Беспамятство

–  Не помню. Всё кончилось так давно.

Супруг пожал плечами.

–  Привыкай относиться к жизни философски: всё когда-нибудь кончается. Вечного нет ничего. Семейные восторги и взаимная любовь обычно больше десяти лет не выдерживают, а мы пилили целых тридцать, Ты не зря ревновала — у меня были любовницы, и нынешнюю ночь я провёл с привлекательной женщиной, какой когда-то была ты. Только ты ничего не умела, а эта способна оживить мертвеца. Откровенно пользуюсь моментом, пока ещё что-то могу. Твоё время, к сожалению, рано ушло. Впрочем, может, я ошибаюсь? Даю полную свободу. Если найдешь любовника, о котором не будет знать каждая шавка в подворотне, возражать не стану.

Предложение прозвучало издевательски. Надя опять возбудилась.

–  Странно, что я тебя люблю, ты достоин лишь ненависти!

–  Это хорошо, что меня можно ненавидеть, значит, я не ничтожество.

–  Да, ты большое, ты очень большое зло. Такое, как фамилия.

— Твоя депрессия слишком часто стала сменяться агрессией, и поскольку ты остаёшься жить с дочерью, я настаиваю - пока она в отъезде, пройди обследование и курс лечения в частной клинике. В том числе и от наследственного алкоголизма.

Надя неожиданно оживилась, даже обрадовалась, что мысли, так терзавшие в последнее время её бедный мозг, оправдались.

–  Спохватился! А я-то все ждала, когда же ты упечёшь меня в психушку! не выйдет!

Лицо её странно исказилось, верхняя губа приподнялась, обнаружив недобрый оскал. Она резво для своего веса выскочила из кресла, схватила с письменного стола статуэтку Дианы-охотницы и замахнулась, но Виталий Сергеевич не менее проворно метнулся в другую комнату, захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке. Жена истошно закричала и стала изо всех сил колотить бронзовой Дианой но филенкам, разрисованным золотыми завитушками.

Большаков позвонил врачу. В голосе звучало неподдельное волнение:

–  Приезжайте, как договорились. Жена совершила на меня нападение, пыталась убить.

–  Гад! Сволочь! Чтоб ты сдох!
– ещё долго доносилось из кабинета. Потом но ту сторону воцарилась тишина.

Когда приехала специальная «скорая» и дверь открыли, Надежда Фёдоровна лежала на полу без сознания. На всякий случай ей сделали укол, прямо в домашнем шелковом халате уложили в тёплый мешок, пристегнули ремнями к носилкам. Два дюжих санитара понесли больную вниз по лестнице, а Большаков протянул врачу пачку зелёных купюр. Её толщина несколько смутила мздоимца - видимо, договаривались о менее значительной сумме, и он с фальшивым вздохом укоризны положил деньги в медицинекий чемоданчик.

Накануне возвращения Ляли с мужем из отпуска Большаков навестил Надю в клинике, попросив врача отменить на несколько дней уколы, чтобы больная была адекватной, если вдруг дочь захочет увидеть мать. Его встретил старый знакомый, который тут же получил очередную порцию финанеовой благодарности сверх того, что оплачивалось в больничную кассу.

Условиями содержания жены Виталий Сергеевич остался доволен, Вполне приличная одноместная палата, светлая, с туалетом и душем, только на окнах решётки и нет дверных ручек — ручки персонал носил в карманах докторских халатов. Но Наде это должно быть безразлично, ей проводят интенеивную лекарственную терапию. Да и осень не время для прогулок, а летом тут вполне можно посидеть на скамейке в садике, под присмотром медперсонала. Конечно, это выльется в кругленькую сумму, но за переход от одной женщины к другой всегда приходится платить.

Надя, как и помещение, его порадовала - выглядела покорной, сидела тихо, не плакала. Лицо слегка отёчное, спокойное, глаза смотрели куда-то за спину Большакова, словно там находилась не стена больничной палаты, а простиралась бесконечная даль, которая всасывала в себя сё отрешённый взгляд. Одни только пальцы, подрагивая, то разглаживали, то скручивали поясок шёлкового халата. Потом и они замерли.

