Беспокойные боги

Но почему?

Это был трюк. Так и должно было быть. Наблюдатели могли принимать любую форму.

Они были существами из чистой энергии. Чистого духа.

Я потянулся своим зрением, нашел место, где мой клинок был свободен. Я с дикой скоростью бросился на демона. Наблюдатель исчез, двигаясь быстрее меня. Мой клинок просвистел в пустом воздухе. Я снова напряг зрение, выбрал точку, где меч наносил верный удар.

И снова чудовище уклонилось от меня, закрутившись во времени, чтобы ускользнуть от меня.

Лишь с запозданием я понял, что происходит.

Я увидел просвет в многообразных завесах времени, место, где мой клинок пронзил эту черную пелену. Я двинулся к нему, обрушивая волну времени, но даже когда я сделал шаг, то увидел, как чудовище повернулось, и, хотя я не видел его лица, я почувствовал, как его зрение надавило на меня, и понял, что оно видит меня через пустые просторы времени.

Оно двигалось так, как двигался я, видело так, как видел я, выбирало так, как выбирал я.

Я пошатнулся, когда мой меч широко взмахнул, и удар пришелся мне в спину.

Я упал на бледный кристалл плиты лицом вперед, приготовившись к концу. Я ожидал, что смерть последует за мной, ожидал прикосновения тысячи жестоких рук.

Но вместо этого ничего не было.

Не разжигая меча в руке, я поднялся, опираясь на руки и колени. Подняв глаза, я увидел старика в пыльном пальто, лежащего на обломках одного из химерических стражей Музугары. Он прислонился головой к корпусу поверженного воина. Белые шрамы пересекали его левую щеку, украшали руки. Он тяжело дышал, и красная кровь пропитала его темные волосы с белыми прожилками. Рядом с ним на корточках сидела женщина, обнаженная и еще более бледная, чем он сам, ее кожа была молочно-белой, как алебастр, а волосы - как занавес ночи.

Он был ранен. С его бока стекала кровь. Они держались за руки, и я не мог с уверенностью сказать, кто из них держал нож. Пока я смотрел, женщина подняла другую руку и что-то вдавила в бок мужчины. Мне показалось, что это осколок кости или наконечник стрелы из бледного камня. Мужчина вздрогнул, щеки надулись, как кузнечные меха.

Он закричал от боли, и я увидел, как кровь на его руках сменила цвет с красного на белый, а затем на серебристый.

Я вскрикнул от ужаса.

Только тогда он повернулся, чтобы посмотреть на меня, и я увидел, что это был я сам.

"Нет!" Я ударил рукой по полу. "Нет, я не буду!"

Видение исчезло, и я почувствовал знакомую боль за глазами.

Nusuq.

Я откинулся на корточки.

Тень нависла надо мной. Я взглянул на нее, и мне показалось, что у меня двоится в глазах. Одним глазом я видел тень, чудовище, уничтожившее сьельсинов в том самом зале. Другим я увидел ту же женщину, обнаженную и высокую. Тенью была лишь завеса ее волос, черных, как сами бездны ада. Она улыбнулась мне сверху вниз, и эта улыбка поразила меня в самое сердце.

У нее было не человеческое лицо, но лицо, настолько похожее на человеческие лица, насколько человеческие лица похожи на статую некоего героического идеала. Или, скорее, наши были похожи на ее - ибо она была идеалом из идеалов. Красота, не поддающаяся описанию, несравненная во всех отношениях. Ее кожа сияла, как залитый солнцем снег, ее вьющиеся волосы были темны, как вечер. Каждая жилка и сухожилие были идеально очерчены, ее тело напоминало бархат поверх стали. Золотые обручи охватывали ее стройные руки, запястья, лодыжки, а на ее шестипалых кистях сияли кольца. И ее глаза!

Я утонул в них. В колодцах печали, чернее любой ночи.

