Бей или беги

— Я… я… — она запнулась, так и не приступив. Мужчина накрыл ее губы ладонью, обрывая сбивчивый лепет.

— Все в порядке, — заверил он, — тебя никто не накажет. Просто больше так не делай, хорошо?

— Почему? — промычала Томасин ему в руку, — потому что я маленькая? Но я…

— Нет, — покачал головой Малкольм, — потому что ты не она.

Фраза хлестнула Томасин сильнее, чем любая пощечина или удар под дых. Слезы снова брызнули из глаз, но иссякли, стоило ей услышать продолжение.

— Ты лучше, — сказал он, — а она годится лишь для того, чтобы греть постель. Я уважаю тебя, как равную себе, потому не собираюсь использовать.

У Томасин все окончательно перепуталось в голове — вроде как, он похвалил и возвеличил ее, но все же отверг. Она пообещала себе обдумать это потом, почувствовав, как со всей тяжестью на нее навалилась усталость. Заплаканные глаза зудели, а веки слипались. Она с неохотой припомнила, что ее комната занята. Ей и не понадобилось возвращаться туда — Малкольм позволил ей остаться подле себя, на своей койке, окутав теплом своего тела. Засыпать в чужих объятиях оказалось приятно. Томасин успокоилась и устроилась удобнее. Туфли с грохотом соскользнули с ее ног, пока она нежилась в коконе из одеяла и объятий. Перед тем, как провалиться в забытье, она различила шепот Малкольма:

— Однажды ты станешь королевой, малышка. А королевы не предлагают себя, как товар в подарочной упаковке.

Томасин сбежала на рассвете, остерегаясь, что ее путешествие из лидерской комнаты будет засвидетельствовано кем-то из обитателей лагеря. Она не нашла раздетую красотку на прежнем месте, но, судя по всему, ушла она не голышом — вместе с ней пропало и кое-что из одежды самой Томасин. Девушка сделала себе пометку отыскать ту особу потом, чтобы обменяться вещами и вернуть ей ее туфли, белье и платье. Она имела смутное представление о том, где живет эта женщина и чем занимается днем, но собиралась выяснить. Однако необходимость отпала сама собой. Женщина сама отыскала Томасин через несколько дней, подкараулив во дворе, когда маленькая охотница возвращалась с обеда. Красотка, представившаяся Дайаной, кивком головы пригласила ее в безлюдную часть тюрьмы, где они могли поговорить без свидетелей.

— Ну, как все прошло? — с колючей улыбкой полюбопытствовала она.

Томасин смутилась, не зная, что ей ответить. Она совершенно не подготовилась к тому, чтобы обсудить с кем-то события той ночи. Слова Малкольма вселили в нее гордость, и последние дни она ходила окрыленная. Ей казалось, что при встрече она взглянет на эту красотку свысока, ведь она, Томасин, особенная, а девушка лишь одна из многих. Товар. Подстилка. На деле все вышло иначе.

— О, выходит, не очень, — догадалась Дайана, пронаблюдав, как меняются эмоции на лице собеседницы, застигнутой ее допросом врасплох.

— Вовсе нет! — воскликнула Томасин, — отлично прошло…

— Дай угадаю: Золушка осталась замарашкой даже в бальном платье? — спросила Дайана.

— Кто? — растерянно откликнулась Томасин. Имя было знакомым, но ей не удавалось выцепить из воза знаний, полученных в образовательном кружке, соответствующую ему характеристику. Ее по-прежнему ставили в тупик некоторые метафоры и отсылки из прежнего мира.

— Ох, боже, — Дайана закатила глаза, — какая же ты невежа. Немудрено, что он тобой не прельстился.

— Он… — начала Томасин, но женщина перебила ее:

— У Малкольма высокая планка, — заявила она, — он не стал бы путаться с необразованной, глупой дикаркой. Тебе нечего ему предложить. Сомневаюсь, что ты хоть что-то умеешь…

— Ложь! — возмутилась Томасин, — он сказал, что я лучше других, и он не хочет меня использовать…

— Какой вздор, — Дайана цокнула языком и удрученно покачала головой, — бедная девочка. Ты развесила уши и поверила? Придется тебя расстроить: тебя просто грамотно отшили. Малкольм отлично это умеет — манипулировать людьми, выдавая им именно то, что они желают услышать.

