Бессердечный любовник

В минуты бодрствования я думала о папе и о том, как хотела его увидеть.

Когда я закрыла глаза, я увидела Скарлетт на столе в морге. Затем я представила, как Роберт стреляет в нее, и что она должна была пережить. Я представила боль и агонию от осознания того, что это ее последний момент.

Я знаю, что принимала свою сестру как должное. Я принимала ее любовь как должное, потому что часть меня чувствовала, что имеет на нее право.

Я всю жизнь пыталась ее защитить, поэтому, когда все стало плохо после смерти мамы и Скарлетт попыталась связаться с ней, я подумала, что мне что-то должны.

Так любовь не работает. Моя сестра столько раз пыталась показать мне, что любит меня, особенно когда я рассказала ей правду о нашем отчиме-мудаке.

Я так сильно по ней скучаю, и мое сердце разбивается каждый раз, когда я пытаюсь смириться с тем, что она не вернется.

Я даже не могу как следует горевать, потому что мне нужно понять, что я делаю с этим.

Хотя у меня нет выбора, я все еще не составила себе план действий.

Вчера вечером я решила, что пойду к папе. Но не сегодня. Мне нужно время, чтобы подготовиться. Встретиться с папой будет тяжело. Это всколыхнет воспоминания из прошлого, которые я никогда не смогу забыть.

Как бы мне хотелось сбежать.

Это было бы как в Монако.

На этот раз я побежала бы дальше и изменила бы все свое существо. Я бы сделала все, что угодно, чтобы стать кем-то другим. Я бы больше не была Саммер Ривз и сделала бы так, чтобы никто не смог меня найти.

Но это всего лишь мечта о побеге. Даже если бы я могла убежать, реальность такова, что я не смогла бы уйти далеко. Не под бдительным взглядом Эрика Маркова.

Только два раза в жизни я чувствовала себя такой противоречивой и никчемной. Первый раз это было накануне моего шестнадцатилетия. Мама выгнала меня из дома, когда узнала, что я беременна от ее мужа.

В следующий раз это произошло, когда я потеряла ребенка.

Оба раза изменили мою жизнь так же, как и нынешняя ситуация.

Слова Маркиза продолжают звучать у меня в голове.

Не дай своей сестре умереть напрасно.

Я не могу. Я дошла до этого, и она хотела бы, чтобы я жила. Она не хотела бы, чтобы со мной случилось то же самое.

Мой естественный инстинкт — делать все, что я должна, чтобы защитить себя и выжить. Я должна сохранить это напоминание, независимо от того, насколько я виню себя, когда вспоминаю, что пуля, убившая ее, должна была быть моей.

Учитывая это, я не могу быть дурой и не пользоваться любой защитой, которую я могу получить от Эрика, пока я могу. Но всякий раз, когда дерьмо попадает в вентилятор, я должна найти выход.

Я не могу умереть из-за того, что я сыграла роль приманки.

Я знала с самого раннего возраста, что единственный человек, которому я могу доверять, это я сама. Поэтому моя жизнь должна быть в моих руках, когда дело дойдет до точки, где каждый сам за себя. Когда это произойдет, мне нужно убедиться, что я в безопасности, а не пешка, приманка или что там еще Эрик хочет сделать из меня.

У меня такое чувство, будто меня бросили на арену Голодных игр, где мне предстоит бороться за выживание, но я не знаю, чего ожидать.

Все, что я буду делать дальше, будет сложным, поэтому мне нужно знать, с чем мне придется столкнуться.

Сделав глубокий вдох, я сползаю с кровати и выхожу из комнаты.

Хотя вчера вечером дверь была открыта, я не выходила из комнаты. В последний раз я проходила через эти двери, когда пыталась сбежать.

Когда я ставлю одну ногу перед другой, бетонный пол кажется мне прохладным.

Я не знаю, чего ожидать от сегодняшнего дня. Или Эрика.

Такие мужчины, как он, заставляют меня нервничать, но если честно, то я должна признать, что по крайней мере ты знаешь, что от них никогда не стоит ждать ничего хорошего. Не как Тед, который носил маску, чтобы все видели, но был чем-то другим за закрытыми дверями.

Место тихое, и, кажется, никого нет. Вчера вечером было слышно, что здесь было несколько мужчин.

Я иду в противоположном направлении от того места, куда я пошла вчера вечером, и попадаю в гостиную.

Именно там я и нахожу Эрика Маркова, сидящего без рубашки на кожаном диване с чашкой кофе в руках.

Его грудь покрыта татуировками. Самая заметная — морда волка с красными глазами на левой груди. Большинство других, как и чернильно-черные звезды на плече, похожи на несколько русских татуировок, которые я видела раньше. Я знаю, что они имеют какое-то значение, но не могу вспомнить. Маркиз подсказал мне большинство типов преступников, которых можно найти в Монако.

Теперь, когда я смотрю на Эрика, мне интересно, к какому типу он относится. Вчера вечером он сказал, что группа, к которой он принадлежал, связалась с папой. По его виду я не могу определить, что это за группа.

Однако этот образ, как и его взъерошенные волосы, придает ему еще больше опасности.

Я собираюсь что-то ему сказать, когда дверь открывается, и входит темноволосый мужчина, похожий на русского.

На вид он примерно того же возраста, что и Эрик, или, может, старше. У него такое же широкое, мускулистое телосложение.

Его взгляд останавливается на мне — на моих голых ногах — и я вспоминаю, что на мне только рубашка Эрика, которая доходит до верхней части моих бедер.

— Убирайся, — приказывает Эрик мужчине, и властный тон его голоса заставляет меня подпрыгнуть.

— Извините, босс, — отвечает мужчина, поворачиваясь, чтобы вернуться через дверь.

Когда Эрик оглядывается на меня и ставит чашку на журнальный столик, я выпрямляюсь и придвигаюсь ближе, делая вид, что не боюсь его.

Да, и я думаю, он видит сквозь дерьмовый фасад, который я пытаюсь изобразить.

— Доброе утро, — говорю я, соединяя руки.

— Привет. — Он смотрит на меня так, словно видит меня насквозь. Надеюсь, что нет. Я не хочу, чтобы кто-то увидел жалкое месиво внутри меня.

— Я хочу прояснить несколько вещей. — Я напрягаю волю, пока он изучает меня.

— Что ты хочешь прояснить, Куколка?

Я действительно хотела бы, чтобы он не называл меня так. Услышав это снова сегодня, я поняла, почему мне не нравится этот термин.

Дело не в самом слове.

Это он.

Меня раздражает то, как он смотрит на меня, когда говорит это, и та умиляющая манера, которую он использует. Это не должно звучать даже близко к умилению. Поэтому для меня это похоже на шутку.