кажется, чуть приободрилась, тряхнула головой, и непослушные темные пряди упали на глаза. Я всегда любил, когда она так делала. — «Мальбрук в поход собрался…» Все мальчики любят играть в войну, представлять себя великими героями, сражаться с толпами врагов, я понимаю… но на настоящей войне людей убивают. То есть по-настоящему убивают. То есть ты не сможешь загрузиться из сейва и пройти уровень заново. Не знаю, что ты придумал у себя внутри головы, но там, на востоке, тебя ничего не держит, там нет твоих родственников, знакомых, нет близких и родных тебе людей. А здесь — есть.

Она задумчиво провела ноготками по моей руке, сбивая и рассредотачивая. По загривку побежали приятные мурашки.

— Мне кажется, что не стоит менять неясное будущее с перспективой смерти от чужих пуль и снарядов на вполне определенное настоящее. — Она еще раз настойчиво позволила заглянуть ей в вырез. — Понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — согласился я. — Но я должен. Теперь уже ты обязана понять — от этого никуда не деться, это неизбежно. Как там в фильме? «Это невозможно — Нет, это необходимо». Я верю, что уродам не место на нашей земле, и необходимо сделать все, чтобы их тут не было. Я… я тебя люблю, ты знаешь, но это просто сильнее и больше, и важнее, чем ты и я вместе, это мои убеждения, и я ими связан. Как сказал когда-то гордый сын немецкого народа Мартин Лютер: «На том стою, и не могу иначе».

Был теплый летний вечер. Проносясь мимо окна, тонкими голосами кричали ласточки. Шумела листва, в садах около дома зрели абрикосы и шелковица. А в двухстах километрах к востоку, от визжащей шрапнели и артиллерийских залпов большого калибра десятками гибли люди. Гибли наши.

Дашка медленно и глубоко вздохнула. Она, похоже, была под впечатлением, мы обычно не разбрасываемся такими признаниями направо и налево. Мы вообще суровые и угрюмые люди, и не знаем слов любви. А если и знаем, то держим его, это знание, где-то глубоко-глубоко внутри. Как моллюски жемчужину, пряча от всех, без особой нужды и пользы.

— Сашунь, тогда вот что, — она резко поднялась, и теперь уже мне пришлось задирать голову. Боже ж ты мой, ну почему у нее такая обтягивающая майка, невозможно же думать. — Если ты все-таки решишь уходить, примешь такое решение, то… я не могу обещать, что дождусь. Это может прозвучать некрасиво, жестоко даже, но я уже давно не девочка. Мне двадцать семь лет, и я умная, расчетливая женщина, которая точно знает, чего хочет. Твоя женщина. И я хочу устроенной, стабильной, предсказуемой жизни. Хочу нормальную семью, хочу мужа, хочу детей. А плакать и носить цветы на могилку — это если она будет — наоборот, не хочу. И не буду. Поэтому если ты уйдешь — то это навсегда. Мне будет неприятно, что ты обменял меня на свои убеждения, но… я переживу. Вот так открыто — все карты на стол, мы не дети. Решай.

Десять лет… десять лет знакомств, держания за руки, поцелуев, завтраков в постели — а так же обедов и ужинов, иногда по выходным из кровати выбираться было просто лень — всего этого устроенного, и почти счастливого быта были бесконечно рядом, только руку протяни. Или бесконечно далеко, в зависимости от тех слов, что я должен был сказать. Которые мне придется сказать.

По телевизору показывали черно-белый клип Red Hot Chili Peppers, что-то совсем обыкновенное, сделанное за три копейки, с грустно улыбающимися людьми, музыкантами в шапках и джинсах, полупустым залом. И простенькая мелодия лилась медленно и верно, обволакивая и заставляя понять главное. Как просто. Как же все просто.

Come to decide that the things that I tried were in my life just to get high on.

When I sit alone, come get a little known

But I need more than myself this time.

Step from the road to the sea to the sky, and I do believe that we rely on

When I lay it on, come get to play it on

All my life to sacrifice

— Я должен подумать, — выдавил я наконец. И с силой застегнул молнию на рюкзаке. — Переспать с этой мыслью, как говорят американцы, и принять решение. Ты узнаешь его завтра.

Дашка секунду подумала, а потом улыбнулась.

— Заметано. Давай переспим — с мыслью, я имею в виду. Мне кажется, я найду аргументы, чтобы тебя убедить.

Справедливости ради, она правда постаралась — умения и темперамента у нее всегда было на двоих, а этим вечером она просто превзошла саму себя, так что уснули мы уже очень сильно заполночь. Дашка — довольная, разметавшаяся на смятых простынях, с легкой улыбкой на лице, уверенная в победе. Я — значительно позже, пролежав чуть ли не до четырех утра с открытыми глазами. Когда жизнь резко меняется, и ты знаешь, что любое действие только ухудшит ситуацию — это не очень хорошо способствует полноценному отдыху. Правда, это уже не имело никакого значения.

На дворе стоял жаркий июль. В ночном небе висела полная луна, сквозь противомоскитную сетку просовывали длинные носы комары, безостановочно цвел жасмин на подоконнике, и в горшках исправно всходили апельсинки из косточек.

А наутро я проснулся рано, бесшумно оделся, подхватил рюкзак и вышел в дверь, не оглядываясь.

Официально мы с Дашкой расстались только неделю спустя — по телефону. В то время по нашим позициям уже в полный рост лупили из тяжелой артиллерии, так что обошлись без криков, рыданий и прочей ненужной и бесполезной уже мишуры. Все-таки в общении с умными женщинами есть свои преимущества.

***

— Ну, я как раз об этом и говорил, — согласился доктор. Сигарета у него в руках дотлела до фильтра, и он, обнаружив это, потянулся за новой, но пачка была пуста. — А тут видишь, с чем приходится сталкиваться?

— Вижу, — сказал я, имея в виду и женщину, и сигарету. — Слушай, я пойду, наверно. Точнее, поеду, — я похлопал по колесу своего инвалидного кресла.

— И куда теперь? — доктор выглядел усталым, очень усталым. Персонала в полуразрушенной больнице не хватало, и специалисты работали без смен, по двенадцать, восемнадцать часов, а иногда и сутками напролет.

— Сначала к главврачу, потом на выписку, потом снаружи знакомые подберут на машине, — перечислил я. — Перееду через границу, сниму комнату, буду, как и раньше, фрилансить за смешные деньги, сидеть в Интернете, читать про вас новости.

— Отбегал, значит, свое? — в голосе доктора послышались какие-то новые нотки. То ли издевка, то ли презрение. — Больше нет желания воевать?

— Честно — уже нет, — сообщил я. — Ни желания такого не имею, ни возможности. Я отдал долг Родине, Родина предпочла взять здоровьем. Расчет окончен, готов плюнуть на все это густой мокрой слюной и как-то устраиваться на гражданке.