Томасин снова захотелось заплакать, но она сдержалась, рассудив, что не может позволить себе демонстрировать слабость на глазах этой женщины. Внутренности стянулись в тугой узел. Она жалела, что не зарезала Дайану той ночью. Она была не только раздражающе-красивой и самоуверенной, но и посмела вытащить наружу неприятную правду. Томасин и сама об этом думала. Эти мысли отравляли все удовольствие от льстивых слов ее покровителя. Корона свалилась с ее головы. Никакая она не королева, не особенная и кто-то там еще. Просто маленький зверек, который не годится даже чтобы, как выразился Малкольм, греть постель. Ее терпят здесь, потому что она хорошо охотится. В ином случае — давно бы вышвырнули вон. Она чужая. Всегда будет чужой. И ладно — для всех остальных, но и для него тоже.

— Я могу обучить тебя, — продолжала Дайана почти ласково, — хоть немного. Кое-какие вещи тебе точно пригодятся…

— Нет! — выпалила Томасин. Она оттолкнула женщину с дороги и бросилась бежать — в свою комнату, чтобы собрать немногочисленные вещи и уйти. Арбалет - самое ценное. Она решила, что имеет полное право забрать его себе — все-таки это подарок. Он пригодится ей, когда она будет в одиночку выживать в лесу. И он станет напоминанием — лучше держаться подальше не только от мертвых, но и от живых.

Охранникам Томасин сказала, что идет на охоту. Одна. Она сначала подивилась тому, как легко ее выпустили за границы территории, не задавая лишних вопросов, но быстро нашла невеселое объяснение — здесь всем, по правде, плевать на ее судьбу. Решила рискнуть головой, чтобы вкинуть в общаг свежее мясо — пожалуйста. Никто, кроме Малкольм, не собирался носиться с притащенной им из леса дикаркой. Дикарка. Она повторяла и повторяла обидное слово про себя, пока оно не утратило силу. Из уст Дайаны оно все равно звучало куда оскорбительнее.

Томасин страшно злилась и выместила свой беспомощный гнев на парочке подвернувшихся мертвецов. Впервые в жизни она жалела, что набрела лишь на двоих. Ее ярости хватило бы на целую орду. Она выдернула арбалетные болты из полуразложившихся тел и для пущего эффекта еще и пнула одного из поверженных монстров. Словно он был виноват в ее разочаровании. Томасин тут же стало стыдно. Она задумалась, что, возможно, когда-то это был хороший человек. Сейчас уже не понять: черты лица почти полностью стерлись, волосы свалялись в неопрятную паклю, а костюм весь изорвался. Поверх пожелтевшей, грязной, в прошлом белой рубашки, болтался клочок ткани, который, по словам Зака, назывался галстуком. В образовательном кружке Томасин узнала, что этот предмет одежды был распространен у всяких государственных служащих, учителей и офисных работников, словом, солидных людей. Этот тип, наверное, когда-то просиживал штаны за компьютером или читал лекции в университете. Теперь не спросишь. Он оказался слабее Томасин — и погиб вместе с прежним миром, обратившись в беспокойную, вечно голодную тварь. Как и многие другие, кого заботливый отец-охотник не научил выживать в любых обстоятельствах.

В любых. Но выживать среди людей оказалось куда сложнее, чем скитаться по лесам и крошечным укрытиям. Томасин признала, что в лесу ей стало куда спокойнее. Покинув лагерь, скорее всего, навсегда, она оказалась в привычной, естественной среде обитания.

Она пошла по следу, оставленному мертвецами, зачем-то взявшись отыскать место, откуда они явились. У нее не было особой цели, как и желания признаваться себе, что она просто ищет стаю, чтобы подраться с монстрами и выпустить пар. Или погибнуть, пополнив их ряды. Перспектива стать безмозглой машиной для убийств казалась до поразительного заманчивой. У мертвых нет сожалений. Нет потребности копаться в себе, собирая в копилку обиды и огорчения. Мертвые не смеются. Не привязываются. Они лишь идут вперед и вперед.