Три недели лечения действовали положительно. Виталий Сергеевич вздохнул с облегчением и начал заготовленную речь:

–  Завтра возвращается из отпуска Ляля. Здесь ей делать нечего, ие надо травмировать девочку. Потом, когда ты поправишься...

–  Девочка? Сколько ей лет? — вдруг перебила жена.

Голос звучал по-деловому и требовательно, что никак не вязалось со смиренным видом и потому было неожиданно. Хитрая бестия, научилась прикидываться безропотной!

–  Тридцать шесть. Не перебивай, - строго сказал Большаков.

–  Я хочу её видеть.

–  После того что произошло, не думаю, что у тебя есть право что-то требовать.

–  Мне страшно одной.

–  Ты живёшь в дорогом санатории. Хочешь в городскую психушку, где в палате стоят двадцать пять коек, кормят перловой кашей и половина сумасшедших гадит под себя? Наслаждайся привычным бездельем и веди себя разумно. Если Ляля к тебе все же прорвётся, не смей обсуждать меня с моей дочерью.

–  Она и моя дочь тоже.

–  Только биологически. не очень-то вы ладили.

Большакову надоели бессмысленные препирательства, он повысил голос:

–  Предупреждаю! Нарушишь запрет - пожалеешь! Отправишься прямиком в Кащенко. Ты меня знаешь: я никогда не шучу, когда речь идёт о Ляле.

Неожиданно подбородок больной заходил ходуном. Надя подняла руки ко рту, словно пыталась вынуть оттуда застрявшие слова. Огромные глаза, полные непролитых слёз, словно поймали наконец фокус и смотрели распорядителю се жизни прямо в душу,

–  Ну, что ещё?
– спросил он раздражённо, отводя взгляд.

Жена, наконец, судорожно вымолвила:

–  Витя.
– она передохнула, собираясь силами: - Витя, я хочу умереть.

–  Ой, только не пугай меня!

–  Я не пугаю. Просто я хочу умереть.

Большаков с досадой хлопнул ладонями по коленям и встал:

–  Ну и чёрт с тобой, умирай. Это твоё право. Но пока живёшь, помни про Кащенко.

Этой ночью Надежда Фёдоровна повесилась.

Часть 2

Глава 11

Самолет, на котором Ольга с Максимом возвращались в Москву, задержался - на Сейшелах свирепствовал ураган. Они едва успели на похороны. Процессия была невероятно пышной и, возможно, соответствовала статусу покойной как супруги Большакова, но совсем не тому месту, которое Надежда Федоровна занимала в его жизни и сердце в последнее время. Груды венков и духовой оркестр выглядели неожиданно и несколько сбили Лялю с толку - мама всегда мало значила для отца. Но гораздо сильнее поразило дочь растерянное папино лицо, по-стариковски вытянутая вперёд шея. Прежде, благодаря занятиям спортом, Большаков всегда находился в форме и держался ровно. И вдруг эта старческая согбенность. Что могла изменить смерть женщины, которую он давно разлюбил? Да и любил ли вообще?

Между тем Виталий Сергеевич чуть не плакал. Лицо мертвой Нади было совсем маленьким, почти детским, и он поразительно отчётливо, со всеми деталями, штанишками и ботиночками, представил, как силой взял сё, беспомощную, в своём служебном кабинете. Сколько до неё там перебывало девок, он не считал и, конечно, предположить не мог, что память сохранила такое ничтожное в его жизни событие. Но нет же, случившееся много лет назад пряталось в глубинах сознания, чтобы сегодня укорить и напомнить - он живёт долго и неправедно. И самое ужасное, что не только ничего нельзя вернуть, но и дальнейший путь уже начертан по лекалам прошлого, и изменить траекторию собственного падения он не властен.