Хотя я чувствовал, что мои колени твердо стоят на полу пантеона, я несся сквозь безграничное пространство, сквозь чистый воздух, и подо мной я увидел мир взбаламученной штормом зеленой воды. Шпили и крепостные стены города вздымались, как зубы, из пасти моря, и, вздрогнув, я узнал проспекты и зубчатые башни Фанамхары. Лишь самые верхние элементы того, что станет Китовым Хребтом, поднимались над поверхностью, и я наблюдал, как от вершины самой высокой башни снялось с якоря судно, похожее на огромное колесо со спицами. Не нуждаясь в пояснениях, я знал, что это был последний корабль, покинувший Сабрату перед концом. Он взмыл в небо, повернулся и исчез. Он не перешел в варп, но исчез.

Солнце пронеслось над головой и исчезло, когда Сабрата повернулась, чтобы спрятать лицо. Волны покатились, разбились, и солнце снова вышло на поверхность. Оно проносилось по небу со все возрастающей скоростью, пока каждый день не стал для меня меньше, чем моргание глаз. Однажды я увидел, как из вершин чужих волн выпрыгнул левиафан. Века проходили за мгновения. Тысячелетия. Больше. Я видел, как город Фанамхара поднимался из моря, как рушились его самые высокие башни, где когда-то швартовались огромные колесные корабли Энар. Лишь постепенно я понял, что город не поднимается.

Воды иссякали.

Затем они исчезли, и долгие эпохи, ветры пустыни и ураганы превратили город в руины, в тень его былого ужаса и великолепия. Пески скопились вокруг него, и последний из дождей Сабраты превратил этот песок в землю, а после навалились еще пески, пока все не было потеряно.

И я остался один в мертвом мире.

Я - тот, кто был богом для существ того мира, кто когда-то пил из самих звезд, - был вынужден охотиться на немногих выживших в исчезнувших морях и разрушать их формы ради тепла. Я, пировавший на костях и дыме жертвоприношений в храме, который они построили для меня, стал не более чем падальщиком. Когда, наконец, ионы, которые удерживали верхние слои атмосферы, рассеялись, и я мог бы выскользнуть из кругов Сабраты, у меня не было сил летать. Вместо этого я спал, преследуемый храмом, который стал моей могилой.

Видение померкло.

Я снова стоял на коленях в пантеоне, а женщина стояла надо мной, молчаливая, как и прежде.

По моим щекам текли слезы.

Ее слезы.

Видения, которые я видел, титанические чудовища и ужасы, не поддающиеся описанию, многорукие и щуплые твари, изъеденные временем и огромные крылья, бьющиеся о звездный ветер… к этому я был готов. Я ожидал чудовищности. Я ожидал вещей, совершенно недоступных человеческому пониманию.

Этого я не ожидал. Не ожидал, что буду чувствовать то, что чувствовали они, не ожидал, что они будут чувствовать то же, что и мы, и даже больше! Ибо мне казалось, что великие крайности человеческих страстей, высочайшие радости, глубочайшие печали были подобны муравейникам и оспинам на фоне гор и ущелий, которые я мельком увидел, когда разум Наблюдателя коснулся моего собственного.

"Ты здесь в ловушке", - догадался я. "Я должен тебя пожалеть?" Запинаясь, я поднялся на ноги, вздернул подбородок. "Почему ты убила сьельсинов? Они хотели забрать тебя".

Женщина повернула голову, ее завеса волос упала, как тень - как саван - между нами.

"Кто ты?" спросил я, сжимая в кулаке рукоять своего незажженного меча. "Фреска. В гипостиле. Энар нарисовали тебя с человеческими глазами!"

Один покрасневший глаз уставился на меня из-за завесы черных волос.

Огни ярче самого яркого солнца вспыхнули в моей памяти. Огни и эта прекрасная, нечеловеческая музыка. Я падал, падал со страшной скоростью, падал в раскаленную черноту космоса. Звезд не было.